И люблю весь Божий мир Чепурных

Немного дополненное и одновременно сокращённое издание ранее написанного мной)))

И ЛЮБЛЮ ВЕСЬ БОЖИЙ МИР…
(о поэзии Евгения Чепурных)


ПРИТЧИ?

  Один из знакомых поэтов намекнул, что неплохо бы написать о том, что многие стихотворения «самарянина» Евгения Чепурных читаются как притчи. Я запомнил, но почему-то засомневался: так ли это? Что-то меня смущало… Стал думать. Нет, даже намёка на поучение у «доброго самарянина» из Самары не нахожу. Тут что-то совсем другое, чему пока я не дал имя. Поэт часто прибегает к развёрнутой метафоре мысли-чувства, строит на ней всё стихотворение. В итоге мы не извлекаем никакой, в общем-то, морали из стихотворного вещества, но видим результаты поэтического расщепления через непрерывающуюся метафору. Они, эти результаты, в оригинальной изнанке нами видимого, знакомого, представшего чудно, волшебно, преображённо в лирике поэта! Вызывает сердечное удивление то, как неустанно Евгений Чепурных лущит и лущит привычное нашему зрению, уху, сердцу, заставляя его обращаться к нам невиданной гранью. И вот такого неустанного и мастеровитого огранщика, пожалуй, русская поэзия ещё не знала. Каждое почти утро Самара одаривает нам очередным волшебством, как правило, добрым необыкновенно.
  Пожалуй, схожесть с притчей многих его стихотворений в том, что они с самого начала текут к некоему «заданному» концу. Есть в поэзии Евгения Чепурных нескучная повествовательность, которая непременно нас куда-то приведёт. Но вершит названную повествовательность всё-таки чувственная, сердечная глубина, а не какая-то другая.
Вот стихотворение «Противоречье»:

Как лошади любят сахар,
Как любит собака кость,
Как любит костёр солому,
Так ты любила меня.
Как лошади любят ветер,
Как любит собака ласку,
Как любит костёр беседу,
Так я тебя любил.

И это противоречье
Ничуть бы нам не мешало.
Даже забавно было
В противоречье жить.
Но лошадь сжевала сахар,
Но кость сожрала собака,
И невероятно быстро
Съел солому костёр.

Тогда прекратился ветер,
Тогда утомилась ласка,
Тогда прервалась беседа.

А так бы всё ничего…

  Ино сказано? Да, инако. Но не притча. В мире притч только нам было бы, наверное, скучно. Многие притчи красивы, многие. Неплохо при случае укрепить ими разговор, мысль. Неплохо блеснуть знанием в кругу друзей, к месту выдав на-гора ту или иную вековую премудрость, изложенную кратко, афористично.
  Притча в своей коренной основе поэтична. Но мне кажется, что ни одна притча по своей природе, по своему предназначению не может иметь то тектоническое, вечно меняющее формы, глубины и смыслы, что присуще лучшим образцам поэзии. В притче вы всё равно можете дотронуться рукой до чего-то устойчивого, незыблемого, имеющего определённые очертания. А какое «дно» вы можете нащупать, скажем, в блоковском «В густой траве пропадёшь с головой…»? Его огранка всегда меняется при каждом прикосновении к нему, словно вы в руках держите «магический кристалл»… Или вот это стихотворение – «Стих», данное с эпиграфом «Стихом является одна строка…»

Когда ещё деревья
Умели говорить,
А все поэты плавали мальками,
А каждый сказки знающий старик
Не умирал, а превращался в камень.
Слова текли легко, как облака.
Не задевали и не поражали,
А проникали внутрь
И там дрожали,
И сердце билось сладостно слегка.

Сто тысяч лет назад в глухой тоске
Качнулся мир, и озверела Стая.
И стало всё, как писано в Стихе:
«Отговорила роща золотая»

  Сладко то стихотворение, которое поражает каждого читающего своим гулом ассоциаций и в то же время сохраняет единственное для всех, корневое. Каждый из нас общим этим соприкоснется с другими читающими, думающими, страдающими, переживающими по-настоящему то или иное стихотворение. Так и с музыкой. Я раз за разом на уроках МХК и литературы предлагал детям прослушать музыку и написать о ней несколько строк: о чем думается, что видите, что чувствуете… «Снежинки» Дебюсси, «Эльвира Мадиган» Моцарта, «Тройка» Свиридова… Никогда не сообщал названия произведения.
  В ответах ребят всегда поражали вариативность ассоциаций, непохожесть и… одновременно единство. Если это настоящее произведение искусства, а не какофония какая-то, то оно, это единство, проявится обязательно. Так, после прослушивания «Эльвиры Мадиган» в ответах ребят чувствовался аромат мечтательности, влюбленности, свежести и чистоты помыслов: «Я вижу аллею осеннюю. По ней идут юноша и девушка. В руках у юноши томик стихов…» - писал, примерно, один из мальчиков. И другие ему вторили в своих непохожих видениях.
  В «Стихе» каждый почувствует «пропасть» между двумя его строфами. Почувствует, как легкие, органичные, светлые начала «Стиха» вершатся тревожным четверостишием. Совсем неискушенный читатель интуитивно переживет разрушение в стихе и вокруг себя чего-то гармоничного. И ему станет жаль чего-то неуловимого. Но не совсем понятного. «Было хорошо, а потом затянуло тучами» – примерно так ощутит он пережитое.
  А вот всё остальное – богатейшая игра ассоциаций, которую дарит нам великолепное стихотворение Евгения Петровича.
  И вот эта способность великого, настоящего соединять и одновременно каждому думать сокровенно есть тайна шедевров.
  И кто-то воспримет «Стих» Чепурных как явление разнесчастной дихотомии, расчленившей «сто тысяч лет назад» человека природного и социального.
  Кто-то воспримет первую строфу как описание Золотого века человечества.
  Кто-то вспомнит последний монолог Печорина в «Фаталисте», где он «завидует» древним людям, верящим, что их судьба прописана на звездном небе.
  Кто-то обратится к временам, когда СЛОВО, ЧЕЛОВЕК, ПРИРОДА, БОГ были едины. Слово звучало как песня и никого никогда не омрачало. И было оно как шум тростника, как пение птицы.
Кто-то, возможно, будет тяготеть к грустным размышлениям о «падении» Слова и Красоты.
Кто-то свяжет утрату «легкого», «не поражающего» слова с поэзий Сергея Есенина, с его печальными элегиями последних лет, насыщенными мотивами увядания, тлена, распада, прощания с жизнью.
  Кто-то вдруг обратит, может быть, излишнее в данном случае внимание, на «странный» эпиграф поэта к стихотворению…
  Но всех, всех без исключения тронет за сердце радость и печаль «Стиха» и его неуловимая начинка, которая никогда не поддастся окончательной дешифровке.
  А это-то нам и надобно.


ОДУХОТВОРИТЬ ВЕСЬ МИР

  Человеку творческому свойственно испытывать время от времени состояние, когда он «от всех друзей отчаянно далёк». Никуда не деться никому от вдруг наваливающихся тоски и одиночества. Порой – среди людей, праздника, родных и близких. Не звонят, не пишут, а вокруг чернота зимнего вечера, холод. И вот звоню Евгению посреди такого обвала настроения, чувствования своей ненужности, а на другом конце провода: «Знаешь, Коля, это моё состояние большую часть дня». Прозвучало как – «каждого дня». С этого звонка я вдруг иначе стал воспринимать «чувства добрые» поэзии Чепурных. «Он дарит тепло и разве не «умирает» каждый раз, отдавая?! Почему нам кажется, что умирание такое должно происходить в очевидном поэтическом «мятеже», неистовости, кровоточащих метафорах, сгорании?!» - думал я. И иначе смотрел на формулу: "Я всегда считал, что стихотворение должно напрячь человека, но и отпустить его на волю. В этом была вся суть моих споров с Мишей Анищенко. Я жил в каждом стихотворении, а он умирал в каждом. Потом я понял, что спор бесполезен. Поскольку предельное напряжение - было естественной нормой его жизни, и отвращать его от этого глупо. Но я же не он. Я всегда хочу оставить, хоть маленькую, но Надежду любому человеку. И отвращать меня от этого тоже поздно".
  Но, «оставляя людям надежду», поэт также умирает в своих стихотворениях. Растрачивает себя. Выгорает. Нужно обратное читательское тепло. Правда и то, что им поэт Чепурных судя по его двум страницам на Стихире не обделён. И всё же, всё же…
  …Весь вещный и тварный мир персонифицируется поэтом Евгением Чепурных и оживает на ваших глазах! Никто так в русской поэзии не одушевляет мир. Наверное, и не одушевлял. Ведь добрые две трети его стихотворений – им же самим сотворённые метаморфозы, которые он нам (обычно по утрам) в далёкой от многих Самаре высвечивает на экране монитора, и сотни лиц расцветает улыбками, и сотни сердец, опечаленных, утешаются… И кто-то идёт на работу и ласково улыбается чему-то в себе, кто-то говорит добрые слова родным сердцу людям… Тонкие и многочисленные нити света пересекают великие пространства земли и делают её чуточку теплее, душевнее, человечнее… Он дарит нам их с щедростью необыкновенной.
  Попискивающая у экрана «мышка», дождик, холостой и резвый ребёнок, кот-призрак при хозяине, копающем весенний огород, воскресший последний император, продающий калачи, дедушки-птицы, летящие с крошками к бабушкам, игрушечный медвежонок, чуть рычащий из-под стола… Волшебная же по сути страна, где такой знакомый мир чудесно преображается Преображенским-Чепурных! Попробуйте найти другого такого поэта в истории русской поэзии… (Есть, есть аналогии! Ну куда без них.) Поэт, кажется, задался целью одухотворить весь мир. Хотя, конечно, никакой такой цели нет и в помине. Есть естество, органика самой Любви, так присущей Поэту и Человеку Евгению Чепурных. Личная встреча меня только убедила в этом. Интонация, речь (когда источник мелодии – в сердце человека), улыбка его сродни терапевтическим композициям Алексея Архиповского… И когда я слушаю, скажем, мелодии «Дождика» или «Золушки», мне так же слёзно и хорошо, как при минутах лицезрения и слушания поэта.
  Но… легче ли дарить любовь, чем отрицать и гневаться? Думаю, нет. А сегодня для меня это ещё очевиднее, когда настало время повально-виртуального (безопасного и легко щекочущего нервы) «гражданского протеста». Человеку творческому свойственно испытывать время от времени состояние, когда он «от всех друзей отчаянно далёк».

СКОБАРЬ ЧЕПУРНЫХ

  Наверное, в ничьи скобки не хочется заглядывать с таким интересом, как в заскобленное в стихотворениях Евгения Чепурных. Сначала констатируем тот факт, что никакой другой поэт (на моей памяти) так не пристрастен к ним, как поэт Чепурных. Его скобки – особые. Это такие маленькие уютные поэтические кладовочки, в которых (я знаю, знаю!) содержится для меня дополнительная возможность ещё раз улыбнуться, и чаще – улыбнуться больше, чем во время чтения всего стихотворения. Но что точно, то точно: свою «озорную искру» поэт как раз чаще всего и прячет в уютные воротца в форме скобочек:

К нему ходил я средь зимы
Развеять глупые печали.
Но, помню, чай не пили мы
(Хотя по чашкам разливали).

  Осознанно это происходит или нет, но охранительно взятое за скобки очень, как правило, важно для поэта. Это становится особой территорией смысла и чувства. Чувства далеко не исчерпывающегося «озорной искрой»:

В наши дни, порционно-вьюжные,
Плачут граждане безоружные,
Даже войны пошли ненужные
(А когда они были нужные?)

  Согласитесь, совсем другая песня этих скобок…
  А порой нежный овал скобок Чепурных окольцует последний стих поэтической новеллы и заставит остановится и задуматься. Как глубокий выдох, как последнее слово, оставшееся всё-таки за поэтом. И вот в «Сухом законе в Самаре» скобки, которые не закрывают воздух наших размышлений, а, наоборот, втягивают в себя, заставляя еще что-то такое пережить и передумать, что выше самого стихотворения, что поэт выдохнул как что-то необыкновенно сокровенное:

Наша очередь мрачно длинна
И практически бесперспективна.
И, как пьяная баба, шумна,
И, как съезд дураков, легитимна.

Нас брезгливо касается высь –
Без неё бы жилось беззаботней.
Если хочешь по десять – давись,
По пятнадцать – в любой подворотне.

Лишь одно сознаю без затей,
Дух толпы осуждая нестрого,
Что не стоит орать на людей,
Даже если их, бедных, и много.

Даже если грехи и грешки
Их к чертовской ведут сковородке,

Даже если они дураки
И пять раз дураки после водки.

Даже если от грязных порток
Тянет смрадом в давильне и гуде,
Всё равно они люди, браток.
Хоть убей,
Хоть убейся,
А люди.

И касается их Благодать
Осторожно – да, да! – осторожно.
Очень важно на них не орать
(Если это, конечно, возможно).

  Можно и нужно писать об особой функциональности графики скобок в поэзии Евгения Чепурных. И вот в подтверждение сказанного его предпоследнее стихотворение:

какой-то денёк неполётный,
трущобный, портяночно-плотный
и въедливый, словно бронхит.
и чувствую, что – не товарищ,
и каши с ним точно не сваришь,
а выпить – душа не лежит.
он – будто не вдох, а одышка.
он мал мне в плечах, как пальтишко.
хотя не принёс мне вреда.
не обнял лапищею потной,
не стиснул тоскою животной.
вот жалко – насквозь неполётный
(я бы слетал кой-куда)…

ДИАЛОГИЧНОСТЬ

  Диалогичность стихотворений Евгения Чепурных закрепляет разговорная и просторечная лексика, порой – «крепкие» словечки. Последние зачастую очень симпатично селятся в глубинах смысловых и содержательных его произведений, приобретая, собственно, значение оксюморона к самим же себе. Его «подлецы», «солнышки слюнявые», «бандиты», «сопливые головы» в итоге теряют в контексте свою «кислотность» и становятся вполне удобоваримы и съедобны. «Родные от слёз и до соплей», по выражению самого поэта. Выступая нередко в роли обращений, выстрелы просторечия в его стихах так же, как и диалоги, делают их в доску своими, родными. Они как будто не замечаются нами своим прямым значением, обдавая нас теплом оксюморонной изнанки.
В других случаях просторечная лексика у поэта выявляет уверенную поступь его взгляда на какие-то важнейшие вещи. Процитируем полностью стихотворение «Спящий»:

Кто любит, тот уже ничей,
Тот уже замер над обрывом.
Хоть водку лей,
Хоть морду бей,
А он останется счастливым.
Он вне стишков и вне поэм.
Он спит, и хрен его разбудишь.
Реши хоть сотню теорем,
А ты умней его не будешь.
И не отнимет счастье то
Ни жизнь, ни смерть, ни злое чудо.
А если и разбудит кто,
То лишь Христос…
Или Иуда.

  Я, например, чувствую в высочайшей степени в этих строчках ободрение, которое переливается и в меня. И всё резковато выстроенное здесь в лексике укрепляет меня. Я верю поэту. «Крепко приложил», говорят в народе…
  «Вусмерть», «пущай», «жлобами», «водку глушим», «бляха», «фиг ли не жить», «как сволочь», «хренотень»… Словарь Чепурных плотно насыщен подобными «золотинками в царской водке» русского слова. Однако в нём есть та необходимая гармония стилистических пластов лексики, которая (как и у Пушкина, к примеру) не отпугнёт ни человека книжного, ни читателя не шибко (одно из любимых слов поэта!) просвещённого. Ему дано «ругаться» и дано говорить в высшей степени поэтически красиво. И в одном стихотворении органично сдруживать разностилевое.
В нескольких уже аудиториях (взрослых и детских) читал я два стихотворения Марии Аввакумовой – «Ясное имя» и «Заздравная песня». Читал и остро чувствовал, как нужно именно СЕГОДНЯ ободряющее поэтическое слово и для учителей словесности, забитых рутиной программ, ОГЭ, «железных дневников» и прочей мёртвой дребедени, и для учеников, отвыкающих от живого, вдохновляющего Слова, и для простых читателей, «вусмерть» утомлённых омертвевшим наскрозь графоманским нытьём и пафосом… Помню, как встрепенулись среди страшной жары 2006 года коллеги в Архангельске и вместо обсуждения зааплодировали вослед строчкам великой Марии.
Так и на последней вечёрке нашего литературного Вельского братства я прочёл в ободрение пришедшим больше десятка (конечно, наизусть) стихотворений Евгения Чепурных…

…и живут в этом замке драконы,
Чьи невесты похожи на шлюх.

Никогда у вас, гады, не выйдет
Поселить её в вашем дворце.
(о русской Правде)

И мы вместе с ним веселимся,
И мы никого не боимся,
И мы никому не сдадимся,
Как весь православный народ.

Бляха! Живут же буржуи.
Фиг ли не жить им теперь.

Как хорошо не быть слугой народа,
И вообще, не быть ничьим слугой.

  Разве не вслед пушкинскому «Из Пиндемонти» сказано?..
  Многие стихотворения Евгения Чепурных я поместил бы на передовицы современных газет. Как, впрочем, и произведения Николая Колычева, Веры Кузьминой, Ольги Корзовой, Игоря Козлова, Виктора Коврижных и других замечательных наших современников.
Но – «паскудники» газетные «и пять раз дураки»…

ДРАМАТУРГИЯ ПОЭЗИИ Е. ЧЕПУРНЫХ

  Поэзия Евгения Чепурных почти не живёт без драматургии, своеобразной сценичности…
И в этом ещё, уверенно можно сказать, её притягательная сила. Помните пушкинское: Читатель ждёт уж рифмы роза – на вот, возьми её скорей! И мы, перечитывая Евгения Онегина, в этом момент думаем: какой же он умничка, Пушкин! Какой же он свой в доску. Каким теплом обдал через бездну двухсот лет… Диалогичность же поэзии Чепурных – может быть, одна из самых магистральных внешних черт её, оказывающая колоссальное влияние на переживание читателя. Поэт не оставляет нас без ласкового вовлечения во внутренний монолог, диалог живого и мёртвого, фантастического и реального, мифических и мистических сил… Даже если нет звучания речи внешнего, нет очевидно прописанного диалога, то они подразумеваются, как, например, в стихотворении «Песенка про кота»:

Когда копаешь огород,
Чуть выпив и весной,
То очень нужен чёрный кот
Из песенки одной.
Пусть он не самый лучший кот,
Но, солнышком томим,
Копать весенний огород
Привык я только с ним.
Чтоб я копал с теплом в груди
И не жалел бы сил,
А чёрный кот чуть впереди
Сидел и морду мыл.
Чтоб он и сам не знал, бандит,
Воспетый перед тем,
То ль он и вправду здесь сидит,
А то ли не совсем…

  Как тут не почувствуешь безмерную расположенность автора, его «речевое» обращение к почти мистическому созданию, которое, похоже, игра его воображения. Или – он «вправду здесь сидит»?
  Выливающаяся не скудно на поверхность стихотворения диалогичность – насущная потребность для поэта. Кажется, вот соскользнёт с неё, но – вдруг вырвется: Ты нюхала когда-нибудь сено? – пусть и в скобки облачённое. И мы снова и снова благодарно вспоминаем веселую пушкинскую фигу за обшлагом сюртука…
  Внутренний драматизм его новелл позволяет выразить самые разнородные чувства, усилить их:
  Гнев:

Никогда
У вас, гады, не выйдет
Поселить её в вашем дворце. («Правда. Промысел»)

  Слёзное обережение:

Но непонятная прохлада
На лоб ложится, как рука,
И говорит: «Не ври, не надо.
Прекрасна жизнь,
Да коротка»

  Озорную искру:

Смотри долго
Психам в глазки,
Не крича и не браня.
Говорит:
«Побольше ласки…
И ремня, ремня, ремня…»

  Добрую улыбку:

А из моих ботинок вылезает
Супружеская пара домовых.
«Так, так…» – они кивают головами.
«Так, так…» – и со стола летит конфета.
И я,
Достав наливку из буфета,
Согласно отвечаю им:
«Так, так…»

  Можно бесконечно, кажется, продолжать. Но, согласитесь, подобная монологичность и диалогичность творят чудо: мы все становимся в какой-то мере сотворцами происходящего в «драмках» поэта, мы все приближены к нему, его чувствам и мыслям; струение такого зримого и незримого речения, вольного и невольного делает и нас «невольниками» поэтического действа, волшебства приобщения. И мы обретаем надежду, злимся и топочем ногами, улыбаемся и потираем руки, озорничаем и открыто смеёмся, печалимся и сочувствуем. Мы видим знакомое с самой неожиданной стороны благодаря внутренней драматургии его поэтических сценок!

Я хотел бы ходить как часы,
Постоянно, размеренно, тихо.
Не бояться ни тьмы, ни грозы,
Ни иного природного лиха.
Говорить: «Не печалься, народ.
Не показывай пальчиком с краю.
Это вовсе не время идёт –
Это я ту, сердешный, гуляю.
Никого я с собой не зову,
Ни друзей драгоценных, ни женщин.
Я гуляю и ландыши рву.
Рву, а их не становится меньше.
Рву, а день переходит в рассвет,
Чтобы я, наступая на лужи,
Вдруг заметил,
Что времени нет,
Ни во мне его нет, ни снаружи.
Чтоб шептался в Садовке народ,
Забивая калитку гвоздями:
«Это вовсе не время идёт –
Это Женька ушёл за цветами».

 Какая «светлая печаль» и тайна живёт в этой новелле! Мне вспоминается лучшее у Бредбери… Мягкий приход понимания своей смертности и наступления взрослости у героя книги «Вино из одуванчиков».

НЕЖНОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ

И не худший, и не лучший среди юных непосед,
Жил-был мальчик Федя Тютчев, в цирк ходил и на балет.
Повзрослев, стал тих и светел, на свиданиях краснел,
Потому что очень Федя сердце нежное имел.
И на службе государевой за высокими дверьми
Терпеливо разговаривал с разночинными людьми.
Не играл в большого лирика с откровеньем на устах,
А стихи писал лишь изредка, про любовь и просто так:
Там маленько,
Здесь немножко…
Не сражая наповал.
Будто свечкой из окошка знак кому-то подавал.
А потом ушёл со свету. Встал Господь с утра, глядит:
А на свете Феди нету, Федя рядышком стоит.
Я давно гадаю всуе, ощущая тяжесть лба,
Почему меня волнует эта дальняя судьба.
Проходя меж слухов, сплетен, снегом времени хрустя,
То окошко я заметил полтораста лет спустя.
Как оно живёт печально, и как вверх наискосок
Проплывает в нём хрустальный, серебристый огонёк.
Эта искра озорная сквозь снега скользит, маня.
И никто о ней не знает кроме Бога и меня.


  Знаю, что уж если я буду где читать стихотворение Е. Чепурных «Про поэта Тютчева Фёдора», то среди первых будет это. Я прочту его. Я буду читать и волноваться. Я буду ревниво поглядывать на моих гостей. Мне до боли сердечной будет хотеться, чтобы сердечная нежность лирики Чепурных перелилась в моих слушателей. Я прочту и остановлюсь. Переведу дыхание. Пусть в тишине для немногих пришедших и услышавших тоже затеплится свечкой печальное окно, открывшееся поэту, в котором стоит отрок Федя и помавает нам движением руки с «хрустальным, серебристым огоньком», подаёт нам волнующие знаки…
  Именно отрок! Меня никак не оставляет ощущение, что «мальчик Федя Тютчев» в движении стиха Чепурных не превращается в МУЖА, в Федора Ивановича Тютчева.
  Так велит, видно, сердце поэта, полное любви и нежности. И в стоящем рядом с Богом Тютчеве мне видится тот же способный смущаться, «имеющий нежное сердце» отрок.
  Видит Бог, есть в нём что-то от… героев нестеровских полотен: те же скромность, негромкость, святость, впаянные в какое-то необъяснимое чудо стихотворения, заканчивающееся зимними, почти рождественскими мотивами. Окном в великую тайну Тютчева. Тайну, которая бьется «озорной искоркой» только между Поэтом и Поэтом, между мной и Поэтом, между нами и Поэтами…
  И в интонации повествования Евгения Чепурных о «Феде» живет трогательная – отеческая! – нотка:

Там маленько,
Тут немножко…
Не сражая наповал.

  И Бог неизбежно, вслед за поэтом, кажется, ласково обнимает стоящего рядом мальчика.
  И вот эта на первый взгляд странность именно отеческого отношения поэта к поэту есть одна из самых притягательных сторон стихотворения. В ней и живёт мощный запас нежности, которая обдаёт и нас с вами.