Одна ярко желтая гвоздика,

 Утром 7 марта я сидела перед видео-магнитофоом в кресле, слушая, как поет Фредди Меркури.
 Он был в черно-белом трико: одна нога и рука у Фредди была белою, а другая -черною!
"Мне это тоже подойдет! - бессознательно отметила я.
Все в жизни, саму жизнь, каждый день, час, минуту я примеряла, как платье, я каждый день устраивала себе "Последний день Помпеи".
 Все ассиметричное, неправильное, контрастное, яркое, неожиданное, неординарное - мой стиль: Тут и раздался телефонный звонок, едва слышный из-за очень громкого звука видео:
- Сейчас, подождите, у меня Меркури: - пробормотала я, подходя к видео, чтобы убрать звук.
- Сразу начинаешь с афиши, с рисовки! - начал шпынять меня мой друг, что говорило о том, что его склочница- татарка здорово портила ему настроение.
- А ты - с замечания! Зануда! Я хочу написать рассказ о тебе! То, чего не было, просто игра воображения.
 Представь: 8 марта, ты идешь по улице, в руках у тебя одна, только одна ярко желтая гвоздика, и все спрашивают : "Почему желтая?! Почему одна?!"
- Зациклилась ты на желтом цвете - раздраженно огрызнулся мой друг. И не пошел бы я с одной гвоздикой! Да еще с желтой! Как осел…

Все это означало, что Соня круто "наехала" на него. Завидуя по черному мне, она во всем клеветала злобно и мелочно. В своей неукротимой ревности она доходила до того, что готова была, как в пьесе Островского. воскликнуть:
"Так не доставайся же ты никому!", и склонить нашего общего друга к женитьбе. Я то знала, что вкус и мера присутствовали в его жизни гармонично, даже его раздражение, непрерывным потоком выливаемое на меня, было осмысленно и имело печальную подоплеку его отношения ко мне. Он любил меня и то, что я вдвое старше подвергало его унынию. Он мучался моим возрастом, моим воображением и моим талантом, и тем, что я не похожа на других.
- Хорошо, я тебе имя изменить могу! - согласилась я на полумеры… Какое?!
- Давид! - сказал он.  - Нехорошо подставлять Давида! Он человек женатый, а ты - нет: или ты тоже женился - втихоря? - мстительно добавила я.
Это мое заявление было как выпад. Я не хотела, не могла смириться с присутствием другой женщины в его жизни. Эта - другая, была полной противоположностью мне не только внешне, но и внутренне, и это раздражало меня.
 А мой друг гармонично составил нас в одно целое и потреблял, по мере сил и желаний, обеих, согласно своим настроениям и вкусам, в душе отдавая предпочтение мне, внешне отдавая дань уважения сопернице.
 Это было псевдоуважение: это был удобный земной, беспроблемный, бездуховный, но назидательный мир удобств.
Мой друг любил поучать и повторять слово "в принципе".
 "Дивлюсь: чем более человек беспринципен, тем чаще он употребляет слово: "в принципе". Какой-то дешевый пафос, - смеялась я.
"Поистине красота есть слегка прикрытое безобразие, а высший ум - у черты безумия. Крайности гораздо ближе друг к другу, чем стоящие рядом качества".

- Я хотел по человечески принести тебе цветы, но не успел! - сказал мой друг в конце января в день моего рождения. Я обратила внимание, что чем чаще и, якобы, душевнее, задушевнее он произносит слова "по человечески", тем больше пахнет его тайной наставницей, досмотрщиком его жизни.
"По-человечески!" - будто бы мой друг живет иначе, какой-то скотской жизнью, где вопит грех, порок, подлость, притворство. Я обратила внимание на то, что люди интеллекта никогда не говорят "по человечески". Для них это как воздух, которым дышишь, не замечая, поэтому внутренне я всегда сжималась от одного его призыва: жить "по человечески!".
 Мой друг злился на меня за мой возраст, за то, что я вдвое старше, за то, что он не может не любить меня, за то, что я так запутала его жизнь своим талантом, артистичностью и нежным сексом, что он не может влюбиться в другую.
 Мой друг злился на меня за то, что я в два часа ночи стою в прихожей, провожая его в холодную январскую ночь: и бессмысленно улыбаюсь, беспечно и наивно. Как иначе я могла бы улыбаться, зная, что нет транспорта в нашем азиатском городе в это время и что ему надо идти сорок минут. Он злился и за то, что на мне длинный черный велюровый халат и бесчисленные серебряные безделушки, и ярко-красный пакистанский шарф придурковато, но поэтично свисает с плеча - вся эта небрежность, импровизация, мысленно рассчитанная мною до мелочей, как если бы это была не я, а какой-то фильм, который я смотрю одна в темном пустом зале, оценивая свою режиссерскую и операторскую работу. Он злился и за то, что ярко-красной помадой накрашены губы, и за то, что запах французских духов заставляет его сказать:
- Я хотел принести тебе цветы - не успел!
- Неважно! Я уже представила их. Я знаю: самые прекрасные цветы в мире ты бы подарил мне. Я их вижу и чувствую их аромат!