Герои спят вечным сном 83

Начало
http://www.stihi.ru/2020/01/16/625
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2020/02/19/7803
   
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ЗАЧИН

"Свойство истины - никогда не преувеличивать. Ей нет в этом нужды".
Виктор Гюго.

«Человек - это всеядный хищник. Вегетарианцы могут сколь угодно долго биться головой о стену, а клыки у них всё равно не выпадут». «К началу зимы Эстония была объявлена свободной от евреев. На самом деле, избавление состоялось гораздо раньше, и тех, кто умел правильно избавлять, перевели в другие города для обмена опытом».

«Самое безжизненное место на Земле в долине Даллол в Эфиопии». «Лучшие воины в мире – Спартанцы и Зулусы, конечно. AmaZulu! Даже говорить нечего! Какая отвага, какое презрение к смерти. Армии так называемых цивилизованных стран просто пигмеи по сравнению с зулусским боевым сообществом. Чака провёл великие реформы, способствующие непобедимости».

«Англичане Зулусов били, когда Чака уже умер. Евреи сами сказали: «Кровь на нас и на детях наших!» Чего тогда обижаться? Надо было думать, что говоришь». «Теперь же? Хвосты! Головы! Ноги! Вокруг лишь головы и хвосты!» «Кто бы знал, что и в наше время практикуют онолатрию (поклонение ослу)».

Алик меланхолично жевал кусочки хлеба, замоченные в щах, стараясь растереть зубами каждый морковный кубик, каждую нитку капусты. Вспомнилась надпись на могиле из какой-то книжки: "Здесь похоронен полковой осёл Марсик. За свою жизнь он лягнул 5 полковников, 7 майоров, 11 капитанов, 26 лейтенантов, 90 сержантов, 672 рядовых и одну мину".

 Что это? Великое переселение народов! Ярмарка тщеславия! «гекатомба - сто быков!» * Происходящее доходит до сознания сквозь некий фильтр. Киру, например, Алик не заметил, подводы кажутся слившимися воедино кулями, лица – просто овальные пятна, происходящее тотчас падает в небыль. Но один, будто вырубленный на камне эпизод отпечатался в памяти до конца дней в мельчайших подробностях.

Горсть ребятишек, нечто жарко обсуждающих, вывернулась из-за угла.
– Вот! Придумай ка ты! - Верещали мальчики наперебой.
-Неужели!
- А что! Правда!

- Я ведь, - объяснял братьям Генка (Демьяныч), - могу матюкать или в умственном развитии усомниться. А по национальному признаку я его ни обидеть, ни оскорбить не могу.
- Слушайте! Верно!- птицей кликнул (Фролов) Максим. – Давайте придумаем, как можно русского национально обозвать

- Других - пожалуйста, - сказал Дуганов Игнат. - Чурка, лабус, хач, чухонец... ещё в том же роде: обидятся, только зацепи.
- Ага! – Обрадовался Максим. – Жид, обиднее всего, хотя в польском языке это официальное название. А ляхи! Прям на части разорвут.

- Вот! Свинья? – Предложил Костя Глущенков. – Русская свинья!
- И чего? – Переспросил Илюша Соболев. – Свиньёй всякий может быть, особенно мусульманам обидно это слово.
-У немцев, подпихнул «пять копеек» Кружилин Стёпка, - выражение "иметь свинью" означает везение. «Эр хат швайн» - ему везёт.

- А бульбаш! – Веня костриков спросил и ответил: - прозвище, на которое не обижаются. Они ведь всамделе картоху едят оттого, что хлеб не всякое поле родит. Бульба там – достояние и гордость.
- Нас тоже водяными зовут, и чего! – Подтвердил Миша Полухин.
Ребята примолкли, сосредоточенно разглядывая друг друга с явной целью, отыскать-таки прозвище для русских.

- Я ничего страшнее кацапа не вспомнил, - подвёл итог Костя.
- Кацап! – Завопил Сошников Петька.
- Ну, что кацап? Возмутился Валерка Буканин. – Ну, кацап я, и что?

- Как-то вот совсем не обидно, - согласился Федя Самощенков. – «Бог сотворыв цапа, * а чёрт – кацапа!»

Мальчики прямо покатились со смеху.
- И всё же, почему прозвища обидные? – Пытаясь пальцем вынуть из носа ответ вместе с залетевшей туда соринкой, прогнусил Витька Громенков.

– Да потому, - вспомнил Валерка сказанное когда-то Новиковскому Сулимовым, - что тот, кого обижают, готов обижаться, а кто обзывает, надеется восторжествовать в собственных глазах, даже если это глупо
- И зачем-то многие обижаются кроме русских, - безапелляционно заявил Илья.
- А ну, проверим! Вон Мынор идёт! – Похолодев глазами, бросился опрометью в атаку Стёпка. – Чукча! Самоед несчастный! – Завопил он, замахнувшись на Мынора кулаком.
Ребята опешили. Огонь в лицо каждому, будто от удара: Мынорка! Снайпер, лётчик, следопыт! И на нём проверять! С эдакой дерзостью никто не рискнул бы кроме Кружилина.

- Чего кричишь? – Спросил Мынор.
- Проверяю! Обидишься или нет. – Ответил Стёпка.
-Ты первый обидился, раз кричишь?
- Нет! Я тебя обидными словами завести пытаюсь!

- Чукча, ты сказал? По названию полуострова? Мы называем себя Луораветлан. Не знаю, обидное ли слово «Чукча». Я люблю свою землю, свой народ! Нельзя меня обидеть тем, что я есть. И вообще, странная затея. С чего бы это?
- Очень странная, - согласился Валерка. – Мы ищем слова, на которые обижаются русские.
- Неужели? – Мынор уставился перед собой, точно отодвинул на ладони вопрос, дабы вглядеться внимательней. - Для обиды нужно ощущение собственной ущербности, - сказал. - Русские таковой не имеют, поэтому ни на что не обижаются.

- Ты думаешь?
- Знаю. Не станут обижаться на глупую минуту и глупые слова люди, способные раздвинуть границы пространств и возможностей. Они идут вперёд, не беспокоясь о том, кто с ними в одном отряде – татарин, чуваш или грузин. Какая разница, кто по национальности сидит в танке, если это русский танк! Хоть там будь трижды немец. Я, например, понимаю, что живу в великой стране, которая на протяжении столетий определяет мировые процессы, и без неё не только не обходится ни одно серьёзное событие, но именно моя страна неизменно оказывается решающим фактором. И лишь с огромным трудом всему остальному (свободному) миру удаётся ей противостоять, да и то - с переменным успехом.

Ребята будто крылья обрели. Мынор, чтоб не испортить шкуру фашистам, убивает их в глаз! Ещё он может решить любую задачку по физике, прямо из воздуха добыть огонь и многое другое может. И прежде ничего, кроме восторга, «индеец» этот в местных обормотах не вызывал, а теперь, после словесной отдачи! Да пусть хоть все усядутся! За ним последний штрих!
- Тут большая забота, - продолжал Мынор, - но раз интересуетесь, до конца скажу про русских.
- Скажи! – Вскинулись ребята разом.

- Хорошо. Слушайте. На той, американской стороне пролива есть населённый пункт, Ном называется. Дойти туда по чистой воде – пара взмахов веслом, и никто не заметит, откуда взялся мореход, потому что и одежда, и речь у нас с коренными жителями западного полушария одинаковая с точки зрения пришельцев.

Поехали прошлым летом гвоздей купить и другое, что требуется. Долларов нет, а есть пушнина. И вот я гляжу, в лавке этот торгаш отца моего за третий сорт считает, будто бы он вовсе глуп, не знает цены мехам. И рожа такая: «Слушайте, я тут хозяин, а вы пригодны только ноги мне лизать». «Ну, - говорю по-русски, - так-перетак! – А дальше по-английски: «Давай настоящую цену, или хуже будет». И если б вы видели! Он чуть ни обосрался, поняв, что мы русские, всё правильно продал, даже с довеском.

- А разве можно через границу? – Спросил Валерка.
- Можнонеможно – почти палиндром. Поэтому задерживаться не стали. Что до обсуждаемой темы, все мы для них русские, всех до единого нас они боятся, а потому, ненавидят.
- С чего бояться-то! – Будто девчонка, шевельнул ресницами Костя.

- Да с того, что природный интернационализм русских на людоедов и компрачикосов не распространяется. Пока некоторые разжигают войны, Россия их заканчивает (что с точки зрения англосаксов, например, - ужасная агрессия). Слабость русских обманчива. Она временна и всегда оборачивается их силой. Вот причина, почему империалисты так ненавидят нашу страну. Мы живое свидетельство того, что возможен другой мир, без избранных наций и капиталистического грабежа. «Я считал себя волком, - сказал Маугли, - но вы столько раз говорили, что я человек, и я поверил». – Так-то вот. А теперь простите, мне Данилыч нужен. Видели его?
- Эвона! – Показал рукой Степан. – Верховых собирается сводить.


***

Вышли все вместе и каждый за своим. Время не стоит. Череда событий неумолима. На площади стало просторней: люди переместились под гору, возы поехали кружной дорогой, избрав пологий, но более длинный путь. Медицинская подвода уже втянулась на летник, где справа обрыв, слева косогор, поэтому докторицам вариантов не осталось, кроме как, спустившись вниз, шагать до Пёстринского свёртка. Там, на воле, сподручней встроиться и разминуться: одна из них поедет с отрядом, другая на острова.

Сулимовы по зову Прохора свернули к коновязи. Акуля об руку с Данатой подошла к завалинке, на которой устроился Алик. Выражение лица его могло бы казаться апатичным, если бы ни устремлённый в пустоту, полный ненависти взгляд.

- Тут оставить? - Спросила Санька.
- Пусть сидит, - пристально глянув мальчику в глаза, сказала Акуля. – Вполне сохранен. Уйдёт обоз, послушаю, осмотрю. Ненужно теребить и на печь не нужно. Подстилочку, пожалуйста, сено, без подушки. Дайте кусочек сахара. Нет? Принесите мёд. Глистовник есть у вас? Вот и хорошо, справитесь.

- Где наша не пропадала, - подтвердила намерение Санька, за бравадой пытаясь скрыть нешуточные опасения, о которых интуитивно догадалась Дана. Страх голода – полбеды. Как правило, ненавидит других тот, у кого с самим собой беда, примерно так. Опыт с плеч не сбросить. Долгая жизнь, долгие годы и какие! Прошедшая огонь и воду старуха затылком распознала, кожей почуяла: нечисто с малым, ох, как нечисто. Следует в оба глядеть.
«Ступай, – кивнула Дана Акулине, - младенца снесите, а я уж тут посижу».


***

Лапоть, столь презираемое изделие тупиц, оказался прекрасной защитой от толчков и подвёртываний. Если держаться аккуратно, полный порядок для ровного пути, однако, предстоит гора. Дитер, сделав несколько шагов, понял: боль не ушла совсем, но сжалась до размеров булавочного укола. Технически же ходить стало трудней: берестяные распорки сковывают движение стопы, а мысль о том, что потеряв их, вновь обретёшь мучения, сводит на нет удовольствие жизни без болей.

Всё решилось моментально. Что за дикость! Что за сервис! Зачем их куда-то влекут! На прямой вопрос Дэми пожал плечами и объяснил: переправить через «черту» противостояния в наиболее безопасном месте, но где это место, он не знает. Чистейшей воды враньё. Быть не может, чтоб не знал, однако, возражения бесполезны: всё равно впустую прозвучат.

Съехали. Внизу тот же приплотинный «подиум», та же колымага – и сено заменить не потрудились. Как опущена, вот вопрос! Сплошные вопросы. Жаль, отвечать некому, только Ганс да бездари, слова не умеющие сказать по-немецки. А сверху новые и новые, сыплются и сыплются, будто из мешка их кто вытряхивает.


***

- Что, Мынорушка, - спросил Сулимов, - глазами рыщешь, словно загнанный зверёк? Дело есть у тебя?
- Есть, Дмитрий Данилович.
- Подожди, Катюша. Вот сюда на минутку, раз так, говори, с чем пришёл.

- Алексей Петрович, - завертел головой Мынор во все стороны в поисках внимательного уха, - Товарищ капитан велел вам, немедля, вернуться на остров.
- Мне?
- Вам.
- Не могу.

- Что значит, не можете! А приказ!
- Какой приказ? Бог с тобою, милый мальчик. Я уж тыщу лет в отставке, на покое, знаешь ли. Акулинушка, вон, огорчилась - с Постели поднялся без разрешения. Так ему и передай. А что, собственно, произошло, коль эдакая спешка?
- Четверо с оружием сбежали.

- Уже? – Хлопнул в ладоши Сулимов. - Прекрасно! Ловите. Весьма полезное занятие. На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Лишь одно, о чём бы я просил, сгоряча никого к стенке не ставить. Остальное – пожалуйста. Приветствуются любые выходки с вашей стороны: брань, лесть, угроза, подкуп, даже мордобой. Главное - преднамеренно и с расчётом. Действенней всего предельная корректность. Я же явлюсь на остров к побудке, чуть раньше, минут за пять до неё. Ступай, Мынорушка, передай Алёше мои слова, особенно про высшую меру: это – приказ.

- Вы же отставник, Дмитрий Данилович!
- Выполняйте, рядовой Эплыкытэт. Вы – инструктор, обязанный находиться с подопечными, поддерживать их, наблюдать за каждым. И запомните: разведку интересует всё, вплоть до малой малости. Любая активность неизбежно оставляет след, отражается в невинной и вроде бы не имеющей отношения к делу информации. Задача разведчика - отметить отклонение от привычного порядка вещей и понять его смысл. Тут он подобен проницательному читателю. Я в этой строке займу своё лыко, где нужно, и вовремя. «wrong time, wrong place», * как сказали бы наши союзники, так-то вот.

- А почему не сейчас? – Не отставал Мынор. - Простите, товарищ генерал, но я, как ваш ученик, желаю докопаться до идеи.
- Уже простил, - улыбнулся Сулимов. – Смысл в первом миге, первом взгляде. Окрас солнца зависит от наличия или отсутствия фронтального раздела воздушных масс, который и создаёт оптический эффект. Здесь очень похоже. Сам посуди: ночь у него, у противника, с неизвестностью об руку. Я же, старый пень, – утром явлюсь на построение, будто удрал из лазарета, и всех увижу, может быть, нечто пойму. Важная минута, более пронзительная, чем иной приём. К тому же, кое-какие заметки есть уже, и побег четверых – моё предложение. Благо, Алексей Петрович слёту подхватил. Ступай, умница, предупреди его. Сам же имей в виду: Прорыв неконтролируемых эмоций обнажает слабость, даёт дополнительные козыри противнику. Смотрите в оба, и благослови вас Господи. Езжай, милый. Лошади нет, а велосипед – вон он. Серенький. Мой транспорт. Оставь его в кустиках перед гатью.

Мынор козырнул Сулимову, стиснул руками руль, завертел педали. Напрягаясь до изнеможения, гнал на подъёме так, будто за гребнем не будет спуска, но взлёт в поднебесье, и лишь посредством остановки выдоха удавалось глотать рвавшийся из сердца крик. Всё передал; всё выполнил; даже на разговор о прозвищах хватило сил, догадался, не оттолкнуть «младенцев». С одним тормоз: не сказал Данилычу про Сомова, потому что страшно стало за здоровье старика. И никому не сказал, ведь «Архангелы», начавшие операцию, ничем помочь не смогут. Ужаснее же ужаса казалось Мынору то, что сам он, знающий, сильный, способный пройти там, где лишь ветру доступ, не поспешит на помощь другу, а будет воду в ступе толочь до тех пор, пока ни разомнёт её в муку.


***

«Пристукнули Дениса! – Уронил сердце Сулимов. – А может Рязанцева или Гуню! Иначе Мынор так не глядел бы. Неужели? Вряд ли, но даже пусть это, всё равно, нельзя спешить и, тем более, – спешить нельзя. Перебродить должно «винишко», отстояться». Отливающее янтарём или похожее на подсолнечное масло вино - пропащий вариант. Подобный цвет говорит о его преждевременном старении.
Итак, на хуторах начата затея, расклада которой Сулимов до конца не знает, да и знать незачем ему, а требуется, протянувши время, довести обоз до постов и чуть дальше с тем, чтобы по дороге выспались бойцы, которым ночью в болото ползти.

Благодатью видится умение перечеркнуть любопытство, пуще слов понятна тишина. Вот лошади. Подседельные, лично чьи-то: Пегая, Бурая, Гнедая, белая, мышастая и воронова крыла. До чего хороши! Одну бы такую – и на всю жизнь! Но сколько четвероногих слуг  меняет человек, скольких всадников терпит седло! Время коня дольше собачьего, а лошади об этом не догадываются.
Им бежать налегке кратчайшим путём. Их пустят на попас в непосредственной близости от места боестолкновения, чтоб голосом при надобности позвать. Теперь же требуется, преодолев спуск, по лугу пройти там, где лишь сено возят.

Мышастый жеребец Гришкин. Самый, что ни на есть, партизанский конь! По знаку без труда спустился. Остальные робеют, ушами прядут, особенно белый. Да. С белым будет сложнее всех: нет хозяина, и слушаться в случае крайнем лишь его привык.
- Катерина Антоновна Далю пусть берёт, - распорядился Гришка. - Я возьму этого, наш потому что. Малика же… Придётся кругом вести: не по силам чужому такую живность подвигнуть на риск.

«Будет шутить-то!» Хотел возразить Сулимов и остерёгся: при серьёзном зачине бахвальство совсем ни к чему.
- Поедем, умничка, - подхватил генерал на седло Володю, - втиснемся как-нибудь меж возов. – Сказал так, и, управляя лишь пятками, понудил Малика повернуть к обрыву.

Будто по маслу, будто на крыльях, едва касаясь тропы, соскользнул под гору белый жеребец, с первого же мига почуяв исходящую от человека силу безусловной власти. Следом спустился Гришка, Екатерина Антоновна, Люба (Прохорова), сам Прохор и, наконец, без всадника - пегая в «лоскутьях» кобылица из Таловских, для которой, как и для Василька, круча не была новостью.
- Эх ты! – Взмыл над головами зрителей восторженный возглас.

Сулимов бессуетно и беззвучно покинул седло и замер на миг, будто изваянный. Малик положил голову ему на плечё. Совершенно счастливый Володя, оказавшийся на ладони прадеда, одной рукой обхватил его за шею, а другой, достав невесть откуда кусок хлеба, подал коню.
- Молодец, - одобрил Сулимов, - правильный поступок. Впредь никогда не забывай.

- Я не буду!!! Я!!! – задохнулся восхищением Володя. – Мамочка! Ты тоже? У тебя тоже есть! Конечно, мама, ты же их так любишь! А мы куда? Смотри, волокуша! Ой, везуша для сена, для неудобья: колёса вообще сомкнулись! А это! Малыш из горницы? Его на руках понесут?
- Да, милый, да.

Вася Деменков перенял Малика, подпряг в странную таратайку: впереди небольшое колесо, сзади парами четыре колёсика без общей оси, но каждый блок на вертикальном штыре вращается.

- Ой! Кто это у тебя? – Кивнул на невиданную тачку Володя. Там, прикрытая рядном от ветра, стояла длинная клетка. Володя заглянул и увидел пернатых обитателей, настолько несхожих, что диву дался. Один - белый голубок. Второй! Птица такого же размера, сверху серо-бурая, снизу серые полосы по белому фону. Бросился в глаза короткий мощный клюв крючком, сильные лапы с длинными загнутыми когтями.

Вася отмахнул вопрос, а Володя вспомнил слышанное некогда: «Деменковы – помытчики!» * Помыкание - дело весьма хлопотное. Способы ловли хищных птиц и приёмы дрессировки передаются по наследству от отца к сыну – это семейная тайна. Энциклопедия говорит: «В XX веке охота с ловчими птицами стала «преданием старины глубокой», живя в разрозненном опыте энтузиастов-одиночек».

Володя никогда не видал соколиной охоты, но грезил о ней: вот счастье, вот предел восторга! Ловчие птицы лишены инстинкта подчинения лидеру, а значит, обладают высшей привилегией – абсолютной свободой. Она (эта свобода) – воплощённая мечта влиятельных и сильных людей. Союз с ловчей птицей возвышает душу. Все охотники - сыгранная команда, в которой каждый – часть единого целого: люди, лошади, собаки и ловчие птицы понимают друг друга, играя по правилам, предопределённым самой природой.

На просьбу, показать, как это происходит, у Деменковых заготовлена фраза: «не время для забав».
«Но как же, - не отставали ребята, - надо же птичек в тренаже держать, чтоб не расслаблялись?»

Володя получил ответ: охота до войны была, теперь это средство связи: хищник в паре с гонцом! Птицы, должно быть, вскормлены вместе, «притёрлись» до полного слияния. Путь голубь отыскивает, а сокол или ястреб (как бишь его) охраняет вестника. Транспортное средство придумано для лучшей проходимости, а так же, чтоб птицам и хозяину вольней было в долгой дороге. Не велик груз: нет коня, сам тащи.

Малик (тоже член команды) понял, кого везёт. Ступает осторожно, без толчков. А вот - жёлтая собаченция. Охраняет Малика и птиц на случай, если отвлечётся Вася! Видом невзрачна, зубок же – лучше не проверять.


***

Бастиану и Фогелю Прохор велел сесть в тележку, привёзшую их сюда, колёса которой оказались сдвинутыми для прохождения по узкой тропе. Оглушённый потоком событий, боясь что-либо упустить, Ганс вертел головой и проморгал нечто: ему показалось – едва кони «поплыли» по жёлобу, взахлёб заскрипел фотоаппарат. Разумеется, так и было, ведь когда вереница людей и лошадей вытянулась на тропе, он заметил мальчиков, допрашивавших кастрата. «Конечно, - решил Ганс, - кто-либо из них, скорее всего создатель фильма, фотографировал такую красоту. Вот бы глянуть снимки!»

Сеновозка, никем не управляемая по причине единственной возможности шагать, так же подразумевала фиксированный центр тяжести. И как-то задок оказался спереди поэтому вынужденные не дёргаться пассажиры ехали спиной вперёд.

Вот она полная отданность. Не хочется знать, куда; безразлично, откуда; главное, главное, главное – небо, в бездонные глубины которого устремлён взгляд, потому что больше некуда устремляться ему.

- Да, Васюн! – Подытожил осмотр Деменковского хозяйства Володя. – Столько интересного на свете! Про иное и не узнать.
- Особенно с этой дрянью, - сказал Вася.
- С какой? Всё. Я понял. Ты про войну? Только она же далеко?

- Туточки прям. – Пнул подвернувшуюся кочку Вася. – Юрчев помер. Знаешь ли его?
- Как! Ты о чём! Он же вылечился!
- Да. И рентген первому сделали - проверить: рёбра срослись или нет.

- И чего?
- Того самого: под сердцем крохотный осколок. Самолёт в Москву ждали, чтобы удалить. А три часа назад… раз – и нету гитариста. Я был там, видел.

- Ой, прости меня! – Прошептал Володя, но этого не требовалось, потому что воплощённая в голосе весть одним «лезвием» пронзила двоих. Вася подставил руку для опоры споткнувшемуся на ровном человечку, обнял Володю – так и пошли.


***

«Вот где благодать Господня! На исходе лета Буйство тёплых трав, стрекозки перепархивают. Высоченная вымахала отава – второкос.  Труд земле, радость бедствующим. Уходят работники, но завтра же под последний денёчек - беженцы всё возьмут. Яма силосная на горе готова, башенка с воздуха – что твой храм, до войны сгоревший. На картах вражеских отмечено, будто здесь Палешь. Вот и ладно, вот и хорошо».

Идут кучно. Через полверсты развил тройной, там вытянется процессия. Покуда парами ступают. Мужики вперёд, кони посерёд, сзади «саранча» мальчишачья. Зачем их? Старшие сыны, связчики – один на каждого бойца.

Уставшая от сборов Люба (адмирал Дрейк) отдыхает на ходу, будто птица, раскинув под воздушек праздные руки, на взлёт толкая ногой землю. И вот оно! Само случилось (никто не просил). Привычное произошло, верное, как следующий вдох.

- Да, прие-е-хал, да мой ми-а-еленький с по-а-оля! – Развернула крылья, поплыла по-над гущинами песня, и отозвались метёлки трав.
- Привязал к’о-о-ня, - Подхватил или родился средь духовитого марева верхний голос, - ко-о-ня край порога!

Сколь уж раз за вековое житьё довелось присутствовать Сулимову при зачине путевой песни! В песках Туркестана, средь степей Придонья, над водами многими, где русские корабли бороздили просторы, - всюду являлась она, вольная и спокойная, как льющийся с поднебесья свет, хоть, может быть, возникала из сердца человека под неволей. И у каторжников не отнять песни, и у обездоленных чрезмерным трудом. Лишь пресыщенному в тягость она среди дальней дороги: не сможет сам породить её, но и то – с ней дремать способней.

- Пошлю в люди, да девчоночку сватать,
Сам пойду я под окошечко слушать.

Не откликается эхом луговина, только, впитывая посыл, запасает на зиму тепло и боль человеческого сердца, чтоб выжить средь войны и натруженности, уцелеть под гнётом вымороженных оттепелями снегов.
Сам пойду я под окошко слушать!

Ганс лежит на спине. Пусто пред глазами, без меры даль. Небо, небо, а прямо под ним двое недочеловеков: маленький и побольше, идут, не пряча слёз.
Дитер наблюдал внимательно, как Володя Васю теребил по поводу груза. Отмахивался старший и наверняка обидел малыша, теперь же таким вот странным способом заглаживает обиду. Можно представить реакцию парней из Камерадешафт на эдакое проявление слабости! У них же – будто бы так и надо. Смотрят просто:  «не наши дела».

- Катя! Радость моя! И ты умеешь! – Воскликнул Сулимов, едва последние капельки голосов утонули в траве.
- Конечно, арьер гран папа! – Подражая Володе, взмахнула ресницами Екатерина Антоновна. – Я, между прочим, всё-таки, не Эвелин.

- Да, умница моя, конечно. И полное счастье. Ого, Молодой человек! Вытащи! Что у тебя там?
Сулимов дёрнул шнурок котомки Бастиана, распахнулся зев, и открыл линованный под ноты лист.

- Вот это по- нашему! - Обрадовался Сулимов. Запись верна, и сделал не глядя! Хорошо. Карандашик, смотри каь,  уронил. Возьми, пригодится. Только достоверно повторить всё равно не сможешь. Я умею Тывинским горлом, вот так… И будто пастухи в горах… А вот – мулла с минарета! Здешнее же! Нельзя имитировать. С ним или родился или бутафория. «Улетай на крыльях ветра», * понимаешь ли?

Ганс утвердительно кивнул.
- Там - не русское пение, имей в виду. даже рядом не стоит. Стилизовал вдохновенный химик, * чтоб belcanto * не напугать.

 1. От 12 до 100 голов скота. В Древней Греции - торжественное жертвоприношение из ста быков.
2. Caper – козёл (лат.)
3. Правильное время – правильное место (англ.)
4. Ловчих птиц «помыкали», то есть добывали. Места, где их ловили, назывались «помчищами», а ловцы - «помытчиками».
5. Хор невольниц из оперы «Князь Игорь».
6. Александр Парфирьевич Бородин – основная профессия.
7. Красивое пение (итал.)

Продолжение:
http://www.stihi.ru/2020/03/21/397