Святый княже Александре, моли Бога о нас

       Вспоминая первые годы своей церковной жизни, изумляюсь: насколько горяча была в то время моя вера, как дерзновенны молитвы, но более всего -  сколь милостив Господь к своим, порой, неразумным детям.

       Хочу рассказать одну историю, в которой всякий внимательный и вдумчивый читатель найдёт признаки чудесного промысла Божия и, надеюсь, сделает для себя правильные, душеспасительные выводы.

       Немного предыстории. Уверовал я в зрелом возрасте – после сорока лет  и, будучи человеком пытливым, активно искал ответы на множество вопросов, касавшихся Бога, веры, молитвы, церковной жизни, различных духовных феноменов, с которыми я сталкивался. При каждом удобном случае я забрасывал этими вопросами священников и монахов, которые казались мне сведущими и опытными в духовной жизни. Однажды один из них посоветовал мне обратиться к старцу и сообщил, что таковой старец по имени Николай обретается на острове Залит (Талабск) в Псковской области.
Проживая в Белоруссии и не имея на тот момент ни средств, ни времени на столь дальнюю поездку, но имея веру в то, что всё возможно Богу, я стал усиленно молиться о личной встрече со старцем Николаем.

       Вскоре я был принят на работу в одну частную фирму, которую возглавлял мой знакомый. Его друг, член т.н. ОПГ*, страдал каким-то онкологическим заболеванием и братки не жалели никаких средств на то, чтобы как-то ему помочь. В течение последнего времени состояние больного стало ухудшаться – он резко похудел, ослаб, его начали мучить боли, периодически тошнило и все понимали, что счёт его жизни пошёл на дни.
 
      Работая врачом, я не скрывал своей веры, что вызывало любопытство и, иногда, даже, насмешки окружающих. Подметил это и руководитель фирмы, где я работал, и однажды он обратился ко мне с предложением сопровождать группу братков в поездке в качестве медика и консультанта в церковных вопросах, поскольку они вознамерились везти больного к «какому-то священнику-целителю», а людей церковных среди них не было. Я с радостью согласился, хотя и не предполагал тогда, что упомянутый священник – и есть тот самый старец Николай Гурьянов на острове Залит.

        Братки – ребята конкретные. У них как в Библии: да - да, нет – нет, всё, что сверх того … - "не по понятиям"* (см. Евангелие от Матфея, гл.5, ст.37).   Наш отъезд из города напоминал бегство евреев из Египта. На сборы мне было дано полчаса, так что даже есть пришлось второпях. Заняв предложенное место в машине, я сказал, что надо заехать в собор, но старшой ответил: «В другой раз заедешь, не будем время терять, это ж крюк.», на что я заявил, что без благословения епископа никуда не поеду. Братки переглянулись, повисла напряжённая пауза. Тишину нарушил старшой: «А для чего оно нам, это твоё благословение?». Я ответил, что благословение не моё, а Божье и надо оно для того, чтобы цель поездки была достигнута и при этом все мы смогли бы вернуться живыми и здоровыми. Хмыкнув, старшой скомандовал водителю: «Ладно, разворачивай».

          О прозорливости нашего тогдашнего епископа среди православных города ходили слухи. Косвенно об этом свидетельствует и такой эпизод: едва мы подъехали к собору и я вышел из машины, как дверь епархиального управления отворилась, и в проёме показался владыка с уже воздетой для благословения десницей. Мне оставалось лишь подбежать и, поклонившись, принять оное. Объяснять ничего не пришлось. Осенив нашу процессию широким архиерейским крестом, владыка пробасил: «С Богом!» и мы отправились в путь.

         Боясь не успеть, двое суток практически без остановок, сменяя друг друга за рулём, ребята гнали два бумера* на Север. Если на нашем пути встречался храм, я непременно просил у священников благословения и молитв о болящем. Узнав, куда и для чего мы направляемся, все пытались отговорить нас от нашей затеи, поясняя, что сейчас на остров попасть невозможно, так как с началом ледостава перевозчики уже не работают, а если мы хотим добраться по льду озера, то надо ждать ещё дней десять – пятнадцать пока лёд станет и окрепнет. Однако, больному становилось всё хуже и ждать нельзя было ни дня.
      
         Распросив местных, мы решили идти к острову по кратчайшему расстоянию – из села Толбица. Для этого надо было преодолеть пешком около пяти километров. Расстояние, вроде, небольшое, но треть пути пролегала по болоту, что очень осложняло нашу задачу. Никто из жителей деревни не согласился быть нашим проводником. Все, кого бы мы ни просили об этом, пытались нас отговорить, но убедившись в нашей непреклонности, лишь крутили пальцем у виска. Старшой отвёл меня в сторону и спросил: «Ну, что делать будем?». Я ответил, что нужно помолиться и … стал молиться. Вскоре в сознании всплыла и утвердилась евангельская фраза: «Не бойся, только веруй» и на душе стало спокойно. Я сказал, что можно идти.

        Не смотря на то, что солнце уже двинулось к закату, мы решили выйти немедленно. Оставив в деревне машины и одного братка, чтобы приглядывать за ними, мы направились в сторону озера. Один местный житель, доведя нас до края болота, указал в каком направлении идти дальше и вдруг произнёс: «Ну, робятушки, прощайте, больше не свидимся». От этих слов все остолбенели. Кто-то из братков даже как-то растерянно произнёс: «В смысле?..», но мужик, ничего не ответив, словно судья, вынесший окончательный, не подлежащий обжалованию приговор, как-то по-военному быстро повернулся и пошёл назад и, уже оглянувшись, крикнул: «Александру молитесь!».

        Было ли в его словах издевательское обличение безумия братков, пренебрегших советами бывалых местных жителей и доверившихся мне (Александру), принявшему решение идти к острову до окончания ледостава, или он всерьёз посоветовал нам молиться какому - то святому Александру, сейчас сказать трудно, но я решил не пренебрегать его советом. Из святых Александров мне на тот момент был известен только один – мой небесный покровитель святой благоверный князь Александр Невский. Ему я и помолился и в этот момент почувствовал, что от мороза перехватывает дыхание. В самом деле, мороз вдруг ударил такой, что воздух казался какой-то тягучей огненной смесью – дышать можно было лишь очень медленно втягивая тоненькую струйку воздуха.  «Отгорали» и нос, и уши, и брови, и даже веки.

             Кто хаживал по болоту, тот знает, как это выматывает. Когда за спиной остались километра полтора, наш больной уселся на кочку и простонал: «Я больше не могу, давайте вернёмся». Но возвращаться было нельзя. Во-первых, это обессмысливало все наши усилия, во-вторых, наступали сумерки и, возвращаясь назад, мы могли заблудиться. Нам элементарно могло не хватить сил. Ночёвка на болоте при таком морозе означала верную гибель, тем более, что даже костёр развести было невозможно.

             До глади озера было уже рукой подать, но никакие уговоры и обещания не могли заставить больного продолжить путь. И тогда я сказал, что понесу его и попытался взвалить на плечи. Лишь после этого он согласился идти самостоятельно.

              Минут через двадцать мы вышли на берег озера. Вдалеке виднелся тот самый остров, однако ступить на лёд никто не решался. Не только для меня, опытного туриста, было очевидно, что лёд ещё слишком тонок – то тут, то там виднелись тёмные участки. Так в полном молчании мы простояли минуты три. Каждый думал о своём, а я – о том, что мои молитвы Богу и святым не могут остаться втуне, о том, что епископ-прозорливец не мог благословить нас на такую нелепую бесславную смерть, что благословение архиерея тождественно Божию, а вера в Бога предполагает доверие Ему. И ещё я очень ясно осознал, что если первый шаг не сделаю я, то его не сделает никто, и тогда, уж, точно мы останемся здесь навсегда.

               Совершив широкое крестное знамение, с непрестанной Иисусовой молитвой на устах я быстро, не оглядываясь и огибая огромное тёмное пятно молодого льда, зашагал в сторону острова. Пройдя метров пятьдесят, решил оглянуться – убедиться, что братва идёт за мной, но картина оказалась унылая – братки по-прежнему шеренгой стаяли у кромки озера. Я крикнул им чтобы шли за мной, заверяя, что лёд крепкий. Увы, никто не сдвинулся с места.

               Когда я не знаю, как поступить, я прошу вразумления у Господа. Так поступил и на этот раз. После краткой молитвы пришла мысль доказать прочность льда подпрыгнув и крепко ударив его ногами. Для пущей уверенности я попросил дать мне знамение благополучного исхода, зная, что доверять можно далеко не всякому помыслу, каким бы убедительным он ни казался. Итак, едва я произнёс: «Господи, дай мне знак...», как от внезапного порыва ветра серая стена камыша справа от меня вдруг  заиграла яркими золотисто-оранжевыми сполохами и превратилась в огненное полотнище огромного знамени. Да, это было всего лишь отражение света заходящего светила от плотно стоящих глянцевых стеблей камыша, но для меня оно мгновенно наполнилось духовным смыслом. Для читателя связь этого природного события с молитвой, конечно, не очевидна, но в тот момент мне было абсолютно ясно, что это ответ Господа на мою просьбу.

             Я крикнул: «Смотрите!», снова широко перекрестился и со словами «Господи, помилуй!», подпрыгнул и ударил ногами в лёд так, как будто действительно хотел проломить его. Звонкая трещина молнией скользнула куда-то в сторону, но лёд выдержал.

              Несомненно, это внезапно ударивший мороз по милости покровителя этих мест святого князя Александра Невского и святителя Николая Мирликийского, которому я также усердно молился, не только сковал плавающие льдины, но и укрепил их на столько, что  теперь наше предприятие уже не казалось совершенно безумным.

               Неловко творя крестное знамение, кто православно, кто на католический манер, а кто и вовсе как-то по-своему, один за другим, на полусогнутых ногах, растопырив руки, братки зашаркали по льду в мою сторону. Когда почти все подтянулись, я дал кое-какие указания по безопасности на льду, и мы двинулись к острову. На нём уже зажглись огоньки, давая нам в сумерках безошибочный ориентир.

              Несмотря на наличие на пути участков тонкого льда и, возможно, даже промоин, я шёл уверенно. "Святый княже Александре, моли Бога о нас, святый княже Александре, моли Бога о нас, святый княже Александре, моли Бога о нас! ...".  Непрестанная молитва словно лилась из сердца и не оставляла в душе места тревоге. Вскоре на озеро опустилась совершенно непроглядная тьма, и лишь светящийся островок, маячивший впереди, не лишал нас надежды.

              В общей сложности на этот переход у нас ушло часов пять, хотя рассчитывали мы часа на полтора - два. К острову мы подходили совершенно окоченевшие и измождённые. Сделав перекличку, мы поднялись по небольшому каменистому склону и, выйдя на какую-то улицу, двинулись по ней вглубь острова.

              Тут, пожалуй, следует упомянуть о пережитом мною тогда прелестном состоянии*.  Причина была, возможно, в предельном напряжении всех моих душевных и физических сил, чувстве ответственности за всех, не позволявшем расслабиться ни на секунду, и крайней усталости.

              Через метров триста я вдруг увидел впереди разноцветные переливающиеся огоньки и отчётливо услышал очень тихое … ангельское пение. Да, да! Я был уверен тогда, что вижу и слышу именно Ангелов. Многолетний навык к рефлексии и скрупулёзному анализу всего необычного, с чем я сталкивался, привели меня к умозаключению, что я схожу с ума. Я уже мысленно поздравлял себя с благополучным «съездом крыши», но, пройдя ещё метров тридцать, мы увидели храм. Мерцавшие разноцветные огоньки объяснялись светом от свечей и лампад, струившимся сквозь витражные окна храма, а «ангельское пение» оказалось «всего лишь» пением церковного хора. Однако, на этом моя прелесть не закончилась.

              Помню, как я закоченевшими негнущимися кистями обеих рук скрёб по ручке двери храма, пытаясь войти, но дверь не поддавалась. И тогда из последних, казалось, сил я взмолился: «Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице! …». В этот момент какая-то женщина изнутри открыла нам и пригласила войти. Обычная женщина, но я помню какое чувство изумления и благоговения я тогда испытал перед ней. Она показалась мне неземной красоты и исполненной какого-то надмирного величия. В голове промелькнуло: «Неужто Сама?!».

               Однако, и это ещё не всё! Спустя несколько секунд наступила кульминация моего самообольщения. Настоятель возгласил: «Святый благоверный великий княже Александре, моли Бога о нас!» и хор, ему вторя: «Святый благоверный великий княже Алексааааандре, моли Бооога о наааас!».

               Божиим промыслом мы попали на остров как раз в день памяти моего небесного покровителя и очень чтимого на Псковщине святого – благоверного князя Александра Невского, но мне тогда показалось, что слова молебна обращены лично ко мне. От умиления у меня выступили слёзы, а сердце отвечало: «Родные мои, ну конечно, конечно я буду молить Бога о вас!». Несколько смутило, что меня назвали великим князем (я помнил, что я – всего-навсего провинциальный врач), но то, что мою персону величают святым – почему-то вовсе не смущало. Сейчас вспоминать об этом можно с улыбкой, но, когда есть понимание всей опасности таких переживаний – не до смеха, ведь душа могла не просто повредиться, но окончательно погибнуть.
      
           После службы прихожане разобрали нас по двое – по трое и развели по хатам. Старшого, меня и нашего больного разместили в избе неподалёку от дома отца Николая, который на тот момент болел и для паломников был недоступен.  Но мы были паломниками не совсем обычными, и я был уверен, что наша встреча со старцем состоится непременно.

      Нам предложили лёгкий ужин, чай и целый тазик очень вкусного сушёного Снетка* . После того как мы подкрепились и согрелись единственным желанием было поскорее лечь – тело ныло от усталости, глаза слипались.

       Откуда у бандюков оказалось несколько упаковок Омнопона*  можно было только догадываться. Любопытствовать в их среде было… э-э-э-э не принято, это я усвоил быстро. Сделав нашему страдальцу очередную иньекцию, я приготовился читать вечернее правило, но больной вдруг повёл себя странно – он стал убеждать старшого, что необходимо немедленно послать несколько человек в Толбицу, поскольку оставшийся там брат может замёрзнуть и о нём необходимо позаботиться. Отчасти эту странную идею можно объяснить действием наркотика, но старшой к моему удивлению воспринял его слова всерьёз и вознамерился тут же послать троих братков назад. Мои доводы о том, что оставшийся в деревне брат – человек взрослый и сам сможет о себе позаботиться, а посылать замёрзших, уставших, не имеющих навыков ориентирования и выживания людей в ночь, в мороз – значит обрекать их на верную гибель, игнорировались. Ответ старшого был категоричным: «Здесь я решаю». Тогда я сказал, что я – единственный из команды, кто сможет дойти и если это так необходимо, то я пойду один вместо тех братьев, но старшой лишь махнул рукой – иди молись, а сам стал одеваться.

        Прочитав предначинательные молитвы правила и «Отче наш» я остановился. Мысль о том, что вот сейчас люди пойдут на смерть, став заложниками чьего-то бредового каприза, не давала покоя, и я стал молиться о вразумлении старшого. Не знаю, это ли повлияло или сами братки отказались выполнить его безумное указание, но все в ту ночь остались на острове.

        Утром следующего дня произошло очередное маленькое чудо: не успел я дочитать утреннее правило, как в хату зашла соседка (как потом выяснилось – келейница отца Николая) и сообщила, что отец Николай приглашает для беседы Александра, т.е. меня и больного (имярек). Кто и когда успел сообщить старцу наши имена, осталось для меня загадкой.

       Предупредив нас о том, что отец Николай очень болен и отведя нам на общение с ним «не больше пяти минут», келейница отвела нас к нему в келью. По дороге к старцу я лихорадочно вспоминал, о чём «самом важном» я должен успеть его спросить.

       Отец Николай встретил нас улыбкой. Его впавшие глаза лучились. Это был взгляд с небес. Тревога и сумятица в душе и мыслях очень быстро улеглись. Во время беседы я не мог отделаться от ощущения, что смотрит старец прямо в душу – туда, глубоко, в самую сердцевину и видит самые потаённые уголки души.  У меня почему-то пропало желание задавать ему какие-либо вопросы и, тем ни менее, вскоре практически на все из них я получил ответы. В беседе отец Николай был на столько прост, непосредственен, естественен, что казалось, он наш родной дедушка. Касаемо больного старец ничего особенного не сказал: поисповедоваться, пособороваться и причаститься, а мне наказал его «подготовить и довести до конца, раз уж взялся». И повторил: «Всё нужно доводить до конца». Эти слова отца Николая стали для меня одновременно и обличением (сразу по возвращении я намеревался прекратить какие-либо отношения с братками, в душе осуждая их) и напутствием, и принципом всей последующей жизни.

        Напоследок старец помазал нас каким-то маслицем и благословил на обратный путь с заездом в Псково-Печерский монастырь «к настоящему старцу, к необыкновенному, чтоб не зря…». Этими словами отец Николай обличил уже моего спутника. На обратном пути он признался, что несколько разочарован, что в келье у старца, видя перед собой «обыкновенного старика» он сожалел, что «зря потратил время и силы», что «попёрся в такую даль ради исцеления, а не для того, чтобы просто потереть за жизнь с каким-то дедом*» .

       Огибая Псковское озеро с Юга, издалека мы заметили огромную статую и решили подъехать к ней. Это оказался исполинских размеров монумент святому благоверному князю Александру Невскому (!) – знак почтения и благодарности святому от всех русских людей, наипаче же - от северян. Воспользовавшись случаем, поблагодарил и я святого Александра за покровительство и помощь.

        В монастыре больного повели к старцу, а я решил спросить в местной книжной лавке Акафист Покрову Божьей Матери, который давно и безуспешно искал. К моей радости таковой акафист, а также книга «Старец Силуан», которую я тоже искал, в лавке обнаружились. Я делился своей радостью с одним из братков, стоявших рядом со мной, объясняя ему ценность приобретённых книг, когда  от братского корпуса в нашу сторону  направился некий седобородый старчик. Никаких внешних признаков священства на нём не было – скуфейка* , нечто вроде бушлата поверх подрясника. Запомнились его очки в толстой роговой оправе, сквозь стёкла которых его прищуренные глаза казались огромными.

      По мере его приближения во мне стало нарастать чувство какого-то благоговейного ужаса и, как только он подошел к нам, словно неведомая сила поставила меня на колени и в таком положении со склонённой головой я воздел руки и сложил их, прося  благословения.

     «Восклонитесь и поднимите главы ваши, ибо избавление приближается»* , - с этими словами …  О том, что произошло далее будет упомянуто ниже. После этого, сказав несколько слов послушнику в книжной лавке, старчик удалился.

        Полутора годами позже во время паломничества на Валаам я как-то разговорился с тамошними трудниками*. Один из них стал рассказывать о Псково-Печерском монастыре и его удивительных старцах, наиболее почитаемым из которых был архимандрит Иоанн Крестьянкин. Я сказал, что мне посчастливилось побывать в этом монастыре и сподобиться благословения тоже, видимо, какого-то благодатного старца, вот только имени его я узнать не успел. Брат попросил описать его и когда я стал описывать, вдруг достал из-за пазухи портмоне, открыл и показал мне фото – он? Я сразу узнал эти добрые, слегка прищуренные, но большие за стёклами очков и внимательные глаза. Он лишь промолвил: «Ну ты даёшь! Повезло».

         От очередной иньекции Омнопона наш больной отказался и до возвращения домой был непривычно серьёзен, молчалив и сосредоточен. Было очевидно, что посещение старца, с которым он беседовал один-на-один, что-то в нём перевернуло и теперь в его душе идёт напряжённая внутренняя работа.

       В родной город мы въезжали вечером, а на следующий день все участники марафона собрались у больного брата дома. Жена виновника нашей поездки встретила нашу компанию шикарно накрытым столом. Немного выпив, ребята стали делиться впечатлениями от поездки. Даже драматические эпизоды в их пересказе приобретали комический вид и сопровождались дружным гоготом. Аналогично, но с нескрываемым восторгом был преподнесен и эпизод получения мною благословения на коленях: «Подходит какой-то колхозник (старец), этот (т.е. - я) перед ним бух на колени; тот его перекрестил, а этот вдруг подскочил, глаза загорелись как фонари и-по-шёл. Если б перед ним пропасть была или река – прошёл бы их как по твёрдому и даже не заметил бы, зуб даю!»*.
        Действительно, благословение «колхозника» я пережил как непередаваемый опыт большой Благодати. Христиане, имеющие подобный опыт, поймут о чём я говорю.

          К первой и последней в своей жизни исповеди (генеральной) Валерий – так звали нашего тяжко болящего друга, готовился очень ответственно, с трепетом. Он уже практически не вставал и не принимал пищу. В один из дней на дому сам владыка принял у него исповедь, пособоровал и причастил Святых Христовых Тайн, а на следующий день наш брат Валерий сподобился "христианския кончины: безболезненны, непостыдны, мирны и доброго ответа (верим в это!) на страшном судищи Христове".*  Отпевали его в кафедральном соборе.

         На поминках многие вспоминали блаженную улыбку на лице Валерия, когда он лежал в гробу.
 
         
         Всё чаще на службах в соборе я встречал своих недавних спутников. Нагловатое выражение лица, обычное для них в повседневной жизни, в храме сменялось удивлённо-настороженным. Подходя ко мне для приветствия, они шёпотом интересовались куда и как правильно поставить свечку, зачем целовать иконы, когда и кому кланяться, как правильно креститься, где нужно стоять и т.п. Называть их «братками» у меня уже язык не поворачивался – они для меня стали настоящими братьями. Иногда они поодиночке или вдвоём заходили ко мне домой (я жил один) и за чашкой чая мы вели долгие беседы на темы веры, церкви, духовной жизни, спасения. Один из них, некрещёный (старшой!), дней через десять после похорон Валерки принял святое Крещение с именем Валерий.

        Вскоре при соборе было организовано православное братство в честь святого благоверного князя Александра Невского, а изжившая себя ОПГ просто прекратила своё существование.

       Богу нашему слава всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

*Краткий словарь некоторых, встречающихся в тексте терминов и выражений:

1. ОПГ - организованная преступная группировка (банда).
2. Не по понятиям - неправильно, не по закону. Понятия, воровской закон - неписаные правила и нормы поведения, придуманные арестантами для выживания в тюрьме или на зоне.  Можно сказать, что "понятия" – это законы волчьей стаи. Иногда эти негласные правила совпадают с общечеловеческими, иногда - нет.
3. Бумер - Джип БМВ.
4. Прелестное состояние, духовная прелесть: в православной аскетике - состояние самообольщения, «ложная святость», представление о себе как о святом, часто сопровождающееся зрительными и слуховыми галлюцинациями.
5. Снеток -  мелкая озёрная форма европейской корюшки.
6. Омнопон – сильный наркотик, применяемый в медицине.
7. "Потереть за жизнь" – поговорить о жизни (жарг.).
8. Скуфейка – монашеская шапочка.
9. «… восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше» - цитата из Библии (Лк.21.28).
10. Трудники - в монастырской иерархии низшее сословие – рабочие, проживающие и трудящиеся в обители во славу Божию (бесплатно).
11. «Зуб даю» - не лгу, отвечаю за свои слова (жарг.).
12. "Христианския кончины: безболезненны, непостыдны, мирны и доброго ответа на страшном судищи Христове просим" - слова ектеньи (молитвы-прошения) на православном богослужении.