***

ПРЕДИСЛОВИЕ


Светлана КРЮКОВА — самобытный во всём творческий человек, она — глубокий яркий поэт со своей индивидуальной новой поэтикой ХХI века, поэт, которого можно узнать по нескольким строчкам среди бесчисленного количества ныне публикующихся стихов; она — блестяще проявляет себя и как критик, эссеист, чьи работы опубликованы в самых престижных литературных изданиях как в России, так и заграницей (Германия). Её литературно-критические статью и эссеистику отличает напряжённый поиск истины, глубоких философских смыслов, эстетической и этической красоты. Внешне как будто бы рациональный анализ, которым она владеет в совершенстве, всегда у неё окрашен внутренним эмоциональным содержанием человека неравнодушного, бесконечно любящего Слово, сочетающего в себе культуру классическую и современную, неслучайно среди её любимых критиков — представители Серебряного века, писатели первой волны русского зарубежья. Поэтому её статьи читаются с большим интересом, словно это небольшие поэмы в прозе. Но эта проза в полной мере соответствует пушкинскому критерию о том, что она "требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат". Это свой неповторимый мир и голос, свой синтаксис, культура стиха. Блестящим выражениям мыслей в критических и лирических произведениях Светланы Крюковой служит экспрессивный, как сама Светлана Крюкова, стиль её произведений.
;
Богатство фантазии поражает, непонятно — откуда что берётся, это целая вселенная, незнакомая цивилизация с вкраплениями последних апокалиптических земных реалий, переживаний. Это и стихи, и проза, и симфония, и стихия космоса, времени, прозрения, пра-зрения одновременно. И всё это с уникальным словарём — технократическим и сверхсовременно-компьютерным, и с обрывками живого, тёплого русского слова, с дыханием человеческой речи, с включением этого в микро и макрокосмос — со звёздами и атомами. И всё это не механистически скреплено, а органично, вырастает какой-то диковинный сад с натуральными, реальными стволами, кронами и метафизическими их миражами, произрастающими из необъяснимой, непонятной, новой почвы...
Почва эта, конечно же, в первую очередь — Поэзия. Но художник, взращивающий этот сад — сам кажется каким-то  незнакомцем, пришельцем из незнакомых миров, приносящим свой мир... мир — яркий, дерзкий, смелый, но и трагический одновременно. И странно, что при такой фантастичности поэтики — все её изобретения построены на реальности, а не на метафорах. Это необычная, незнакомая поэзия, но открывающая какие-то новые пространства стиха, звука. Трудная поэзия, требующая осмысления, вкуса, терпения, готовности к встрече с неизвестным.


Геннадий КРАСНИКОВ — поэт, литературный критик, эссеист, публицист, переводчик; доцент кафедры литературного мастерства Литературного института имени А. М. Горького. Член союза писателей России, секретарь союза писателей России, член редколлегии и Главный редактор альманаха «День поэзии» (председатель редакционной коллегии).
;







I




ПОТЕРЯННЫЕ ОБЛАКА
 
;







ПОТЕРЯННЫЕ ОБЛАКА

Роняя лепестки, вечер налегке спускается к морю,
где само время — окаменелость прошлой секунды.
Уплыть на лодке в дали,
где в тёмных глубинах мокнут рыбы,
где глаза старцев вглядываются в бесконечность,
где холодно и зябко, но так близко к небу —
потерянные облака плывут сквозь туманное время,
потерянное время таится в облаках.
;







* * *

Птицы, улетающие на юг правы, правы...
Покачиваются на ветру жухлые травы.
Лязг поднимаемой якорной цепи,
эхо по воде.
Невыносимо долго длится вдох,
вдруг ставшее ненужным, тело...
А в далёких песках караваны, караваны
и покачиваются в сёдлах ленивые седоки.
;







* * *

Вхожу в холодные зеркала, ищу тебя,
но лишь отражения вижу.
Я расчёсываю свои волосы, свои длинные волосы,
тысячи лиц смотрят на меня, мои руки легки.
Тысячи моих лиц смотрят мне вслед,
когда иду к тебе — всё это разные зеркала...
Мне бы уйти к тебе и не возвращаться,
следить за медленным течением,
сплетать волосы жгутом и ждать, когда запоёт птица.
;







* * *

Вдохнёшь жизнь и не хочешь её отпускать.
А ничего и не было произнесено, проронено,
несбывшееся и ныне между нами, забываешь,
замалчиваешь, а оно не прячется — кричит о себе.
Не изменить это ни людям, ни Богу,
так и будешь ходить вокруг себя, искать выход.
Девочка, странная девочка,
твои слёзы выплакал дождь — иди домой.
;







* * *

Сокровища тишины... будто камни под водой.
Бесконечная тишина в глубине неба,
звуки тают, не пройдя и середины пути.
О, тень моя! Плыви в вышине, где тихо и тайно.
Тени тянутся за реку, за небо — вечность,
как обещание жизни. Всё прощает миру душа!
Нет больше тьмы и боли больше нет,
ты — небо, плывущее само в себе,
безымянное дерево, растущее посреди тишины...
;







* * *

Иное небо, бабочки иные — набросок копииста...
Перебираю камни, вслушиваюсь.
«Далеко ли ещё?» — ветер подхватывает слова,
бросает в небо, то осыпается лунными осколками...
Если бы знал, что мне снится, не отпускал бы меня одну.
;







* * *

Тени хищных птиц,
вопиющее осеннее солнце,
в камнях палеолита следы —
будто кто-то только что прошёл,
только что жил.
;







* * *

По полу рассыпаны розовые лепестки...
Из двери в дверь по длинному коридору,
сердце колотится, свет в лицо и не убежать —
везде это сердце, бежит с тобой по коридорам.
Замени моё сердце — на ветер!
;







* * *

В каждой волне — мысль, читающий волны
может рассказать, о чём думает море
и может быть даже... небо.
Нарисуем море — оно не будет глубоким,
не будет холодным... должно появиться море,
чтобы из него вышла Афродита.
;







* * *

Когда улетают бабочки,
ветер становится пустым и холодным...
Иду неспешно, перелистывая даты,
листва наперегонки с временем.
Нарисовать дом, сад и солнце —
большое жёлтое пятно
на нежно-голубом фоне и ждать,
когда прилетят птицы.
;







* * *

Тихое, даже временем не назовёшь...
Белые камни — альбиносы среди иных камней,
их тела младенчески мягки.
Внутри камня медленные течения снов
сливаются с птичьими голосами.
Кто я, откуда?.. в памяти только солнце.
;







* * *

Прозрачное как солнце твоё лицо.
Бабочка казалась невесомой,
пока не ударилась о камень стекла,
сердце моё — бабочка на стеклянном ветру.
Лети над каменистой землёй,
над горизонтальной поверхностью моря,
где-то далеко под меренговым* солнцем
мечутся зелёные тени трав.











Примечание:

Меренговый* — связанный, соотносящийся по значению с существительным меренга — (фр. baiser — поцелуй; фр. meringue — меренга), цвета безе.
;







* * *

Ты — есть!
Если по морю,
то это сразу за горизонтом,
если посуху...
В придуманном нами мире туман,
вымышленные имена на запястьях.
Читаю твоё имя,
проговариваю вслух — мне нравится.
Да, был такой царь в Древнем Египте.
Нет! мудрец в Древнем Риме.
Древнем мире.
Моё имя неизменно,
начинается на «Э» и не заканчивается;
на мне серая туника в тон туману,
лёгкие сандалии —
здесь можно ходить босиком
и не бояться змей...
А яблоки я не люблю.
;







* * *

Боялась зеркал и напрасно — всё те же глаза
у моих отражений. Непросто
переносить пространство из секунды в секунду,
чтобы не сломалось, не застряло в дверном проёме!
Зеркало старого шкафа хранит в амальгаме
девочку-подростка с золотыми как осень глазами.
;







ВРЕМЯ ПРЕВРАЩЕНИЯ ЛИСТЬЕВ В БАБОЧЕК

Пламя осеннего ветра — листва взлетела.
Вот так идти бы, идти, пока не закончится осень.
И ты, мой попутный ветер и попутные птицы,
мы так устали — нас долго держали в неволе.
У бабочки нет крыльев, лишь ветер и трепет,
бабочки нет — это лист, сорванный ветром, светотень.
Бабочки нет.
;







МОЙ КОРАЛЛОВЫЙ СОН

Уносимые на илистое дно
тонут тени в сумраке реки.
Солнце поворачивается к цветам,
цветы к солнцу,
птицы летят дорогами ветра.

Всё было как-то иначе
и где, не вспомнить,
я — ветер
и была им, когда и не знала,
что звуки, падающие в моё сердце,
слышны лишь мне...

И эта трава под серыми небесами
и птицы, улетающие всё дальше,
впали в беспамятство.
Лес и лист, трепещущий на ветру,
со мной заодно.
Деревья поскрипывают,
шелестят листвой,
и слышится во всём этом человеческое,
тихое.
Каждый звук в смертной тишине
сам по себе, каждый вздох.
;









Всё, что гудит пчелиным роем —
мимо-мимо
и я уже далеко ото всех,
так далеко!

Записывая сны на белой бумаге,
кожей запоминая ветер,
жду чего-то...

Запах чайной розы
и уже по-иному видится жизнь:
пригород ветхий, грязные лавочки,
луна в высоком небе Куинджи.
Мир мгновенно меняется
и невольно думаешь о ветре,
как о человеке воли —
суровом и непреклонном.
И где-то рядом Пушкин
смотрит ему прямо в глаза.
;







* * *

Эта тишина не отсюда...
Божественное происхождение рек и трав,
тишины над водой — в каждом шорохе, всплеске каждом
незримое Присутствие.
;







* * *

Выцветший луг, солнце едва видно —
обратная сторона холста...
То, что не стало цветами — пылью легло под ногами;
то, что не стало музыкой — растворилось в пустоте.
;







ВАРИАНТЫ ЖЕНСКОГО ОДИНОЧЕСТВА

Смерть непоправима, остальное растворяется дождём.
В замерзающей вселенной мерцает моя любовь,
звенящее небо роняет ноты пустоты —
собираю драгоценные подарки в сердце.

Она подошла к задёрнутому окну,
распахнула шторы —
так птицы взмахивают крыльями и улетают.
Время — это дождь, падающий с небес,
подставляю лицо, ладони — капли тикают, тихие.
Смутные видения людей —
за долгие годы их жесты стали роем,
изредка затухающим звуком...
Одинокая женщина
(её годы меняются, лица грустнеют)
всё понимает обо мне —
в моих силах помиловать её и отпустить в небо.
Птица вылетает из ало-голубого заката... чайка?
Это пятно на стекле похоже на солнце.

Тяжёлое солнце (оранжевое, искривлённое)
боком валилось на горизонт;
из тумана, выщербленными гранями — валуны,
путь их далёк, шаткой походкой к морю...
терпеливые богатыри.









Я помню то, что помнить невозможно:
воробей в прошлогоднем кусте анемонов,
запах пыли — пряный, волнующий...
алхимия элементов;
павшая листва вызревает в лучах,
превращаясь в дух раннего лета.

Носить серебро на пальцах,
украдкой оглядывать себя
в случайных зеркалах —
он умеет разгонять облака
и говорить на китайском,
как мне не любить его?

Куплю себе алые гладиолусы,
поставлю в напольную вазу.
Наши дни —
свитками в невесомости времени,
достаю их, перечитываю.
Улыбнёшься мне через время —
отвечу полуулыбкой.

Подрагивают отражения облаков,
камни меняют форму...
;







* * *

Решишься жить, а уже зима
и птицы в далёких краях.
В сердце моём не было счастья —
это ветер пролетал мимо и задел прядь волос,
это твоя рука коснулась моей,
и стало светло и понятно.
Следить отсутствующим взглядом
за тонко осыпающимися песчинками,
думать о нас...
Всему виной гроза, сказанное тобой
можно отпустить на волю —
это дождь говорил твоими словами,
это молнии врезались в моё сердце!..
;







* * *

Нужно бы жить медленнее...
Нам ли, летящим на свет,
думать о вечном, петь о любви
и сжигать страницы нечитаных книг —
мы выйдем в солнце нагими
и будет ветер петь нам прощальные песни.
А когда всё закончится
они вспомнят о нас и скажут —
нам так жаль, что они не жили,
нам жаль, что у них ничего не случилось —
нас ждёт солнце, и мы будем лететь на свет,
мы будем сжигать страницы нечитаных Библий,
мы будем жить вечно.
;







* * *

Бытие, вырастающее из небытия...
Неоспоримость существования бабочки.
У этой мелодии сердце
цвета распаханного чернозёма,
аромат её тревожен...
сколько сегодня собрано душ?
Шаги мои всё тяжелее,
звуки, тающие в глубине неба,
прорастают травами, цветами.
Скальные породы ненависти,
стучат клапаны, перегрелась жизнь
и смерть, такая ласковая: не живи!
Это так просто — не жить...
у тишины крылья бабочки, бесконечное эхо,
после всего останется совершенная тишина.
;







II



РЕЛИКТОВЫЙ СНЕГ
;
;







РЕЛИКТОВЫЙ СНЕГ

Интерактивная поэма*

Часть I. Двое

Будто солнце изъяли — дыра зияет,
чёрная — ширится,
щерится.
Они выходили на берег,
приставляли полый сосуд к уху
и слушали музыку.
Монотонная, она витала вовне —
волна на волне,
вобрав реликтовый шелест*,
ядерный гул...

Потерялась среди живых —
шаги мои в пустоту.
Из ночных глубин,
из зеркальных валунов
вырастают слюдяные рыбы
и уходят за горизонт —
безмолвие как истина*,
истина как стена.
;







Расскажи мне о море,
солёный ветер до меня долетает —
высушенный, выбеленный...
Идти вдоль берега,
смотреть на волны сияющими глазами, оплакивая себя.
Выучить наизусть сто пятьдесят псалмов
прибрежного ветра.

Немерено измерение сна!
Я давно уже здесь, чёрные птицы чёрными стрелами —
свобода стремительна и пьяна.
Он рисовал дождь, отяжелевшие цветы,
ветер рисовал, однажды нарисовал её.
Она сказала: «Жаль, не взлетят птицы!
Дали стали голубым пламенем — незачем улетать...»

Между мной и тобой — свет.
В твоих снах я невесома и бестелесна,
мои чёрные глаза видятся тебе прозрачными,
птицы с моих рук никогда не взлетают.
Дай мне имя — золотое, с россыпью самоцветов,
робко буду шептать его мимолётному ветру.
Ты всегда ко мне спиной, занавеси невесомые — по ветру,
обещание нежности. Я не люблю, на птичьем языке
душа не говорит, не улетает в миры иные,
в нарисованные дали не шлёт послания, молчит.
;







Иногда плачу, будто потеряла твой взгляд,
просыпаюсь и вижу — в сердце он.
Придёшь ли слушать песни на закате?
Я буду петь только тебе...
Все голоса, что звучали во тьме,
что будут звучать, все скрипки —
один вздох над бездной безвременья.

Слышишь шелест — 
листья, шаги, секунды? Звёзды,
ставшие шёпотом, словами,
падают в чуждую землю
и прорастают — становятся деревьями,
становятся плодами.
Повстречались во сне, где скалистые гряды
подпирают собой молчаливые небеса
и хтоническим взглядом реликтовые леса
провожают бредущих.

Где-то в неизвестной
пространственно-временной координате
мы вглядываемся друг в друга —
время*опадает лепестками,
стремится к нулю,
стремится к бесконечности...
Только ты — музыка.
;







Сны твои туманны и небрежны — не различить дна.
Вероятности — шепчущими дюнами,
ускользающим горизонтом в глазах утопающего...
Плыви, утопленник,
созерцай отблески сумеречного сознания!
Недвижное твоё тело отыщут
и достанут из него музыку.

Каждой птице дарован голос,
каждой капле — сияние, если перестаёшь быть...
То, отчего оседает небо, то, отчего высыхают реки,
то, отчего непреклонное время становится ветхим,
не коснётся наших запястий.
Ты — рядом, в небе твоём птицам моим легко парить.



Интерактивная поэма* — история двух влюблённых, преодолевших тысячелетия, всё ещё разделяющие их. Однажды поэма изменила направление на обратное, рассыпалась сегментами идей и стала генерировать себя в бесконечной фрактальной вариативности, приобретя черты интерактива.
Реликтовый шелест* — остаточное эхо Большого взрыва. Нет прошедшего времени как нет прошедшего пространства.
Истина* — истина и есть стена, за которой непознаваемое.
Время* трёхмерно — пространство линейно, время линейно — пространство трёхмерно.
;







Часть II. Город

Шёпоты позёмкой близятся.
Там, где я прошла, разрушены города,
небеса пусты...
Далеко от тебя, далеко от себя — где я?
Здесь даже солнце — кристаллом льда,
впечатано в подобие неба,
 солнце — не солнце —
ледяная звезда в победитовых недрах.

Стоишь на том берегу,
зовёшь меня — иди! иди...
Мне никогда не перейти этой реки.
Издревле тени в стены вплетались
прожилками обсидиановыми,
в сумерках контуры оживают,
торопятся жить.

Мёртвые лица улыбаются мёртвому солнцу,
капли нездешнего света дрожат на ресницах,
тревожатся ветром.
Упокоенный, тишь да зыбь,
город под городом — тень Эреба,
осыпается грунт под ногами, лачуги
выщерблены сапогами.
;







Среди теней встречаются слепые:
сказитель мелькает за тенями путников —
вот-вот послышится громкий смех,
оборванные калики цепляются за твои одежды.
Люди — элементарные частицы зла.

Будто рыбы плыть перестали, реки течь,
застывшее небо навсегда.
Вырубленный в камне амфитеатр — на века.
Танцуй мим, мнимые стены опорой,
воображаемый мир мил, бесспорно,
воображаемый мир светел и безупречен,
он никогда, слышишь, никогда!
не даст трещин.

Люди подобны лилиям,
подобны камням.
С какой ни иди стороны — стены.
Ходишь вокруг, ходишь, стены вокруг, стены...
Ходишь вокруг стены, вокруг ходишь —
время, спрессованное в этой стене,
оживает в твоём дыхании.
Эти тени из камня, эти стоны из камня —
фантомами стены.
Тайные связи камней и теней...
Камни что-то знают о времени!
;







«Иди за мной!» —
взлетаешь по ступеням
и звёзды под ногами постепенно мельчают,
обращаясь в пыль.

Надменная,
будто жизни мне больше обещано,
брожу — тенью меж горожан:
гибкая вакханка подаётся воину —
ему обещана тайная встреча,
усталый гончар любуется кувшином,
виноградные лозы тяжелы...
Кто-то высек в камне:
«Ты не поймёшь!»

Сотканы светом и пустотой,
мы — соты пустоты.
Время пульсирует,
каждый миг — начало и конец,
неразделимы они.
Мы вдвоём у водоёма,
птицы беспечные сами по себе —
не для нас, и мы не для них.
Сейчас повернёшься,
посмотришь на меня удивлённо:
«Ты ли это?»
;







Каждое мгновение множится памятью —
было, есть, будет?
Мы можем говорить,
будто времени вовсе нет,
можем молчать...
Вечность — 
неисчисляемое существительное.

Для ожидающих рассвета нет времён года.
Небо у ног голубым песком,
перистыми волнами.
Зачем это счастье, если мы —
узники янтарного времени и не родились,
мы были здесь навсегда...

Звонко падают капли в сонную тишину.
Говори: «Люблю!» и бросай цветы в воду.
Ты — река, протекающая сквозь меня,
рассеянное сияние, берег...
Научившийся рисовать ветер
может рисовать птиц.

Льётся между пальцев небо —
тихое, золотое.
Не так ли тих Стикс?
К солнцу приближайся с закрытыми глазами.
;







Часть III.  Реликтовый шелест

Странная музыка издалека,
очарованное ожидание, чудо — они смотрят вдаль.
Твоя душа представляется мне то далёким облаком,
то ветром, кочующим за моей беспечной душой —
ничем не связаны наши души, но почему такое счастье?

Совсем не обязательно,
чтобы в одном регистре звучали наши слова,
как ручей вторит грому в весенней роще,
так солнце звенит в пении сверчка —
наши голоса неразличимы.
Принимаю тебя, мир,
пение караванного погонщика о том же,
я — караванный погонщик туч,
я спокойна и величава.

И вновь ливень, деревенские звуки, бессюжетность —
ничем не связана эта гроза с пением сверчка,
но почему такое счастье?
Сквозь века
тянутся наши руки, соприкасаются...
О, солнце!
Звуки неведомых небес,
запах розы и сандала среди угасающих лучей.
;