Шестая всякая глупость

Шли девяностые. Зарплаты и пенсии задерживали и задерживали.
    Старики на окраинах города, возле рынков и маленьких магазинчиков пытались продавать свои соленья да нехитрую утварь.
     В центре города продать никаких солений было нельзя. Там -  большие магазины, вечный огонь, гостиница «Интурист», рядом примостился чистенький газетный киоск, к которому выстроилась небольшая очередь. К киоску подошёл высокий седой старик в чёрном пальто нараспашку, он вдруг сдёрнул с головы шапку и срывающимся голосом произнёс: «Помогите... ради бога... мне очень стыдно просить... нет пенсии...», и по впалым щекам старика покатились слёзы, заволакивая глубокое отчаянье в его глазах. В эту минуту ветер распахнул полы его незастёгнутого пальто, и все увидели множество медалей и орденов на потёртом пиджаке старика. И прохожие вокруг, и люди из очереди в киоск, все-все тотчас стали доставать из кошельков исключительно крупные купюры и как-то почти все одновременно сунули их в подставленные ладони старика, а тот, видимо, ожидая, что ему дадут мелочь, неумело ухватил плохо гнущимися пальцами купюры. И старик, развернувшись и втянув голову в плечи, ушёл. Он ещё не скрылся из виду, как его нагнал мужчина в малиновом пиджаке, который спешно вышел из машины, услышав слова старика, а нагнав, хотел дать ещё несколько купюр, но старик замотал головой, отказываясь, тогда мужчина в малиновом пиджаке сунул деньги в карман старика и побежал к своей машине. Старик смотрел ему вслед, потом ладонями утёр слёзы...
     А люди из очереди в киоск, разошлись, так и не купив газет. На лицах их отразились и печаль, и горечь, и стыд...
     Позднее всё наладилось, и пенсии стали выдавать исправно. Позже. Намного позже.
     Остаётся только надеяться, что тот старик дожил до этих светлых дней