IV Из Смутного времени

   Стан смоленских стрельцов.

В скорых дерновых землянках
Тихо кто-то говорит.
Слышно как идут с охапкой
Хвороста от белых ив.

Растопив костер убогий.
Собираются стрельцы.
Потирают пальцы крепко,
Приседают на пеньки.

Тут же ружья шалашами,
Тут же над седым шатром
Деревянный крест и знамя,
Знамя с вышитым орлом.

Где-то там, в туманах серых,
Где застыл в камнях Смоленск.
Молятся в землянках жены,
Жены их, ушедши в лес.


   Плач московских служилых людей.

Как мы шли нашим полком
С Ярославля до Москвы,
Все огнем опалено,
Кое-где ток шалаши.

По дорогам у сгоревших
И пустых изб прям лежат,
Некому их хоронить,
А уж что там – отпевать!

Нас в полку тыщенка конных,
Остальные позади,
Там ядро, конечно, крепко,
Все стрельцы да казаки.

Под Москву пришли и видим:
Нет ни хатки, ни огня.
Там и тут лишь горсть землянок,
Разбегаются от нас.

Все кричит во мне, плывет,
До кругов в больных очах.
Стрелок пачку за сапог
Хорошо аз запихал.

Тута все мы порешили,
Что живыми нам не быть,
Лучше у родной Престольной
Всем нам головы сложить.

У Кремля чадят землянки,
Перестрелки над рекой.
Копья пестрые гусаров
И телеги казаков..

О, Святой ты наш Георгий!
О, святитель Миколай!
Помолите за нас Бога,
Чтоб врага нам поборать!


   Поле боя.

Здесь примолк разгульный ветер,
Осторожно он идет.
На плече, смотря сквозь травы,
Спит рязанец вечным сном.

Перед ним, смотря на небо,
Потеряв в ковыли шлем,
Замер юноша кудрявый,
На груди обломки стрел.

А за ними конь ретивый,
На боку лежит крутом,
Долго вытянувши шею
С серой гривой и уздой.

А его товарищ рядом,
Черный конь с стрелой в боку,
Морду положил на сердце
Сотника с рукой на юг.

И взмывает, замирает,
А потом уходит вниз
Золотая цепь кадила
У сияющей свечи…


   Устроение.

Новых изб нестройный ряд,
Над одной, в сторонке,
Маковка и крест стоят,
Над крыльцом икона.

Стук и говор целый день,
Люди тащат бревна.
На реке девчачий смех,
Поласкают бойко.

Там и тут как воробьи
Детки лазят в прядки,
То запрячутся в кусты,
То за вал с рогаткой.

А то вдруг найдут пистоль
Углями забитый,
Матушка увидит, в крик,
Только и держися!

У моста через Неглинку
Снова лик Миколы,
Конные проскачут ходко,
Побряцают брони.

Подновляется собор,
По лесам у главок,
Ходят резво мастера
С белыми скребками.

Патриарх седой идет,
Всех благословляет,
И в окрестной детворе
Он души не чает.

По утрам, как в старину,
Звоны, галки, голубь.
В церквах людно, тишина,
Яркие иконы.


   Земский собор.

Над сединами мужей граней сходится каскад.
Громоздятся там и тут арок светлые столпы.
Дьяк, оправивши рукав, став в передний самый ряд,
Разворачивает свиток, нараспев дает басы..

Из-за крыльев седины шапка черная волос,
Там раскосые глаза, скулы, впалая щека,
Астраханские глаза, любопытный чей-то нос,
Кто-то кашлянул в плечо, соболь, алая камка.

Царь сидит на троне строго, приподняв слегка чело.
Незаметно и немного подается он к чтецу.
В переливах самоцветов царский стул с прямой спиной.
За окном капелей грохот, по карнизам и двору.

Дьяк с могучими бровями водит взором по бумаге.
Царь глядит на люд нарядный, и порой в его челе
Что-то светлое мелькает, очи светятся, ласкают
Лик купца или вояки с бородою в серебре.

«Мы, твои людишки, Царь, порешили бить челом..»
Головой тряхнул бесшумно грузный северный купец.
Дьяк поднял конец бумаги и торжественно дочел:
«А как ты решишь, по сему и быть земле».


   Монетный двор.

Меж решетчатых окошек,
У переного крыльца,
Встали в желтых зипунах
Три лобастые стрельца.

Из закрытого возка
Пять детинушек несут
Куски бела серебра,
На мешках горит сургуч.

Серебро из ефимков
Льют пудами мастера,
А затем монету бьют:
Всадник с черточкой копья.

Чтож такое ефимки?
Се немецкая деньга.
Надо отслоить налет
Примесей от серебра.

Переплавят, отслоят,
Станет русская монета
Даже по морям гулять,
До того чиста, как снеги!

Гул чекана, стук шайбы,
Мастера отерли лбы,
И сливают в бочку толсту
Звонко-белые груды.
 .     .     .     .     .

Где-то тоже бьет чекан,
Подпол, сизые дымы.
Где-то олова стакан,
Крики, цепи, палачи..


   Разбойный приказ.

   1

Утром, на заре лиловой,
Жены принесут в холсте
Пирогов, куличик сдобный,
Яйца, молочка иль хлеб.

Стражи ходят в коридорах,
Волокут стрельцы детину
Под руки, с кровавым следом,
Голова с плечей повисла.

Стоны, крики из каморы,
Палачи калят щипы,
То выносят, то заводят.
То пьют квасу палачи.

Руки скрутят за спиной,
На веревке дернут вверх,
К ногам толстое бревно,
Да палач вскочит на нё.

Выворачивает плечи,
Слабо вьется человек,
Хлыст работает по коже,
Отчеканивает след.

Вниз пойдет веревка,
Разом руки вправят мастера,
Бросят на дерюгу грудью,
Да положат пирожка.

Перед образом Миколы
Рухнет вечером палач.
Ходуном зайдутся плечи,
Да колена в синяках.

   2

Из туремной сырой башни
Вышли цепью горемыки,
Скованы одною цепью,
Сзади блещется секира.

Лица серые, запали
Глаза, тусклые глаза,
Впалые, в морщинах, щеки,
А вперед дрожит рука.

Женки с оханьем выходят,
Кладут в руку медяки,
Кто хлебца, а кто немного
Серебра или воды.

Из светелки княженецкой,
Из окна горячий взгляд,
Что-то мЕлькнуло, взмахнулось,
Порасправилась парча.

Догоняет их служанка;
Запыхавшися, она
Раздает убогим людям
По полтине серебра.


   Плач дьяка.
   (смотр служилых людей в 20-30 гг. XVIIв.)

На столе моем лежит роспись этих сотен.
А на что мне эта роспись, я их и так помню.
Обессилела земля, нету больше ратей,
Что громили литвина, крымца да ногайцев.

Как стоят-то, удальцы, вперемешку, баят!
Ну-ка тихо, не мешать, строится рядами!
Раньше, до лихой смуты, как ведь было дело,
Мне отец-то говорил, все было примерно.

Раньше каждый приводил по три-пять холопей!
На холопах куяки, кожаные брони!
А теперь едва когда одного-то, сзади,
Стыд и смех, в лаптях, с жердей, в телогрее драной.

Вот стоит, что это, конь? Или так, корова?
На корове бы приехал, было бы не ново!
Почему на голове вместо шлема шапка?
Да какая, курам в ней только нести яйца.

Сабля вкось, лук и колчан торчат где-то сзади,
Уезжай ты с глаз долой, ехай Бога ради!
Ну а ты чего кичишься, разве это – панцирь?
Откопал где-то в ларе и давай кривляться!

Всем я галки черканул, что же теперь делать?
Ополчение такое, ох, куды им ехать?!
А ведь скоро-то война будет с литвинами!
Насмешите краля их, что писать – не знаю!


   Плач дворянина.
    (перв. половина XVII в.)

Как приехал я на смотр, ажно дурно стало.
Дьяк с нас требует, чтоб мы хлопов снаряжали!
Боча с мочалом, ты что, к нам с луны упала?!
А ты знаешь, что я сам землю-то пахаю?!!

Было время, да, когда наши деды в поле
Выводили по пять-семь хлопов даже конно!
А теперь, когда в стране всюду разоренье,
Кто мне хлопов-то пришлет, нету даже меди!

У меня и конь один, в степь теперь не можем
Глубоко мы заезжать, нужна мне еще лошадь.
Есть еще у меня чАлый, пахоту пахает.
Что мне, его взять? стыдно пред ногаем!

А вот сабля у меня ковочки хорошей!
Хошь, махну сейчас с седла вон о ту березу!
Или О стол твой, кабан, сразу будет двое,
Два стала, а дьяк один, с разной бородою.

Возвращались мы домой хмурые как туча!
Вот казаки там, Азов, говорят шурмнули.
Шурмовать-то хорошо, дык пущай удержат!
Там султан и крымчаки, тысяч сто, наверно.

Нам куда туда идти, на каких лошадках?
Доползем до середины – и вяжи за пятки.
Надо жалобу Царю посылать на дьяков,
Понастроили хором, ажно даже зарко!


   Казаки оставляют Азов.

Этим утром не играли
             на бандурке казаки.
По майдану ходят-бродят
          две мозолистых ступни.

Кошевые, пнув бочонок
Из-под красного вина,
Залпом бьют полукафтаны,
В разны стороны рукава.

По руинам башни ходят
Две тростинки, замерли.
Вдаль, на море молча смотрят
Удалые казаки.

Как,- сказал десятник сухо,-
Турок вновь сюда придет,
То таких тут стен поставит,
На версту не подойдешь.

Ничего,- ответил хлопчик,-
Пусть приходит, не беда,
Пока порох есть на полке,
Да чубарая башка.

Из Москвы стрелецкий сотник
Пообчистил сапоги.
На арбу кладет с пищалью
Сумки с порохом туги.

Едут по степи казаки,
Позади дремучий гром,
Все, что не разбили турки,
Раскатилося вверх дном.

Вновь и вновь глядели донцы,
Запорожцы и стрельцы
На дымок в степи далекий
Под серпом дневной луны.


   Московские станичники.

Храпы взвинченных коней,
У измятого плетня
Толпы всадников гудят,
Привставая в стременах.

Посреди толпы один,
В желтой тюркской чешуе,
Из-под бармицы глазной
Зычно бает что-то всем.

Привскочил и грянул так,
Что притихнула толпа,
Звон чешуек и ладонь
На персидский сагайдак.

По-за седлами торчат
Из налучий рог с прямой
И дрожащею слегка
Шелковистою струной.

Колыхнулся копий еж,
Два поднялись на дыбы,
У измятого плетня
Оседает кучно пыль.



Вновь под небом светло-синим
Посреди хмельной степи
С крымчаком как вихри сбились
Удалые казаки.

Издали сверкают сабли
Острым колотым стеклом,
Издали летают шапки
И бежит ничейный конь.

А вблизи среди колосьев
Взгляд во взгляд, плечо в плечо,
Сабля к сабле жадно ищут
Вскрик, свободное седло.

Там Ахмат победно воет,
Здесь Михайло на копье
Подымает бусурмана
С легким кожаным седлом.

Поредела, поразбилась
Замятня, а к ним летят
От восхода и заката
Новых сабель яркий ряд.