Раковина

Извини,
не хочу омрачать твой день,
он и без того труден,
нет ничего мрачнее будней,
разве что повисший петлёй
затянувшийся выходной,
а тем более каникулы.
Помни,
я хочу твоими глазами кругом глядеть
на отрезки судеб истерзанных людей,
бескрылые куклы,
цветы поникли,
сочленения улиц,
мертвецкий холодок.
Снежинки укрылись от грозного неба под козырьками глазниц.
Обними мой примирительный мизинец,
раздели неподъёмный груз зубовного скрежета и дрожи.
Черчу на стекле каракули,
пере-по-навязаны из тысяч надломленных голосов,
тяну канитель, сочиняю вдребезги дребедень,
это даже уже не тело,
а сожженный морозом безмозглый остов,
в ногах правды нет,
и руки по локоть во лжи,
держу нос по ветру,
чуть дунет,
тут же меняю палитру.
Но теперь возвращаюсь в родные пенаты,
поутру.
на кладбищах дети зарывают свои пеналы,
в росистой траве,
в российском газоне
зарывают свои таланты,
восемнадцатилетние дети с большими глазами,
росшие без отцов.
Мне хочется верить, что это вымысел.
Никто из вас не страдал так,
все как сыр в масле,
здесь на каждом шагу знакомый отпечаток -
засов,
замок,
трэйдмарк.
Легла синяками на бледную тушу небес сирень,
прожорливых звёзд абразивная зернь
блестит в куске сервелата,
голливудскими зубами в обнажённом мясе.
Мёртвое море в мыле,
лоснящийся крест в заоблачной выси,
на надёжном мысе,
пекло пустыни в ноздрях.
Земляне взмолились о новых назарянах -
зря!
В нынешнем завтра нельзя зевать чревато,
тянет ко дну набрякшая кровью вата.
По ком молчит водолазный колокол?
По тем, кто достался газетным колонкам.
Уровень моря оказался потолком,
последние слова - в невнятных пузырьках.
Прильну синюшными губами к холодному перламутру.
Спи спокойно, моя Жемчужина.
Вокруг застывшая чужбина,
и в этом лишь моя вина.
Так и надо ему, наглому баламуту.

Но, может быть, затеплится сухая сердцевина
в моих немеющих руках?