От чего отказался Есенин-12

ОТ ЧЕГО ОТКАЗАЛСЯ ЕСЕНИН

Литературный анализ

5.

Кажется, настало время перейти к разбору стихотворений и поэм Сергея Есенина, созданных в самый интересный и самый знаменательный период творчества, когда он начал понимать суть настоящей поэзии и почувствовал приближающийся девятый вал таланта, то есть силы неисчерпаемо громадные, заставившиеся его браться за «непоэтические» по размаху темы, доступные только Пушкину, Лермонтову да Блоку. За начало этой, по сути, напряжённой пророческой работы мы склонны признать стихотворение «Мир таинственный, мир мой древний…» (1922 г.) Хотя подступы можем найти и в более ранних вещах.

Тот поэт, врагов кто губит,
Чья родная правда мать,
Кто людей, как братьев, любит
И готов за них страдать.
Он всё сделает свободно,
Что другие не могли.
Он поэт, поэт народный,
Он поэт родной земли! (1912 г.)

… Защити там в чёрных бедах
Скорбью вытерзанный люд.
Помолись с ним о победах
И за нищий их уют. (1913 г.)

… Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей её покинуть. (1914 г.)

… Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу. (1914 г.)

А какое трагическое предвидение революционного будущего России:

… Там настроены палаты
Из церковных кирпичей;
Те палаты — казематы
Да железный звон цепей. (1915 г.)

И о судьбе своей собственной:

… Не ищи меня ты в боге,
Не зови любить и жить...
Я пойду по той дороге
Буйну голову сложить. (1915 г.)

Думаю, поэт вправе был назвать себя «пророком Есениным Сергеем». Вот и это стихотворение ярчайшее подтверждение тому, что дерзкое поэтическое заявление — не рисовка, не пижонство, не северянинское бахвальство о своей гениальности, а правда, только правда, только истина, и ничего больше.

Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как ветер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.

Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй ты, моя чёрная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!

Город, город, ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске волоокой,
Телеграфными столбами давясь.

Жилист мускул у дьявольской выи,
И легка ей чугунная гать.
Ну, да что же?  Ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать.

Пусть для сердца тягуче колко,
Это песня звериных прав!..
... Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.

Зверь припал... и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки...
Вдруг прыжок... и двуногого недруга
Раздирают на части клыки.

О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даёшься ножу!
Как и ты — я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.

Как и ты — я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.

И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу...
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.

Слышу голос моего извечного (так и хочется написать: изувеченного незнанием Истины) оппонента:

— Ну, какое же здесь пророчество! Это самый элементарный протест поэта против политики революционного социалистического государства, направленной на уничтожение крестьянства как консервативного класса, мешающего строить «самый гуманный в мире строй». Об этом уже писаны-переписаны горы критической литературы…

Осмелюсь начать ответ резкими, но справедливыми словами Блока: «Нет, милый читатель, мой критик слепой». Конечно, в приведённом стихотворении отражена и эта «социалистическая» проблема — борьба с частью своего народа, не согласного со строительством насильственного нового общества, задуманного по идеям Русо-Вольтера-Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Борьба жестокая и непримиримая, вызывающая ответную реакцию протестного бунта («Но отпробует вражеской крови Мой последний, смертельный прыжок»).

При внимательном чтении раскрывается более глубинный слой есенинского протеста. За срочками «Город, город, ты в схватке жестокой Окрестил нас как падаль и мразь» встаёт в полный рост постепенное отчуждение от власти не только деревни, но и всего народа в целом. В русской литературе (да и не только в русской — вспомним Дюма, Гюго, Диккенса) эхом неумолимых событий рождается и пробивает себе дорогу тема «маленького человечка». Державин, Карамзин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Тургенев, Гончаров, Тютчев, Достоевский — да, пожалуй, все значимые писатели Руси не обошли стороной эту нашу главную многовековую боль. За неё их ругали, били ярлыками «консерваторы и мракобесы»», закрывали дорогу к читателям. А проблема, тем не менее, развивалась и крепла, набирала смелость и голос.

В повести Гоголя «Рим» она уже звучала почти набатом: «В движенье торговли, ума, везде, во всём видел он (герой произведения, проживший несколько лет в Париже. — Б.Е.) только напряжённое усилие и стремление к новости. Один силился перед другим во что бы то ни стало взять верх хотя бы на одну минуту. Купец весь капитал свой употреблял на одну только уборку магазина, чтобы блеском и великолепием его заманить к себе толпу. Книжная литература прибегала к картинкам и типографической роскоши, чтоб ими привлечь к себе охлаждающееся внимание. Странностью неслыханных страстей, уродливостью исключений из человеческой природы силились повести и романы овладеть читателем. Всё, казалось, нагло навязывалось и напрашивалось само, без зазыва, как непотребная женщина, ловящая человека ночью на улице; всё, одно перед другим, вытягивало повыше свои руки, как обступившая толпа надоедливых нищих…»

В произведениях, написанных на эту тему, наши классики доходили до главной сути этого пагубного явления. Она, суть, заключалась не в капитализации жизни, а в том, что беду несла с собой хвалёная-перехвалёная цивилизация. Улучшая техническую оснащённость жизни, она катастрофически крушила её духовные основы. Новшества, всё более изысканные и хитроумные, требовали раскрепощения в помыслах  и поведении, а это приводило к забвению Бога, Его строгих, но спасительных нравственных законов, порождало отвратительные греховные свойства человеческие: гордыню, чванство, самовлюблённость, жадность, ненависть, воинственность, безжалостность, хитрость, подлость, бессовестность и… конца краю этому не видно!

Позднее мы рассмотрим, к чему цивилизация привела мир и нашу Русь-матушку, а пока обратим внимание на приведённое выше есенинское стихотворение: как поэт решает в нём проблему проблем мирового и нашего, российского, развития.

В первой же строке маленькой поэмы (не побоимся назвать произведение именно так) — мощный пласт есенинской жизни. «Мир таинственный, мир мой древний» — это ВСЁ, что впитал Есенин в свою деревенскую бытность: бабушкины сказки и песни, посиделки с каликами перехожими, дедушкины  ежедневные чтения Библии (чаще всего Псалтири), хождения по монастырям, посещения церковных служб, деревенский, патриархальный быт села Константиново, общения с батюшкой, организатором детских игр в своём дворе, первая любовь, учёба в сельском земском четырёхгодичном училище, а потом — в Спас-Клепиковской учительской школе, изучение с пристрастием народного, местного языка, первые сочинённые стихи, чтение стихов классических деревенских поэтов, прозы Гоголя, постижение основ сельской жизни, основ веками сложившегося бытия, с его нерушимыми нравами и правилами, искреннее старание исполнять заветы отцов. Об этом старании  говорит похвальный лист, выданный Сергею местным училищем. В нём такая запись: «За весьма хорошие успехи и отличное поведение». В те времена формальных, липовых оценок ещё не давали.

Есенин любил свою берёзовую деревенскую Русь, свою ненаглядную родину так, как могут её любить только великие поэты.

Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.

Любил народный быт так, что не мог не замечать его медленного, но упорного разрушения. К сожалению, разрушение, уничтожение его трагически увеличило скорость с разбойничьим приходом советской власти. И это заставило совесть поэта отозваться на глубинную боль стихотворением, наисерьёзнейшим и наиглубинным из всего того, что он создал за двадцать семь прожитых лет.

Мир таинственный, мир мой древний,
Ты, как ветер, затих и присел.
Вот сдавили за шею деревню
Каменные руки шоссе.

Цивилизация в лице большевистской власти принялась не просто разрушать, нагло и постепенно, а начала душить, на глазах всего мира убивать российское крестьянство, а стало быть — и все народные, православные традиции.

Жилист мускул у дьявольской выи,
И легка ей чугунная гать.
Ну, да что же?  Ведь нам не впервые
И расшатываться и пропадать.

Велика была мощь обнаглевшего атеизма. Но, видя, как расшатывается и пропадает многовечный крестьянский край, Есенин вышел на смертный бой с дьявольским чудищем.

Так испуганно в снежную выбель
Заметалась звенящая жуть.
Здравствуй ты, моя чёрная гибель,
Я навстречу к тебе выхожу!

И здесь опять-таки ни капли рисовки. А вот православная закалка сказалась — до самой смерти стоять за правду, за Истину. Есть мнение, что  поэт начал признавать советскую власть, чтобы избежать гонений или чего похлеще. Но эти предположения лживы и коварны. Есенин никогда «не лгал сердцев» и в слова выплёскивал «ВСЮ ДУШУ», без остатка. Остались грамофонные записи авторского чтения крамольных стихов о «чёрной гибели», свидетельства друзей и знакомых о резких и открытых высказываниях о гадостях нового строя, есть и стенограммы с писательских съездов и совещаний, когда лирик-пророк обличал двурушничество своих коллег и наглое пренебрежение власть имущих к мнениям, далёким от их лживых взглядов. Сергей Александрович не раз и не два говорил о неминуемой гибели своей от рук служителей «красного колеса» (эпитет Солженицына). Но звучали со сцен и с пластинок бесстрашные есенинские слова о затравленном охотниками волке:

О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даёшься ножу!
Как и ты — я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.

Как и ты — я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.

Был такой опасный для кремлёвцев прыжок — опубликованная в разных издательствах поэма «Страна негодяев». А вот теперь исполняется и ещё одно пророческое предсказание Есенина — не по наитию, не предположительно, а серьёзно и обоснованно мы утверждаем сейчас виновность советской власти в убийстве лучшего поэта России и человечества.

И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу...
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.

(Продолжение следует)