Любовь до гроба - дураки оба

Про любовь, конечно, неудобно… Но с другой стороны… если собственный сын считает, что слаще морковки они ничего в жизни не ели, надо как-то реабилитироваться…
Так вот… лучше Булгакова не скажешь: ««Любовь выскочила перед ними, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» На тот момент ничего не было хуже – она обрушила с таким трудом построенную семейную жизнь. Сын Тимка   шести лет, Бабаня, для которой правнук стал дороже даже ее собственного, ненаглядного, безвременно ушедшего сыночка! Маня ведь родила Тимку через год после гибели ее папы и назвала малыша в его честь. Мальчик родился фактически на место деда - в один и тот же год по восточному календарю. А еще был очень даже неплохой муж, Маня выходила за него по любви.
Это были годы перед защитой диссертации - все шло к тому, что это неизбежно, в институте все по очереди защищались, банкеты, точнее – дружеские пирушки в отделе, шли одна за другой… Маня вернулась в институт, в старый усадебный флигель после аспирантуры в начале 1984 года. Уходила из охотничьего отдела, там у них был сектор из трех человек, считая начальницу. Но за три года все изменилось, и возвращаться надо было к Старику. Родная лаборатория была уже в составе его отдела, а новый завлаб Маню не знал и брать не хотел. Поэтому Старик предложил ей три темы, на засыпку, из которых смелая Маня выбрала «дрофу». Это и посадило ее в отдел животного мира в его расцвете.
В тот год она заново знакомилась с сотрудниками отдела – уходила же в декрет и аспирантуру совершенно из другого коллектива и была хоть и знакома со всеми, но только шапочно. Посиделки обеденные в отделе сопровождались научными диспутами, анекдотами, шахматными партиями, полевыми историями. То одна придет с рассказами, как преодолевала гору снега на кольцевой после прохождения дорожной техники босиком (в сапогах было невозможно скользко), то кто-нибудь начнет рассказывать истории про травматическую личность Арто (про выход из вертолета с пятиметровой высоты, про чемодан, упавший в пролет с какого-то этажа, про возгорание мотора у попутки и т.д.). А то и сама Маня выступала с пересказом прочитанной книжки из жизни людоедских племен Индонезии. Еще одной постоянной темой были ночные похождения кота Василия, который заходил к Старику в кабинет, и тот срочно убирал свой портфель с кресла, уступая приятелю насиженное место. То мужики глумились над «графиней» - библиотекаршей, которую взволновал вид кобеля Вулкана после сцепки, «у него же кишки тащатся по земле».
В этой атмосфере прошел год, в конце которого случилось их первое с Балашинским общее приключение – назначение Дедом Морозом и Снегурочкой.  Для Манюни это был первый институтский новый год после перерыва, ну и на дневном утреннике для детей она еще не выступала ни разу. А тут сбылась мечта идиотки – выбрали Снегурочкой! Костюм был красоты необыкновенной, из свадебного платья. Вместо цветочков на поясе рукодельница наша пришила мишуры по подолу, вороту и сверху вниз, шапочку сшила из парчи (подружка одна принесла обрезки из пошивочного цеха Большого театра, у неё там мама работала) с плюмажем из мишуры…  Тимку, конечно привезла на утренник. Провели, а потом на кураже решили добавить: с Машкой, Балашинским и с двумя детьми 4-х и 5-ти лет на общественном транспорте поехали из усадьбы в Сокольники. Подруга Эля заболела, и двое её детей восьми и двух лет оказались без утренника, а готовились, костюмы шили. Это было очень трогательно – сын читал стихи, дочка трогала Балашинского за лицо и спрашивала, не кусается ли он (мороз кусается за щечки же) … А артисты переодевались в холодном нетопленном подъезде, и молнию он у неё на спине застегивал как-то по-особенному, хотя еще ничто не предвещало.
Наступил 1985 г. Маня корпела над диссертацией. Муж как-то раз орал, что вся семья на неё ишачит, забыв про еду и сон, и если она не защитится, то он её убьет. Периодически за посиделками в отделе возникали разговоры о невозможности вынести весь этот напряг, измученные соискатели по очереди уговаривали друг друга, что они не дураки, что тема научная, что качество работы высокое, что сил и времени хватит, что плакаты друзья помогут сделать. Это сейчас все в электронном виде, а тогда плакаты к защите рисовали пёрышками, цветной тушью на ватмане. У Мани, в результате, легенда к карте местообитаний была на защите ни то на шести, ни то на восьми листах …
И конечно, когда тебе говорят такие комплименты, когда все на нерве, юморе, иронии, и вдруг такое искреннее... «какая женщина». А тут еще Кика, соседка по кабинету. Она была постарше, высоко образованна и начитанна. С ней так интересно было поболтать, и вот она-то и брякнула как-то, что все у Мани еще впереди, и любовник тоже еще будет. Это испугало, возмутило, и запало в темный угол души.
А Маня, хоть и любила мужа, и в интимном плане все у них было полноценно, но как-то как женщины себя … стеснялась. Может быть, просто молодая еще была. Муж, Глорий, и вовсе Маню называл верным товарищем, и та очень старалась все время его не подвести. А Балашинский потом говорил, что с ТАКОЙ женщиной он бы, как с товарищем, не смог.
Та жизнь, сразу после университета, была совсем другая. И не такая уж короткая -  одиннадцать лет прожили, прошли и проплыли по горам и рекам не одну тысячу километров, родили сына, уговорили Бабаню встать на ветеранскую очередь и получили трехкомнатную квартиру, продав которую через много лет заимели каждый собственное жилье на старости лет.
Но не об этом, а про любовь. Посиделки-пьянки в отделе были регулярными – дни рождения + предзащиты свои и чужие + приезжие коллеги из заповедников со всех уголков страны…После одной такой пьянки Балашинский поехал провожать Маню до Ждановской. Потом уже эта станция метро Выхино стала … Он оттуда мог на троллейбусе доехать до 60-й больницы и пересесть на 322 автобус до дома. Ну и Мане на электричке оставалось недалеко.
С нами вместе ехал друг, мы возвращались, кажется, с предзащиты из кафешки в каких-то турлах на окраине Москвы… Приятель развернулся и поехал обратно на метро, а эти двое – на платформу, почти пустую (часов 11 было уже). На подъезде к конечной Маня, пьяненькая, проворковала Балашинскому на ухо, что кажется, немножко в него влюблена… И потом уходили одна за другой электрички, а они все не могли друг от друга оторваться.
Это было 25 января 1985 года. С тех пор они стали отмечать этот день… А через неделю начиналась зоогеографическая конференция в Ленинграде. Маня, как обычно, с тубусом собиралась, а Балашинский колебался… Но у Маньки редко, но случались такие приступы авантюризма, что потом сама диву давалась: съездила на вокзал и взяла два билета… Конференция же… Бабаня – лимонный пирожок на дорожку, Балашинский – коньячок с шоколадкой… на верхней полке в плацкарте. Прогуляли почти все заседания. Гостиница «Октябрьская», комнаты общие человек на шесть… Интимные подробности были скорее смешными, чем эротическими. Ни к каким таким приключениям младший научный сотрудник не приспособлен: бельишко никакое, опыт минимальный. Но вот, как отлетела голова, Маня потом вспоминала… Как камень с шеи упал, или она камнем бросилась - как в воду или с парашютом, свободу эту потом ощущала с ним всегда физически…Летала… А город стал соучастником и свидетелем.
После возвращения ей вдруг показалось, что все закончилось, ну вот, согрешила, предательница… Но впереди были традиционно отмечаемые в институте 23 февраля и 8 марта.  И тут она сшила себе серую юбку-карандаш в обтяжку, чуть ниже колена, связала фирменный пуловер в красно-серо-белую полоску силуэта «летучая мышь: это было что-то, она уже классно шила и очень аккуратно вязала. Был вечер, который из памяти выпал, и фотографий не осталось. А после него по легенде Маня как-бы поехала ночевать к Эле. А на самом деле они пошли пешком в сторону Ясенева по правому берегу речки через яблоневый сад и еловый лес, чтобы оторваться от коллег. Снегу было очень много, морозно, то есть стояла зима-зимущая, даром, что 7 марта. Брели среди заснеженных деревьев, целовались до упаду, и романтичная Маня, географ-полевик, ляпнула, что готова провести с ним «холодную ночевку», имея ввиду костер в стиле двенадцати месяцев. На что Балашинский ответил, что уж что-что, а холодную ночевку он готов обеспечить, и позвякал ключами от дачи. Правда, предупредил, что там холодно, как на улице. Но электричество и газовая плитка с баллоном есть.
Это уже обещало приключение: метнулись на Комсомольскую площадь, в недавно открытый и работающий чуть ли не круглосуточно универсам «Московский». Был куплен коньяк, шоколад, а может быть, что-то еще… Ехали долго на электричке с Курского вокзала, наверное, она была последней, которая останавливалась на 61 км от Москвы. Шли вдоль путей, которые убегали стрелой на запад между стенами хвойного леса, а над ними стояла полная луна, освещавшая все это голубым призрачным светом. Брели по колено в снегу через заболоченное сосновое мелколесье, на котором через пять лет построили еще один дачный кооператив. Но тогда его еще не было, и шагали эти двое сумасшедших по лосиным следам, а Маня еще и в сапогах на высоком каблуке и в юбке «карандаш» … красота и романтика!
Сарай протопился до плюсовой температуры довольно быстро, коньячок тоже согревал, но, как и что, они уже не соображали… Балашинский как в бреду повторял бесконечно: «Какая женщина, какая женщина у меня в гостях»  …
Конечно, это была страсть в чистом виде. И поэтому Мане все время казалось, что все вот-вот закончится, ну флирт, приключение, чего не бывает…Но поездки на дачу приобрели постоянный характер. По средам, в библиотечный день, они встречались на железнодорожной платформе, подъезжая туда каждый на своей электричке. Дожидались подходящей, которая останавливалась на той заветной платформе, и ехали в холодный, промерзший сарайчик в лесу. Дом тогда был еще не жилым, деревья маленькими. По дороге отгадывали кроссворды, а на даче включали газовую плиту и электрический нагреватель, согревались под одеялом: мастерица Маня сшила из купленного льняного полотна очаровательный комплект постельного белья в клеточку. Шила тайком, чтобы никто дома не видел - сюрприз! Сарайчик ненадолго превращался в будуар и гнездо разврата. А потом пили кофе-чай и поедали взятые из дома бутерброды – по два с сыром и с колбасой и никакого спиртного ни капли.
Так продолжалось до весны, когда на дачу начинали ездить родители, потом опять возобновилось, когда отец съехал – он оставался там до тех пор, пока росли грибы. В 1985 г. родители профинансировали приобретение автомобиля и автошколу, и поездки стали ну очень похожи на то, что показано было в фильме «Зимняя вишня» - и машинка была точно такой же. С поездками на дачу набралось множество забавных историй. ,
Маня защитилась в конце того же года, а в январе Балашинский повез в Питер свою диссертацию оппоненту, а был это И.С. Даревский. Маня уболтала Бабаню, чтобы отпустила прогуляться в награду за защиту. И поехали вместе. Чтобы поездка была подлинней, решили начать с той же дачи. Холодина была страшная. Утром волосы оказались примерзшими к подушке, а австрийские зимние ботинки, купленные в туркменском ауле как-то по дороге в экспедиции, запросили есть. В том смысле, что подошва от тепла элктронагревателя отстала до половины. А вечером поезд. Нашел Балашинский на чердаке старые замшевые зеленые штиблеты на гладкой и очень скользкой подошве и поехали. Главным делом было по приезду – найти ремонт обуви. Нашли на Гороховой, с видом на Адмиралтейство.  Диссертацию отдали, и гуляли незабываемо – только очень холодно, до цистита…
Маня все больше влюблялась. Балашинский был похож то на сказочника, то на голубятника. Взвинченная семейными делами Манюна при встрече через пять минут уже видела все с совершенно другой стороны – даже мужнины претензии и скандалы он объяснял и оправдывал - «он пострадавшая сторона и мы должные его интересы соблюдать». На работе это было время подъема их «безнадежного дела», и Балашинский был в фаворе и авторитете. К его мнению прислушивались, над шутками смеялись. В туркменской экспедиции он был незаменим, его участие в любой работе обрекало ее на успех. Выглядел он элегантно и щегольски, в общем…пропала деревня…
И все никак не заканчивалось. Началась перестройка, появились первые пиццерии с итальянским вином. После работы стали срываться туда – и сидели балдели за клетчатыми красно-белыми скатертями. Постепенно Балашинский познакомил Маню со своими друзьями. И чаще всего стали бывать в террариуме зоопарка и в зоомузее – его там очень любили и ценили, и Маньку согревал этот отраженный свет.
Ну и конечно, Маня-географ стала пытаться привязать свои полевые работы к тем районам, в которых работал Балашинский. Это было время Туркменской экспедиции, а Маня в первый же год поехала в джейрановый питомник, знакомиться с работой по джеку и всей аридной компонентой интересов отдела. Там они и встретились еще в мае 1984 г. – экспедиция в полном составе заехала в питомник, когда появился просвет в работе из-за пыльной бури. Ничто, как говорится, не предвещало, но вечер этот вспоминали потом долго, а Маня так и не забыла никогда. Мужики продемонстрировали весь спектр действий по завоеванию женских сердец в полевых условиях. Во-первых, организовали в настоящую баню с каменкой, паром и морем воды (тетки были, конечно, купаные в озере и мытые в душе, но горячей воды не видели уже две недели). Во-вторых, в большой палатке был накрыт классический дастархан со спальниками вдоль стен и скатертью посередине. В-третьих, был ящик сухого белого вина - от холеры, сказали, и прочих кишечных палочек помогает, ну и адаптоген на жаре. Со стороны аборигенов питомника тоже был вклад в этот праздник жизни: как раз привезли из пустыни джейранку, убитую слишком активным самцом (ну, по крайней мере, так было сказано). Так что шашлык был деликатесный. И, наконец, в-четвертых, – у них была гитара! И по очереди пели, вспоминая и авторские, и старые блатные. В общем, вечер прошел на ура, а утром они укатили.
Это помнилось, а кроме того, где-то 84-м году в отделе появилась Эля, вернувшаяся из заповедника. Подружились они быстро и навсегда. Оказалось, что их жизнь состояла из множества очень близких параллельных линий – от культа отца по жизни до одновременного участия в одних и тех же экспедициях (на БАМе и на Енисее). А потом, как сговорившись, они одинаково одевались, и приходили на какие-то мероприятия или даже просто каждый день на работу как негатив с позитивом: одна - белый верх - черный низ, а другая - наоборот. Всегда. Тематика Элькиных работ требовала поездок в Среднюю Азию, и как-то естественным образом они стали ездить вместе. Началась разработка программ восстановления редких копытных – бухарского оленя и лошади Пржевальского, и без обследований и оценки территорий для интродукции и размещения вольерных комплексов обойтись было сложно. Вот это и стало для Мани помимо работы над кадастром животного мира работой, которая обосновывала необходимость поездок, в том числе и самостоятельных, в Среднюю Азию в конце восьмидесятых. Таким образом, вся любовь на полевой сезон перемещалась с дачи в Туркмению, где они встречались, пересекаясь иногда на пару-тройку дней, а иногда получалось провести вместе и весь сезон.
Балашинского все очень любили – и товарищи по экспедициям, и принимающая сторона - коллеги и кураторы из Ашхабада. И когда появилась Маня, часть этой любви распространилась и на нее, поэтому манины чувства к нему стали просто гипертрофированными. Да еще вся эта азиатская экзотика, жара, солнце, полураздетость, невероятные фрукты, один виноград в Аннау чего стоил. Маня бродила по рядам с ниспадающими прозрачными янтарными и рубиновыми виноградными гроздьями, с трудом срывала их, укладывала на большой поднос, который держала на левой руке. А в голове мелькали картины Брюллова и цитаты из Куприна и Библии («Суламифь» и «Песня песней»: «а свой виноградник я не уберегла» …
Какой там виноградник... Вся пустыня была в их распоряжении! Вблизи поселков по ночам подходили кошки и собаки – и у них разным цветом светились глаза… А днем ходили по маршрутам –учитывали рептилий, а Маня делала описания местообитаний и растительности. В перерывах между заездами путешествовали по окрестностям, гуляли по Ашхабаду, который любили всей душой, ездили в Сюнт-Хасардагский и в Копетдагский заповедники…
Поездки эти были не очень длинными – неделя, две… Дома ждал сын, который оставался или с Бабаней (прабабушкой!) и своим папой, или отвозился к бабушке с дедушкой и тетей в Черкассы, на Днепр. Когда возвращались, старались съездить вместе куда-нибудь к морю, и всегда брали с собой Тимку – он Балашинского очень любил, ведь с ним всегда было весело и интересно, а мама была веселая и не ругалась …
Так продолжалось четыре года. Муж все знал с самого начала – фиговая из Мани получилась любовница, не смогла она с двумя мужиками по очереди спать. Муж занял выжидательную позицию, надеясь, что дурища эта нагуляется и вернется. По договору вся их с ним «личная» жизнь закончилась, Маня переехала на раскладушку в детскую комнату, но должна была соблюдать конспирацию и сохранять видимость счастливой семьи перед знакомыми.  Перед школой съездили «семьей» на море – недели три жили в палатке в одной из щелей неподалеку от Голубой бухты под Геленджиком. Уже потом, много лет спустя, бывший муж рассказывал, как вынашивал планы разобраться по-мужски и убить. Не смирился…просто ничего не смог сделать – Маня твердо поставила на том, что эта самая видимость семьи возможна только в случае, если у нее будет Балашинский. 
Но все чаще стали приходить в больную голову мысли о совместной жизни. Балашинский был старый холостяк, хотя бывали у него и какие-то женщины… Поэтому оброненная им как-то фраза «на тебе бы я женился» в душу запала. И постепенно все более мучительными были возвращения домой, хотелось еще одного ребенка… Именно это послужило главным аргументом в решении все-таки подать на развод. Муж, конечно, тянул время, не приходил в суд, но в конце концов, под Новый 1989 год их развели.
А 7 апреля 1989 г. эти счастливцы стали мужем и женой. На свадьбе были друзья-коллеги, сынок и Бабаня, которая Балашинского обожала и после первого же знакомства сказала, что он ей напоминает любимого Лешеньку. Это было признание! Потому что дед был в семье иконой, Бабаня его любила всю жизнь, хоть он и умер, когда ей было всего 33 года.
Фотографии смешные, как и все свадебные, всех просто раздирало смехом. Это сейчас "фотосессии", весь этот гламур и пафос. А тогда... Ничего ведь просто купить было нельзя - все доставали. Обручальное кольцо смогли купить только мужское - Манькиного размера не нашли, хотя объездили все московские и подмосковные салоны. Пришлось ей выходить второй раз замуж с тем же самым кольцом. И костюмчик она шила сама, по выкройке из "Бурды", а у Балашинского был почти новый, но очень "приличный". И блузочка - тоже самодельная, из платья выпускного переделанная, только цветок на лацкан был куплен, розовенький, в тон блузке.
Молодым, наверное, не понять, как так можно было. Но это было счастье - такое, что многие завидовали.
Но в их жизни почти ничего не изменилось. Маня по-прежнему жила на раскладушке, но уже легально могла иногда ночевать у мужа (спасибо Бабане, все заботы о Тимке были тогда на ней), а когда наступило лето, стали ездить и на дачу всем кагалом. Отдыхать и куда-либо еще тоже вместе с сыном – это и к родственникам в Литву, и в Белоруссию в экспедиции.  Маня успевала все – и обшивала семью, и статьи писала, и Тимку в бассейн водила, и продукты таскала. Перестали выписывать круги и на работе – а то ведь он её высаживал на остановке напротив института, и Маня шла во флигель одна, а он подъезжал через какое-то время, и все делали вид, что ничего не замечают… 
Господи, какие это были годы – Мане всего 36, Балашинскому - 41... Работали вместе, ездили в экспедиции, ежегодно выходило по пять-десять статей. Интересно было каждый день! На работу - летели! Казалось, начиналась новая и наконец-то счастливая жизнь... Они еще не знали, что впереди девяностые с их унижением, страхом, нищетой, болезнями, смертями и борьбой за выживание…