Гармония и грёзы Роберта Шумана

О жизнь моя! Порыв! Порыв!
От тихих рек, и трав, и нив –
Туда, туда, к тому блаженству,
Где, может быть, и звуков нет,
А только дух, а только  свет, 
А только Бога совершенство!

Несколько лет назад, во время паломнической поездки по Европе, я побывал в Кёльне. Издалека увидел на холме готический, в пять нефов, собор – он горделиво возвышался над улицами, рынками, пивными забегаловками. Величавость подчёркивают крест над шпилем, стрельчатые арки, колонны, но больше всего – протекающий рядом Рейн. Он отражает храм, удваивает его высоту, овевает прохладой и будто передаёт ему свою текучесть – словно мелодию, восходящую к небесам. Я глядел на Кёльнский собор, и мне всё явственней слышалась Третья, Рейнская симфония Шумана. Именно побывав здесь в середине XVIII в., композитор излил свой восторг в пяти частях ми-бемоль мажорной, симфонии. Скерцо Шуман назвал сначала «Утро на Рейне», взяв за основу вальсовые темы, близкие к крестьянским песням. А третью часть сменяет та самая, величественная, изумительная по своей торжественной красоте «соборная». Готическая строгость и боговдохновенность.
Пётр Ильич Чайковский, который высоко ценил Роберта Шумана и однажды даже высказался в том духе, что XIX век назовут «шумановским», писал об этой симфонии: «Ничего более мощного, более глубокого не исходило из художественного творчества человека... Одна страничка великого музыканта, вдохновлённая величавыми красотами собора, составит для грядущих поколений такой же немеркнущий памятник глубины человеческого духа, как и самый собор».
Чайковский испытал влияние Шумана. Особенно это чувствуется в его «Большой сонате», да и гениальная симфония «Манфред» появилась после «Манфреда» Шумана. «Это мощное, глубоко задуманное произведение, говорил Пётр Ильич, – а увертюра принадлежит к величайшим музыкальным созданиям послебетховенского времени». Шуману по-своему был близок Манфред с его непрестанным стремлением к идеалу, к высшей гармонии и –  с сознанием вины, вызвавшим трагический конфликт в его жизни. В мире чувств и страстей Манфреда романтик Роберт Шуман узнавал свойственную ему самому двойственность. К слову, эту свою двойственность он выразил ярче всего в других, фортепианных произведениях, где перед нами предстают Флорестан и Евсевий.
Как знать, возможно, Шуман давно предчувствовал и не мог этого скрыть в своей музыке, в том числе и в «Манфреде», грядущее безумие, страшную неизлечимую болезнь, которая разъединит его с людьми, оторвёт от гармонии и жизни. Своего «Манфреда» Шуман так и не услышал. В 1852 г. в день премьеры в Веймаре (в постановке и под управлением Ференца Листа) он был уже тяжело болен.
Я особенно люблю первую, юношескую симфонию великого романтика – цельную, чистую, как родник, без болезненной раздвоенности, наполненную счастьем. Причиной тому была Клара. Шуман назвал симфонию «Весенней», а поначалу и у каждой из четырех частей был заголовок: «Начало весны», «Вечер», «Весёлые забавы», «Прощание весны». Слушая эту музыку, невольно вспоминаешь 6-ю, Пасторальную симфонию Бетховена, отчасти и 4-ю: Шуман как будто продолжил творение великого классика, и продолжил достойно. Но источник – любовь к Кларе, любовь, окрепшая в невзгодах, в многомесячной борьбе любящих людей за свои права. Увы, в борьбе с близкими людьми: отцом Клары и учителем Роберта – Фридрихом Виком.
Вот признание Шумана: «На днях я закончил одну работу... в ходе которой я был совершенно счастлив, но которая меня совсем истощила. Подумайте только – целая симфония, и притом «Весенняя». Я сам едва могу поверить,  что  она  готова...»  И  другое:  «Я  написал  симфонию  в конце зимы 1841 года, причём, если можно так сказать, в том состоянии весеннего порыва, который охватывает человека каждый год по-новому, вплоть до глубокой старости...»
Те же чувства испытывал Шуман, создавая в эти годы и фортепианные произведения, и песни, навеянные его музой – Кларой  Вик, которая, наконец, стала Кларой Шуман! Только за один 1840-й год он написал 138 песен! Именно в этом году, победив в борьбе за своё счастье, получив постановление суда и разрешение без согласия отца, так долго препятствовавшего им, Роберт и Клара венчались в простой деревенской церкви недалеко от Лейпцига. В день свадьбы Клара надела миртовый венок. А Роберт преподнёс ей свои «Мирты» – так он назвал цикл нежных песен. «Сочиняя, я плакал и смеялся от радости, – признавался влюблённый композитор, – я не могу иначе, я хотел бы, как соловей, забыться в пении до смерти». Песни лились из души; он вставал из-за рояля и ходил взад-вперёд, напевая. Говорил, что родившиеся таким образом песни более непосредственны, более мелодичны, потому что в их сочинении не принимают участия пальцы.
Всё его творчество в ту пору посвящено любви, горячо любимой Кларе. Больше того, вместе с ней, своей бывшей ученицей, талантливой женщиной, он пишет музыку на цикл стихов немецкого поэта Рюккерта «Весна». Их вкусы оказываются близкими – воистину родственные души. Гениальный муж развил композиторское дарование Клары.
Премьера первой, «Весенней симфонии и цикла песен «Весна состоялась при её участии – но уже в качестве пианистки. То был поистине знаменательный день. Роберт впервые выступил как автор симфонии, а Клара впервые под фамилией Шуман. И впервые исполнялись песни, созданные вдвоём. «Такого успеха я не припомню со времён Бетховена» – воскликнул один из друзей.
И всё-таки уникальнейшим мне кажется другой цикл песен, созданных в это же время, – «Любовь и жизнь женщины» на стихи Шамиссо. Прежде ни у кого из композиторов не было такого пристального, как у Шумана, внимания к личности женщины, к сокровенным движениям её души, к её повседневности, наполненной отнюдь не героическими, но не менее глубокими переживаниями. Просто и проникновенно музыка вместе с поэзией рисуют печали и радости, раскрывают эмоциональный мир женщины: первая любовь, замужество, рождение ребёнка, счастье материнства, утрата любимого...
Женщина в музыке воспета не раз. Эсфирь в одноимённой оратории Генделя, Альцеста в опере Глюка, Леонора в великой опере Бетховена... Предшественники Шумана воспевали героизм, жертвенность, готовность к подвигу, бесстрашие женщины в исключительные, решающие моменты её жизни. Но не в повседневности, где есть и первое свидание, и семья, и дети (у Роберта с Кларой было семеро детей)... и трагедия тоже, без мифов и легенд. В последнем, трагическом романсе шумановского цикла – «Мне в первый раз наносишь ты удар» женщина оплакивает смерть своего мужа, и неожиданно возвращается тема песни, в которой говорится о юности и первом свидании с любимым. Этот контраст пронзает душу...
Ближе всего к тональности  этого  цикла,  конечно,  Бетховен, но не с Клерхен из «Эгмонта», а с песнями «К далёкой  возлюбленной». И, конечно, Шуберт с его, по выражению Шумана, «божественными длиннотами».
У Шумана больше психологизма, он глубже всматривается в потаённое души. Может, и эта пристальность рождалась от собственных предчувствий будущей болезни и вглядывания со страхом в самого себя?.. А ведь в последней песне «Любовь и жизнь женщины» он словно напророчил свою смерть, оставляя вдовой свою любимую.
Ещё тоньше и разнообразнее движения души выражены в инструментальной музыке Шумана, особенно фортепианной, где новаторство композитора-романтика проявилось особенно ярко и неповторимо. Здесь и новелетты,  и  знаменитый  «Карнавал», и «Крейслериана», и фантазия, и «Лесные сцены», и «Детские сцены», и «Бабочки», и «Пёстрые листки», и, конечно, сонаты, трио, квартеты, гениальный квинтет и многое другое. Поистине музыкальная энциклопедия человеческой души с множеством нюансов и полутонов, с оттенками красок радости, печали, тоски, сомнений и борьбы, грёз и тревог, порыва, отчаяния, веры и мужества...
Но это пришло не сразу. Чем только не увлекался Роберт в юности, нащупывая своё призвание... То филология, то геральдика. Пробует силы в поэзии, гимназистом успевает настрочить два романа! А ещё любит декламацию, «зачитывает» друзей. Музыка тоже была. Он слушает её и в церкви в родном немецком Цвикау, и на улицах во время бюргерских концертов, которые совместно давали городские музыканты, военный оркестр и любительские хоры. Уже в 12 лет Роберт пишет музыку на тему 150-го псалма с оркестровым сопровождением: «Хвалите Бога во святыне Его!»
Роберт уже уверен в том, что будет творить, но что? Стихи, романы? Или всё-таки музыку? Уже тогда у него проявлялось почти болезненное стремление к игре на рояле, музицированию – сродни духовному голоду. Потом, уже занимаясь у известного музыкального педагога Фридриха  Вика, отца Клары, он просто «переиграл» руку. Ему так хотелось добиться беглости пальцев! В отсутствие учителя, уехавшего вместе с дочерью на гастроли в Веймар, он стал осуществлять свой план по изобретённому им самим способу. Чтобы добиться самостоятельного движения каждого пальца, он привязывал один палец к шнурку, закреплённому на потолке над клавиатурой, а другими пальцами бил по клавишам. Быть лучше всех, добиться совершенства в игре! Но однажды Роберт почувствовал острую боль в руке. Планы рухнули. Тогда молодой музыкант решил упражняться одной левой рукой. Увы, не быть ему виртуозом.
«Я вынужден был отказаться от намерения стать пианистом, – писал Шуман. – С тех пор я  стал заниматься  изучением немецких мастеров  и сочинением музыки».
Как это важно – найти себя. Примером для молодого Шумана служит Бах. «У него нет ничего половинчатого, болезненного, всё написано на вечные времена, – замечает Роберт в одном из писем. – Теперь мне надо взяться за чтение партитур и инструментовку. Нет ли у вас, – обращается он к знакомому музыканту, – старых партитур, по возможности, итальянской стариной церковной музыки?..»
Теперь фортепиано и всяческие переложения интересуют его не как исполнителя-виртуоза, а только как композитора, творца. Но: «Deus conservat omnia» – «Бог сохраняет всё» – можно поставить над всем творчеством немецкого гения. Литература, поэзия жили, проявляли себя почти во всех его опусах. Красноречивое признание Роберта в письме к матери: «Меня волнует всё, что происходит на белом свете: политика, литература, люди; обо всём я раздумываю на свой лад, и затем всё это просится наружу, ищет выражения в музыке... Меня захватывает всё современное, замечательное, и всё это я стремлюсь высказать в музыке».
Органичное соединение музыкальных и литературных образов – характерная особенность произведений Шумана. В 1834 г. он при поддержке друзей-единомышленников основывает «Новый музыкальный журнал». Так Шуман осуществляет ещё одно желание – создать союз передовых художников. Он хочет стоять на страже истинного искусства, защищать его от пошлости, искать новые пути, пропагандировать высокое, в отличие от «торговцев искусством». Ханжество, мещанство для Шумана враг номер один. Созданное братство Роберт назвал «Давидовым» – в честь библейского пастуха, поэта и царя Давида. Давид победил Голиафа, освободил израильский народ от филистимлян. Для Шумана он был образцом. Члены братства Давида («Давидсбюндеры») поставили цель бороться против пустой развлекательности, показной виртуозности, бессодержательности, царивших тогда     в искусстве Германии.
Шуман искал новые таланты, приверженцев истинной гармонии. Он восторженно приветствовал Шопена («Шапки долой, господа! Перед вами гений!»), Мендельсона («Это, друзья, Моцарт XIХ века!»). Последняя в жизни статья Шумана – это тоже открытие нового таланта, особенно родственного его душе, его творчеству: «на горизонте» появился Иоганнес Брамс.
Вместе с Кларой, ставшей выдающейся пианисткой Европы, уступавшей своей игрой разве что Ференцу Листу, Шуман объездил немало городов и стран, радуясь не только своим и  Клариным  успехам, но и новым талантам. Всё пристальнее вглядывался маэстро в Россию, куда ему предстояло ехать зимой 1844 г. Он уже немало доброго слышал о Глинке и его опере «Жизнь за царя», об Алябьеве с его романсами и песнями, о Гурилёве, Варламове... Поскорее бы услышать их произведения, познакомиться с ними лично!
Удивительно, но в России Шумана знали тогда гораздо меньше, чем его знаменитую во всей Европе Клару. Его поначалу так и представляли: «А это муж знаменитой пианистки». Клара на гастролях много играла Шумана, и слушатели постепенно стали понимать, что перед ними – великий композитор. Их обоих приглашали остаться в Петербурге, учить молодых музыкантов. И, в конце концов, предложили немецкому композитору основать здесь консерваторию. (Пройдёт ещё 18 лет, прежде чем это сделает Антон Григорьевич Рубинштейн.)
Но дома, в Лейпциге, Роберта и Клару ждали дети. Семья требовала постоянного внимания. Однако русская тема вошла в их души. Не случайно творчество русской поэтессы Елизаветы Борисовны Кульман, писавшей на нескольких языках, вдохновило  Шумана на создание «Семи  песен  Элизабет  Кульман.  На  память  о поэтессе» (опус 104) и «Песни девушки» (опус 103). О собрании стихотворений Кульман (она прожила всего 17 лет) Роберт писал своему другу: «Это воистину блаженный остров, выплывший из хаоса нашей современности».
В одной из своих статей Шуман упомянул и Михаила Глинку – как провозвестника нового направления в музыке. Кроме того, немало сведений для «Новой музыкальной газеты» Шумана регулярно поступало из Петербурга от одного из ближайших ему по духу композиторов, истинного шуманиста Роберта Штёкхарда.
Во всём Шуман проявлял широту души и глубокое понимание другого человека. Исполненный благородства, прямодушный, духовно богатый, он был чужд всякой фальши.  Идеалом для него был Бах. В 1852 г. Шуман пробует силы в создании литургической музыки: сочиняет «Мессу» и «Реквием» для четырехголосного хора и оркестра. Работая над сценами из «Фауста», он вместе с тем много размышляет о новой работе. Пишет поэту Рихарду Полю: «Мне так хотелось написать ораторию! Не протянете ли вы мне руку в этом деле?.. Я думал о Лютере... Мне подошёл бы библейский сюжет...» В своё время он приветствовал создание своим другом Феликсом Мендельсоном духовной оратории  «Павел».  «Павел» – произведение чистейшего мира и любви», – замечает Шуман. В его отзыве есть и такие слова: «Я полагаю, что Господь Бог говорит разным языком и раскрывает избраннику Свои повеления через хор ангелов». Мне близка и мысль композитора о том, что хоральная музыка способна выразить радостную веру в Бога.
Ещё одну попытку создать духовное произведение, выразить свою веру в Христа Шуман осуществляет в «Рождественской кантате». Он признаётся Кларе: «Небо защитило меня от нужды и благословило духовной силой».
Любовь к небесному и земному, стремление к идеалу, обострённое внимание к мелочам бытия, возможно, способствовали его чувствованию другой, близкой, родственной души даже через расстояния, тому, что называют сверхчувственным сознанием. Это Шуман и сам в себе приметил и не раз признавался любимой, что ощущает её дыхание, видит её глаза через десятки, сотни миль.
Счастье разделённой любви, счастье творчества... Казалось бы, только и радоваться. Но в глубине жила постоянная тайная боль, страх потерять рассудок. Это приводило его к замкнутости, молчаливости, нередко отрывало от работы. Не покидало чувство обречённости... Появлялись галлюцинации: преследовал звук «ля», а то мерещилось, что его любимый Шуберт ночью диктует ему новые темы. Накатывали кошмары, он мучился, метался. Сознание покидало его. Однажды, не выдержав, Шуман выбежал из дому в одних домашних туфлях и халате и бросился с моста в Рейн. Спасли рыбаки. Свои последние дни немецкий гений провёл в больнице...
Всем своим творчеством Роберт Шуман подтвердил сказанные им когда-то слова: «Озарять светом человеческого сердца – вот призвание художника».
Каждый по-своему воспринимает Шумана. Я даже в самых светлых, жизнерадостных его произведениях слышу, чувствую тайную боль. Он всю жизнь нёс в себе трагедию человеческого существования, земной участи. Но так же, если не больше, мне дорог в его музыке возвышенный порыв – порыв к совершенству, невозможный без любви и веры, без Бога.