Ушкуйники

Ушкуйники (1)
Посвящаю моим родителям Виктору Андреевичу и Августе Евграфьевне
и моей бабушке Марии Ильиничне.
I ЧАСТЬ
СКАЗАНИЯ
 
 «…как приплыли мы на Оку-реку,То прознали мы правду горькую. Не татаровья нас обидели, Обездолили наших поданных, А князья-то пошалили святорусские, Повелители Новгорода Нижнего, Что без права тезкой нашему приходится. А еще про то разузнали мы, Что и своих-то обирают они подданных, Наших братий по крови русичей, Налагают на них дани-откупы, Будто надо то для выходу татарского. А на деле-то татарам достается что? - По три мисочки с бочки целыя. Остальное-то князья все себе берут И на русской крови благоденствуют. А помощники-то в том все бояре да купцы, Да и все-то богачи нижегородские. За долги-то у крестьян и детей имут, Продают их все в Кафу, да в Сарай Берке. Разгорелося у нас ретивое в груди, Захотелося нам с ними переведаться, Да за всех-то христиан поквитатися. Мы послали-то им вызов да на честный бой, Они в городе от нас-то затворилися. Мы взошли тогда на стены их кремлевские, Но и тут они боя не приняли, А от нас убежали да укрылися, Во густых лесах схоронилися, Будто их и на свете-то и не было…»
Козинский Александр Владимирович из цикла стихов "Новгородские песни Садко Козинича"
I
Я слышал дедовы сказанья.
Он говорил их в назиданье,
Когда бывали с ним сыны:
«Наш род из Вятской стороны».

А что такое эта Вятка?
Она со мной играла в прятки.
Я без неё родился, рос.
И донимал меня вопрос

Зачем нигде я не пригоден?
В стране, где много чьих-то родин,
Земли своей не находил,
Лишь поиск нервы бередил.

Рождённый в Западной Сибири,
Я не изведал её шири
И увезён был на Кавказ,
Где похоронены сейчас,

Лежат в земле отец и мама
И с ними сокровенный самый
В могилу спущен вздох души
Среди кладбищенской глуши.

А рядом бабушка-сказунья,
Старообрядка и ведунья,
Чья сочинительством смогла
Увлечь вязальная игла.

Я рыскал в поиске капризном,
Искал везде свою отчизну,
Чьей энергетикой б крепил
Запас своих душевных сил.

«О, где ты, родина святая?!» -
Метался взор от края к краю
И тосковал среди ночей
По малой родине своей.

И то духовное сиротство
С невзгодами в противоборстве
Меня вернуло в Отчий дом.
Я – блудный сын, не живший в нём.

Мои никчёмные исканья
Все были от непониманья,
Что родина, всего верней,
Там, где росток моих корней.

А корни эти через годы
Питали хлыновские воды. (2)
Вот потому-то, как нельзя,
Стал неосёдлым я, друзья.

Я всё куда-то рвусь и еду,
Бегу по путанному следу
И цели всё не нахожу,
Пристав к любому рубежу.

Быть может, вам понятней станет
Так отчего дорога тянет
Меня и что мой ищет слух -
Во мне ютится вольный дух.

Дух вдохновения, свободы,
Что внемлет таинствам природы,
Которому людской закон
Приносит нравственный урон.

И что во мне такое Хлынов?
Тот дух, какой, в законе сгинув,
Весь растворился по лесам,
Легендам близок, чудесам.

Вот об одной такой легенде
Замыслил я писать намедни,
Стал запасать материал
И то, что вышло, написал.

Я не поэт и не писатель,
А сочинитель, рифмователь.
Но я хочу связать узор
Из слов, чтобы увлечь ваш взор.

Чтоб перед вами мир открылся,
Какой и мне в трудах явился,
Я в топку моего котла
Все подходящие слова

Готов укладывать в поленья.
И в этом вареве варенья
Томится благозвучный звук
Моих литературных мук.
II
Я беден формой изложенья
Для этой темы сочиненья,
Которую за пять минут
Смогу поведать вряд ли тут.

Я рассказать хочу печали
О русских княжествах вначале,
Когда их жёг огонь страстей
Междоусобицы князей.

Все знают школяры от скуки,
Кто были Юрий Долгорукий
Или Владимир Мономах
Не в исторических трудах,

А в выхолощенных трактовках,
Которые грешат в уловках
Всемерно выбелить их след
Патриотических побед.

Путь становления сословий,
Рождённых силой беззаконий
Уродливых правленья форм
Под гнётом самовластных догм,

Скрепивший наше государство
В едином монархичном царстве –
Ошибочный и ложный путь.
Свою хищническую суть

Он выразил в кровавых смутах.
Власть чередою баламутов
Терзала преданный народ,
Столкнув с холопами господ.

Но были Новгород и Вятка
И их старинные порядки,
Народом избранный совет,
Что вечем звался сотни лет.

Свободы выборной без страха,
Без тирании и монарха
Республиканский, золотой
Век, не поруганный Ордой,

А укрепленьем княжьей власти
В крови междоусобной страсти,
Чьи Русь взнуздали удила.
Но быть другой она могла,

Для самовластия безродной,
Демократичной и свободной.
Но, видимо, на этот путь,
Не скоро нам ещё свернуть.
III
Поговорим о Новограде.
Он, как красавица в наряде,
Детинцем древним обряжён (3)
С тех незапамятных времён,

Когда тот город был свободный.
Крестьянин в нём, если угодно,
Не только, скажем, в Юрьев день
Мог уходить, когда не лень,

Меняя двор и феодала.
И крепостничества не знала
Благословенная страна.
Вот были, право, времена!

А с ним и Вятка - город Хлынов.
Туда, водою вешней хлынув,
С Руси бежала от Орды
Вся крепь и удаль молодых,

Кому сгибаться надоело.
Они с мечами рвались в дело.
И новгородские купцы,
Созвав на вече все концы, (4)

Вооружённые ватаги,
Скрепив под городские стяги,
Их караваны охранять,
А у чужих, что и отнять,

Поставили в защиту града.
И эта буйная ограда,
Как колья острые засек,
Гуляла в окоёмах рек.

В тех городах, на удаль бойких,
В лихие люди брали стойких,
Кто Новгород и Хлынов сам
Не продал бы ни чьим князьям.

Там развита была торговля
С ремёслами и рыбной ловлей.
Охотный люд по мере сил
Туда пушнину привозил.

И плоскодонные ушкуи, (5)
Срезая волховские струи,
Шлейф оставляли за собой,
Неся ушкуйникам домой

Трофей разбойного похода,
Святыню свейского народа (6)
С легендами из уст в уста –
В собор Сигтунские врата. (7)

Кто шли в ушкуйники вначале?
Те, кто на власти осерчали.
Весь удалой и вольный люд,
Какой сумел собраться тут.

И вятичи, и устюжане,
И, между прочим, вологжане,
Смоляне, вепсы, тверичи, (8)
Карело-финны, москвичи,

Все, кто до вольницы охочи,
Кто проводили дни и ночи
В пиратском братстве той земли,
Куда медвежьи корабли

С походов шли назад на верфи,
Где успокаивали нервы,
Вдрызг пропивая зипуны,
Республик вечевых сыны.
 
Пускай, уключины для вёсел,
Судостроительных ремёсел
Служа искусным образцом,
Были раздрызганы гребцом.

С шальной забавою ребячьей,
С поморской вольностью казачьей
На колья разбирал свой тын
Последний новгородский хлын. (9)

Кто, не боясь, пускал ковчеги
И на Орду вершить набеги,
Когда вся Русь от степняка
Под игом корчилась века,

По Волге аж до стен Сарая,
Где помнит сечь земля сырая
И оскорбительный полон
Княгинь сарайских и княжон.

Легли ушкуйники на вёсла.
Здесь их разбойные ремёсла
Для мощи северной земли
С собой немало принесли.

За то поморские соседи
Прозвали «белые медведи»
Ладьи на глади водных струй
Тотемный зверем их – «ошкуй».

Все знают викингов набеги.
Но помнят северные реки
Следы совсем иных судов
От новгородских берегов.

И в водах северного края
Казачья вольница лихая
Пиратством промышлять могла,
Войдя в торговые дела.

Купцы в пути варягов в греки
Порой форсировали реки
За выкуп, волоком, в надрыв,
Мзду лихоимцам заплатив.

И возвращались те пираты
С трофейным выкупом богатым,
Домой в родные берега
Ведя ушкуйные суда.

Запрятав рыболовьи снасти,
Со шкурами медвежьи пасти
На лодочный крепили нос,
Как будто зверь то судно нёс.

Их гребно-парусные струги,
Веслом расписывая дуги,
Скользили сквозь туман вперёд
По серебристой глади вод.
 
И, прорываясь сквозь ненастье,
Судов оскаленные пасти
Вселяли ужас их врагам
По всем окрестным берегам.

То их ватаги с ватаманом
Налог церковный Ватикана
В норвежской крепости Бьяркёй
Конфисковали золотой?

Нет, взяли в финском граде Турку,
Забрав без счёта куньи шкурки
В долине Ауры-реки,
Где спят курганы-теремки.

Они разграбили Сигтуну,
Камней-святилищ в древних рунах
Разворошили очаги,
Свезя трофеев дорогих

В свою повольную столицу
И с просветлением на лицах
Языческие дикари
Себе ваяли алтари.

Девиц в пути, пленённых в усталь
И шведских, и ордынских, русских,
Они в ушкуях  стерегли
И резать уши им могли,

Чтоб никуда не убежали.
Товар разбойничьих баталий
За плату будет ими сдан
Купцам в далёкий караван.

IV
Но вот московские границы,
Чтоб к расширению стремиться,
Для них соседей устюжан
Поставили оплотом стан.

И вековая раздериха (10)
Терзала новгородцев лихо,
Когда с Закаменной Югры (11)
С добычей меховой казны

Домой спешили новгородцы.
Но Устюг как слуга московский
У них добычу отнимал,
Недаром был Москвы вассал.

За то вятчане отомстили.
Как устюжан они побили,
Ночной запутав их маршрут,
Что в Свистопляске ныне чтут. (12)

Эй вы, вятчане-свистоплясы!
Красиво вы точили лясы
И Раздерихинский овраг
Загородили, где ваш враг.

О вас старательные дьяки
Потом вымарывали знаки
Из свитков, и лихих легенд
Свидетельств летописных нет.

Вот, что сказал Иван бы третий,
Коль кто б его в палатах встретил.
Он Новгород б оговорил
И ненависть к нему внушил.

«Ну что за право это вече?!
И чем их выбор обеспечен?
Толпу сгоняют на галдёж,
Единогласие в ней – ложь.

Рассадник в нём боярской смуты,
Давно в народе зреют бунты
И православие предать
Способна лютеранам знать.

Давно там власти нет у князя.
Тот город многих безобразий.
Я наведу порядок там!
Исправлю новгородский срам.

Якун посадником был лето
И в Волхов выброшен за это,
В наказ с Великого моста
За то, что совесть нечистА.

Он новгородцев жадно грабил
И выборную власть ослабил,
Хотел степенным быть сто лет, (13)
А вышел в Волхов и – привет!

И все бояре там не прОсты.
Их заволоцкие погосты
Средь новгородских волостей –
Земля острогов, крепостей.

Как нам её завоевати?
Не хватит всей московской рати.
В подмогу надо слать гонцов,
Чтоб Русь призвать со всех концов

На Новгород вести походом
Крестовым, а не крестным ходом!
Чтоб я вёл торг с Европой сам
И сбросил иго басурман.

Держати щит от злого хана,
Собравши от него охрану
И с ней стояти за щитом,
В каком Москва его умбон (14)

Миндалевидный и овальный,
Тот щит, по сути, наковальня,
Способная отбить удар -
Наш меч в ответ кующий жар.

Литовцы битвою на Ворксле (15)
Ослабли пред Ордою вовсе.
Теперь настанет наш черёд
Подмять татар, их сбросив гнёт.

Но мы поступим по другому.
Русь подчиним сначала трону,
Все силы воедино слив,
И свергнем трёхсотлетний миф».

Всё это он, Иван Великий,
Орды кто сбросил иго дикой,
Но власть царя всем навязал
И несогласных наказал.

То он привёл на Хлынов войско
И был в разгроме новгородском,
И колокол их вечевой
Забрал с трофеями домой.

Была поругана святыня,
Со звонниц павшая богиня.
С ударом оземь тяжкий гул
Свободу из сердец вспугнул.
 
В насильное переселенье
Со скрытым неповиновеньем
Отправлен был свободный люд,
Каким его уж не зовут.

Его тогда переселили
К Москве поближе, обессилив,
Чтоб под надзором там был он.
Но кто-то убежал на Дон,

Иль спасся пермскими лесами,
На Волгу ли под парусами
Ушёл в тот злополучный год
Казачьей вольности народ.

V
Земля Василия Кирдяпы,
Данилы Щени, Стеньки Ляпы.
Всё это вольная земля
В лесах с обилием зверья,

И в реках полноводных рыбы.
В ней культов каменные глыбы
От самой Жданой той горы
И до Шелони видим мы.

Что было под горою Жданой?
Когда с предательством нежданным
Князь новгородский убежал
И эту битву проиграл.

Тот княже Всеволод Мстиславов
Был невоенных, кротких нравов,
За то, наверно, стал святым.
Не будем потешаться им.

По майскому решенью вече
В предательстве он был замечен,
С семьёй под стражу заточён,
На двор епископский сведён.

И Новгород стал Господином,
Свободным первым исполином,
Кто над собой ни чьих знамён
Был властью не обременён.

Здесь княжил Александр Невский,
О ком так щедры в храмах фрески,
Иван Данилыч Калита.
Но власть у них была не та,

Как в княжествах других в то время.
Она была как служба, бремя,
За что потом держать отчёт –
Изгнание или почёт.

Гражданский суд и оборона –
Вот полномочий по закону
Их сфера и всему контроль
На исполнительную роль.

Совет господ, архиепископ,
Посадник, тысяцкий по списку, (16, 17)
Кто Судной грамотой судил (18)
Все тяжбы к примиренью сил,

Власть княжескую урезали
И тем свободу охраняли,
Чтоб на Торговой стороне
Кончанских старост быть брехне. (19)

В Детинце у святой Софии
ГоспОда правила стихией (20)
Из богатейшего крыла,
Чтобы горланить голь могла,

Как только колокол к собранью
Тревожным бил напоминаньем,
Бросал свой горожанин труд,
Бежал на сход, сбиваясь в гурт.

Всё это власти многожёнство
Разбилось битвою Шелонской
И на песчаной Дрань-реке
С костьми зарыто в том песке.

Что вече – дьявольская прелесть,
В размётной грамоте имелись
Призывы гневные дьячков
К разгону скопищ мужичков.

И войско с Даниилом Холмским,
Напутственно царём московским,
Здесь, разогнавши смердов рать,
Не стало мёртвых отпевать.

Лишь по своим по убиенным
Речь с панихидным песнопеньем
Пропел вооружённый дьяк,
Их отпевая кое-как.

И где-то ныне на Шелони
Костьми устелены в затоне
Извилистые берега
И гать в илИстых омУтах.

В войне московско-новгородской,
Что противопоставить жёстко
Военной мощи москвичей
Мог Новгород, кроме речей,

Какие обрывали вече
И что за это были речи?
Народ узнать не сможет мой,
Живя средневековой тьмой.
VI
В Великом княжестве Московском
На исторических подмостках
Веками проливалась кровь
Раздора княжеских родов.

И с тем разыгрывалась драма
Народа с властью моногамной.
Морганатический их брак (21)
Не признавался им никак.

Князья ушкуйников гоняли,
Ведь те ордынцев разоряли
В набегах лютых и лихих,
Что передать не может стих.

Князья, прислужники ордынцев,
Законы дани чтя мздоимцев,
Скрывали шкурный интерес
Своих больших владычьих грез.

Возьмём хоть Дмитрия Донского
Запросы в грамотах суровых,
Какие в Новгород он шлёт,
Чтоб был де пойман тот народ,

Какой разграбил под Казанью
Огромную добычу Хана,
Что вёз с собой в Сарай-Берке
Монгольский нукер по реке. (22)

Ему бояре отвечали,
Такую грамоту вручали
И защищали свой отряд,
Что отработал их подряд:

- «Ходили люди молодые
По Волге, пьяные, дурные,
Купцов не грабя караван,
А били только басурман».

Когда он, Новгород, был в силе,
Князья в полюдье не ходили (23)
К нему, но только дань Орде
Была предлогом княжьем мзде.

А дань Орде мы так платили,
Средь трудовых своих усилий.
Когда монгольский был баскак,
С крестьянина он брал ясак (24)

Тамгу торговцы отдавали,
Как сбор с того, что сторговали.
Ям – их почтовый был налог
И туска – та же суть, оброк. (25)

Чтоб сыновей служить не брали
К монголам в армию, взимали
Со всех родителей кулуш.
Весомый получался куш.

Но только княжеских зимовок,
В селенье каждом остановок
Великий Новгород не знал
И той свободою стоял.

Нет, не в заботах о России,
О собиранье её силы,
А в личной выгоде своей
Московских уличим князей.

Их ветвь и власть свою, и право
Военной мощью укрепляла.
И этот принцип до сих пор
Московских не покинул гор.

Где на семи холмах из леса
Князь с византийскою принцессой
Решил воздвигнуть Третий Рим,
Теперь китайский пилигрим

Несёт в себе коронавирус,
Что, как египетский папирус,
Был зашифрован в нём самом,
Но в наш уже закрался дом.
***
А что такое Свистопляска?
То древний праздник в землях вятских,
Где панихид за упокой
Спешил сменить кулачный бой.

Там, в Раздерихинском овраге,
Где пали ночью бедолаги,
Катали глинные шары,
Кто по шустрей из детворы,

А кто-то свиристел в свистушки,
Что стали дымковской игрушкой.
Но всё забыто в наши дни.
Традициями мы бедны.

Про коробейников Некрасов
Писал, а я про свистоплясов,
Стал про ушкуйников марать
Стихов ещё одну тетрадь.

Я также отпущу бородку
И перейму его походку,
Истоки рабства обойму,
Как он, народу своему.

Ушкуйник был и Стенька Разин.
Его разбойных безобразий
Хотел воспеть в кино Шукшин,
Да, впрочем, и не он один.

Не стало вечевого братства.
Но смог казачеству достаться
Дух выборных традиций в стан,
Где избираем атаман.

И сам он, образец отваги,
Как предводитель той ватаги,
Что жизнь вверяет парусам,
Пускаясь к дальним берегам.
II ЧАСТЬ
МАРИНА
 
«Вечевые прибойные клики!
Ветер Волхова вздул паруса!
То палач я, то нищий калика
То с булатом в разбойных лесах…»
Ширяевец Александр Васильевич
I
Читатель скажет: «Что за тема?
О чём бессмыслица-поэма?!
И автор, что он за поэт?!
Художественный где сюжет?»

С тобой, Читатель, я согласен.
И, чтобы труд был не напрасен,
Художественный персонаж
Мы поместим в сценарий наш.

Введём ушкуйника – героя,
Кто дом на берегу построил
И, нагулявшись молодцом,
В ушкуй по найму сел гребцом.

Он, как Евстафий был Осташко,
Рыбак артельный, пивший бражку,
И лишь на прозвище «Помор»
Всем не бросал в ответ укор.

Его прозвали этим словом,
Морским эпитетом суровым,
По матери. Её родня
Ходить за рыбой на моря

Была способна и за дело
С ней брались рыбаки умело.
Как дочь подводного царя,
Она все знала те моря.

И, как русалка, в них пропала,
Когда та буря бушевала,
После которой ясным днём
Мать больше не вернулась в дом.

Помора звали Турабеем.
Он дедом с бабушкой взлелеян.
Ему отца своих и мать
Подолгу приходилось ждать.

Отец был вечником словенским
И новгородским ополченцем,
Какой республике служил
И город с суши сторожил.

А мать ходила в Белом море
В артели чудской на просторе,
Поскольку и сама была
Чудь белоглазая она.

Туда, в Онежье, Беломорье,
Чуть лишь снегов спадало взгорье,
Словно асгардские волхвы,
Отчаливали их ладьи

От льдов оттаянных причалов,
Где чайки дикие кричали
И били рыбу вдалеке,
Шли вниз по Вытерге-реке

До Белоозерского брега
И всё ЗавОлочье, Онегу,
До устья Северной Двины
Ватаги проходить могли.
 
Тянули волоком в пороги,
Леса рубили на дороги,
Прозвав Славянским Волочком
Торговый путь средь родничков.

Помору мать певала песни
Бывало, в праздный день воскресный,
Перебирая гуслей звон.
Одну из них запомнил он.

<ПЕСНЯ МАТЕРИ>
Расскажу ка вам, ребятушки,
Путь из Новгорода к Северу
На ладьях, ушкуях, шитиках,
Что ходили мы артелями,
Рыболовными ватагами,
Зверобойными общинами.
Господин Великий Новгород
Весь мехами одевается,
Рыбой, дичью всей поморскою
В закрома свои амбарные
С тех походов запасается.
Как возьмут свои судёнышки
Люди бравые артельные,
Да на этих на судёнышках
Подойдут к Ильменю-озеру.
С бережка Ильменя-озера
Да по Волхову до Ладоги,
А из Ладоги в реку Неву,
Из Невы в море Варяжское,
Аль в Онегу белоглазую
Через Свирь и Водлу волоком,
Из Онеги в море Белое
Чрез Емцу, Двину и Вычегду
В море Белое, Студёное,
А из Белого, Студёного
В море Северное, Русское
К лопарям в страну Лапландию,
Да на берег Терский, северный
С самоядью повстречатися,
Там, где чудь, беда чудинова,
В своих копях да на печищах,
Да в селищах незакопанных
Варит соль-морянку чренами,
Окурив округу смолами.
Сторговать у них диковинки
Да назад, в Изборск да Ладогу,
В приильменье поозерское.
Глазки-бусы выторговывать
И арабскими дирхемами
Шкуры с тушами тюленьими,
Сало, кость и зуб моржовые
И в пуды елды китовые
Заменить на славном торжище,
Да на жемчуг обменятися
И к ребяткам в стольный Новгород
Воротиться да с подарками.

II
Вернёмся снова к Турабею.
Он вырос, мамы не имея,
Но, возмужавший без отца,
Подрос в лихого молодца.

Ему урок давала бабка
Про новгородские порядки,
На гуслях пробовать играть,
Которые купила мать.

Он знал словенские легенды,
Где не было богатых, бедных,
Где правит вече, все равны.
Об этом часто видел сны.

Он знал про Рюрика с Олегом,
Вадима смуту с Бисопегом,
Про Гостомысловый завет
Старейшины на весь совет.

«Зачем призвали мы варягов?
Своих что ль не имели взглядов,
Как в наших землях управлять?
Кто нами стал повелевать?

Их кучка жалкая норманнов,
Что промышляет здесь обманом
И смеет делать нам указ
И в смердов превратила нас!»

«Поостерёгся бы, Тураша,
Так говорить про власти наши.
Давно совета нет словен
За твердью новгородских стен».

«Набить бы морды им, бабуля,
И сопли растереть гогулей, (82)
Пусть хватит род их Карачун!» (83)
«Молчи! Ещё один драчун.

Внук, ты Василий что ль Буслаев?
Такая же натура злая?
Нет! Драчуна и одного
Отца нам хватит твоего.

Отец твой с Ваською Буслаем
По девкам бегал, неприкаян,
Пока не образумил бог,
А то б как тот же сгинуть мог.
 
Нельзя их вспомнить, не базлая. (84)
Ох, этот Васька мне Буслаев!
С ватагою сорвиголов
Общину был громить готов.

Для Васьки не было стеснений.
Без совести был угрызений,
Медовой бражничал сурьёй
Герой с бедовой головой.

Но сгинул где-то на чужбине,
Былинами воспет доныне.
Уж лучше б веру защищал,
Как Гостомысл завещал.

Когда крестили Новый Город,
Он был призывами расколот
В защиту и разгром святынь.
Была поругана Перынь. (85)

На улице Козьмодемьянской (94)
И в нашей слободе крестьянской,
Везде Добрыня жёг дома,
Чтоб поднималась кутерьма.

И по приказу воеводы
Болван Перун был сброшен в воду (86)
И плыл по Волхову, не мал,
На берег палицы бросал

Как завещание народу
Хранить им данную свободу,
Где средь языческих могил
Пал Угоняй и Богумил». (87)

Так говорила Дородея,
Кто бабушкою Турабея
Была по линии отца
И воспитать смогла юнца.

Она рассказывала внуку
Про старину, когда он в муках
Лежал с горячей головой,
Болел, лечился, пил настой.

«Давным-давно, в минувшем веке», -
Сомкнула Дородея веки,
Как что-то силясь вспоминать
И, широко раскрыв опять,

Промолвила, словно колдунья,
Святилищ вещая ведунья: -
«Поднял восстание волхвов
Против засилья злых врагов,

Тех, кто предал святую веру
По византийскому примеру,
Отрёкся, сдался, перемет,
Нарушив пращуров завет,

Поднялся против того сброда
Побуд великий из народа, (88)
О ком сложён Боянов гимн.
И Новгород пошёл за ним,

За тем, кто звался Златогором.
Суровый взгляд его с укором
За смердов был против господ.
Волхва того любил народ.

Герой из наших древних гимнов
Решил владычество отринуть
Властей заезжих и чужих,
Неравенства и веры их.

Он нам открыл такие знанья
Про веру предков, их сказанья
И рёк: «Народ восстал везде:
И в Суздале, и на Днестре».

Владимир с сыном Ярославом
Жестоко очень покарали,
Подняв с дружиной на ножи
Языческие мятежи.

И в наш Собор Святой Софии
Ворваться вольная стихия
Вдруг захотела, поднялась
И силою пошла на власть.

Есть холм у нас, зовётся Званка.
На нём валов и рвов останки
Старинной крепости Словенск.
В легендах его павших стен

Есть миф святилища Перыни.
Не сохранённые доныне
Там чуры пращуров родов
И тени древние богов –

То Вышень, Коляда и Лада,
Перун и Велес. Им баллады
Давно уж не поёт боян.
А певчий клирос христиан

Тем более не прославляет
Того, о ком они не знают.
Чтоб веру предков возродить,
Стал Златогор народ будить.

«Свободный люд, постой за дело!
Восстань против варягом смело!
Окурим город дымом смол!
Устроим всем врагам Тухол!» (95)

Неурожая недовольства
На вече он привёл посольство,
Призвав епископа убить.
В него, как в стог, стожар свой вбить (89)

Выкрикивал в толпу смутьяном.
И, гневом речи его пьяный,
Брать штурмом шёл Владычный двор (90)
Народ и старец Златогор.

В ту пору новгородским князем
Глеб Святославич безобразил - (91)
Власть чади старшей укреплял (92)
И двор владыки охранял.

Путь преградил простолюдинам
Князь и варяжская дружина
С щитами все, как на подбор.
И Глеб, в рукав укрыв топор,

С вопросом вышел к Златогору:
« Ты знаешь, что случится вскоре?»
«Народ здесь чудо сотворит!»
Тут, чтобы волхв наш был убит,

Князь свой топор внезапно вынул.
Ударив Златогору в спину,
Его он насмерть зарубил.
Кудесник пал, лишаясь сил.

И тут же прочие калики, (93)
Застигнуты врасплох на крике,
Враз отшатнулись от него,
С позором спрятали чело.

С тех пор, как волхв был тот увечен,
Мы нашей власти не перечим,
Не выступаем супротив,
Её тогда не победив».

Так говорила Дородея.
И внук, прервать её не смея,
Ловил былин гуслярный звук
И пил отвар из её рук.

III

Так вырос новгородский парень
И был старушке благодарен,
Похоронить достойно смог,
Когда её прибрал уж бог.

И с воеводою Ядреем
Пошёл в поход в Югру за зверем,
Где данниками был убит,
В могилу скотскую зарыт.

Обычай был у тех вогулов – (26)
Жену свою в пылу загула
Хозяин гостю предложил.
Князька отказом разозлил

Хмельной Ядрей и его свита.
И были все они убиты
За оскорбительный отказ,
Какой наказан был в тот час.

Напрасно ждёт дружка зазноба
И глаза выплакала оба
Одна на тихом берегу
И резы давит в бересту,
 
Стараясь, грамотку выводит.
Уже с гулянок не проводит
Её милёнок Турабей
И бус для кралечки своей

Нигде он больше не добудет.
Но долго ждать юнца не будет
Красавица во цвете лет,
Как Волхов смоет его след.

Уж не закатит с голытьбою
Он к понизовью на разбои
По Волге-матушке реке.
Разгульник сгинул вдалеке.

Могутный парень чернобровый,
Гусляр и песенник бедовый,
Где буйну голову сложил,
Чтоб ворон лишь над ним кружил?

Таков сюжет. Традиций, нравов
Нам не понять в тот век кровавый,
Когда пушной ценился зверь,
Как нефтедоллары теперь.

Да, то была тогда валюта.
И за неё сражались круто
Друг с другом Запад и Восток.
И каждый был хитёр, жесток

В стяжанье этого богатства.
И дань, налоги государствам
Платил пушниною народ,
Терпя, как и сегодня гнёт.



IV

Одна боярская молодка,
Какой купил на верфи лодку
Боярин НЕревский, отец,
Была краса на весь конец.

И в этом Неревской районе
Боярские катали кони
Её в повозке кузовной
С резным орнаментом с дугой.

И бубенцы в разлад звенели,
И все прохожие глазели,
Как ту боярышню везли
В клубах розваженской пыли (27).

Ей сшили бархатную кику,
Чтоб выразительному лику
Придать замужний строгий вид,
А то товаркою глядит.

Поверх неё платок венчальный,
Как белый саван погребальный,
Всех перестарок устрашит.
Убор весь жемчугом расшит.

И, чтоб забаловать не смела,
Девицу занимали делом,
Уже сосватали притом
Невестою в соседский дом,

Где одинок в своей усадьбе
И помышляющий о свадьбе
Тужил боярин молодой,
Кто дань с карелов брал зимой.

Ему достались по наследству,
Богатому землевладельцу,
Две верфи – ставить паруса
И промысловые леса.
 
Он уважаемого рода,
Любил свой город и свободу
И в перемолвке озорной
Лишь с ней паясничал весной.

Был род АвИновой Марины
Бояр посадничих старинный
Из тех влиятельных семейств,
Каких всего по пальцам счесть.

От Иоанна, от ОвИна
Всю родословную в былины
Внесли бояны, а писцы
ПисАлом в резы берестцы. (28, 29)

Одерноватые холопы, (30)
Устав от тягловой работы,
ИзОрники, кочетникИ (31, 32)
И смерды – люди без земли,

Все на Авиновом подворье
Гуляли в праздничные зори,
Тянули крепкие медЫ
Вознагражденьем за труды

И славили его хозяев,
При этом ключницу замаяв
К ним выбираться на поклон
Прям под боярышни балкон.

Сама Авинова Марина
В одной льняной камизе длинной
Гостям с распущенной косой
Дворовой девкою босой

Порой ночами представлялась
И их вниманьем забавлялась.
Но с нею был её кинжал,
Чем усмирён любой нахал,

Какой преувеличил вольность,
Обуздывая непокорность,
С усекновением перста
Отважен девою щита.

Её воспитывали вольно.
На Готланде она фривольном (33)
С отцом бывала много раз,
Когда водил в Европе князь
 
Торговлю в Ганзенском союзе (34)
С прибытком в общем без обузы,
Какой давал пушнины сбыт
И всё, чем Север знаменит.

И мёд, и воск, и рыбы вдоволь,
Меха: песец, куница, соболь,
Полярный волк и горностай.
Ну, всё что хочешь, выбирай!

И возле юной русской феи
Маячили германцы, свеи.
И украшенья разных стран
Девицы украшали стан.

Росла без матери, сироткой.
Боярский бабий век короткий.
А та от хвори умерла,
Лишь только дочку родила.

«Мног мор бысть в Новгороде в людех» -
Писать так летописи будет
Об этом времени монах,
Под рясою скрывая страх.

Марину няньки воспитали
Они души ей много дали
В народных сказках и в труде,
Заботой окружив везде.

И вот красавица Марина
В расцветшем образе невинном,
Молодкой в доме у отца
Ждала по сердцу молодца,

Какой бы спас из заточенья
Для утончённых развлечений
Изысканный девицы вкус,
Будь хоть араб или индус.
 
Жених МишИничев был Юрий.
В глазах небесный свет лазури
И кудри, вид курчавый чей
Рассыпан на крутом плече,

К нему притягивали взгляды.
Девицы замужем все рады
За тем красавцем состоять.
И слуги всем ему под стать,

Как перстни на его мизинцах,
Зарницами из-за Детинца
Сияли по округе всей
Менорами семи свечей. (35)

Он был хозяином ремёсел,
На пашнях и на сенокосе
Везде не забывал людей
И челядью любим своей.

Но он не нравился Марине.
Любви там не было в помине
И оскорбительный почёт
Не брался девушкой в расчёт.

Она видала иностранцев:
Германцев, шведов и голландцев.
И он похожестью на них
Терял в достоинствах своих.

К тому же, сердцу не прикажешь.
Богатый, умный, сильный, даже
Красивый он её был мал
И сердцу б ничего не дал.

Она искала вдохновенья,
Ловила чудные мгновенья,
Когда и трепет, и восторг
В ней на простор прорваться мог.

Друзья в её боярском круге,
Их увлечения в досуге,
Дремучей тёмностью своей
Казались пережитком ей.

Она предтечей Возрожденья,
Как будущие поколенья,
Искала новое во всём
В Великом городе своём.

В Болонском университете
На философском факультете
К наукам испытав восторг,
Дочь Ганзейский забыла торг.

Отец всю Водскую пятину
Собрал в торговую дружину.
Детей боярских на свой двор
Он пригласил на договор,

Чтоб у него они служили,
В походы дальние ходили,
А с ними меря, весь и водь,
И чудь из Тесовских болот.

Марина, став ультрамонтаном- (81)
Студенткой с грациозным станом,
Учила вольных семь искусств
К раскрепощенью своих чувств.

Познав античные сюжеты,
Она домой вернулась летом,
Прожив в Болонье пару лет,
И это был её расцвет.

За сотню лет до Алигьери
Она преследовала цели
Славянский обновить язык,
Какой в Моравии возник.

Что Данте сделал с итальянским
(Латынь на диалект тосканский
Сменил в народном языке
В стихов лирической строке),

За век до этого Марина
В своих стихах под псевдонимом
Чертала резы в бересте
На праславянском языке.

Что сочинил Кирилл, Мефодий,
Непопулярное в народе,
Она смогла преобразить
В язык, какой объединить

Стиль письменный и разговорный
Смог с диалектами свободно.
Её большая в этом роль
И с тем печальная юдоль.

В погоню лишь за диалектом
Она стремилась интеллектом,
Забыв про душу и любовь.
Её другим кипела кровь.

Любовь – великий мотиватор.
Я управляю им как автор
Стяжательству в противовес,
Которым управляет бес.

В ней бескорыстные мотивы.
В поэме в образе Марины
Я попытаюсь передать
Её волнующую стать.

Марина, будучи невестой,
Прочь от предбрачного ареста,
Когда в их доме был разгул
И купчий люд в нём брагу дул,

Смогла на жениховы верфи
Сбежать. Словно оракул в Дельфах,
Ей сердце предсказало рок.
Там повстречался полубог.
 
Красавец из ватажной расы,
Кто, атлетически прекрасен,
Играл на гуслях, как Садко.
И с ним она была Сапфо –

Фиалкокудрой поэтессой
Из древнегреческого леса.
Она глядела на него,
Не различая ничего.

Его ушкуйные повадки,
Харизму агрессивной хватки,
Его простой и грубый нрав,
Который, честь её поправ,

Способен был её отвергнуть,
Она скорее звёздам меркнуть
Была готова приказать,
Чем отказаться осязать.

Грехи ночных свиданий, речи
Их помнят волховские встречи.
В его руке её рука.
Казалось, это на века…

И не досуг, что он разбойник,
Законов иль врагов покойник.
Она ему в любви сдалась
И от другого отреклась.

Они катались на ушкуе
Там, где полярный ветер дует,
Вдоль берегов густых лесов,
Где говор птичьих голосов

Высвистывал такие трели,
Какие люди не умели,
Пытаясь, выразить в словах,
Глубины чувств смутить в сердцах.

И всё в тот миг казалось чудом,
И в любовании друг другом
Те двое молодых людей
Счастливей были королей.

Он пел разбойничую песню.
И слушать было интересней,
Когда бросал лукавый взгляд
Тот хлын на девичий наряд.

<РАЗБОЙНИЧЬЯ ПЕСНЯ>
«Там, где Водская пятина (36)
Рвёт с Шелонскою межи,
Приходи ко мне, Марина,
Нынче в сумерках ко ржи.

Я оставлю ради крали
Всё лихое ремесло,
Как в ватагу бы не звали,
Как бы с нею не везло.

И добытый из похода
По Сарайской, по Орде
Перстень с камушком в угоду
Подарю одной Тебе!

Приходи, чего стесняться?!
Соловьями ночь свистит».
И на встречу с беглым нятцем, (37)
Дева к милому спешит.

Он, разбойник, бродит яром
С молотилом-кистенём,
Коробейничьи товары
Прячет ночью за гумном.

Знает только чёрный ворон
Потайной его маршлут. (38)
Встречей с милою взволнован
Он летучий стелет кнут.

«Есть у меня одна корчАга, (39)
Большая кринка Велеграда, (40)
Моравский глиняный горшок.
Я в нём варю медовый сок.

Из этой чаши Подунавья
Испей настои разнотравья
И спи, красавица, в ладье,
А я налягу на весле.

Со мной ослоп, моя дубина,
Свалить способна исполина.
Рогатины и топоры –
Вот всё оружье бедноты.

Я здешний, вырос на Лубянке (41)
И ярмарочные баранки
Из детства лакомство моё.
Я с лубом знаю ремесло. (42)

Лубок – искусство невелИко.
Кора, с которой вяжут лыко,
И для рогожи, для лаптей –
Везде есть примененье ей.

Идёт на кровлю и мочало,
В резное дело, где немало
Картин потешных и простых.
На ярмарке видала их?

Лубяница моя родная!
Её от края и до края
Пройти мальчишкою я мог,
Испытывая лишь восторг.

От Торга к валу у острога
Вела окольная дорога
На огороды горожан.
Надев красивый сарафан,

Меня туда водила мама.
И был я с ней счастливый самый,
Когда на вече мой отец
Славенский представлял конец,

Был избран уличанским сходом, (43)
Поклялся пред честнЫм народом
На Ярославовом дворе (44)
Взять привилегий бедноте.

А там Астафьевы бояре,
Их речи о боярском праве,
Что вечники и крикуны
За гривну поддержать должны.

Немецкий двор – купцы из Ганзы,
Все эти гости-иностранцы, (45)
Что выкликалось на Торгу,
Узнать на правом берегу

Спешили всё в торговых целях,
К кончанским старостам имея
Свой доверительный подход,
Чтоб получить с лихвой доход

От той торговли молодецкой,
Которую купец немецкий
Способен в Новгороде весть -
Все чутко с веча ждали весть.
 

Астафьевы подали знаки.
На вече спор дошёл до драки.
И кто-то, лезя на рожон,
Отца пырнул в живот ножом.

Он шёл домой с кровавой раной,
Успел ещё проститься с мамой
И умер на её руках.
Не отпевал его монах.

Мы по-варяжски с тризной в горе
Его ладью пустили в море,
Укрыв отца большим щитом,
Что щитники внесли в наш дом.

Отец был многого достоин.
Он в Городском полку был воин,
Носил доспехи и шишак (46)
Не для потех, не просто так.

Наш город славится свободой,
А кто её хранит народу?
Лишь харалужный княжий меч (47)
Границ не сможет уберечь.

Как лёд, в броне, доспесях, латах
Сверкают ратные ребята.
Из ополчения мужи
Порой берутся за ножи.

То вои, пешцы, коневницы. (48)
И все с достоинством на лицах
С дружиной собирают рать,
Чтоб за свободу постоять.

Грозят ростовскому соседу
И в Полоцк с договором едут.
А сами в городе порой
Концами спор ведут гурьбой.

Лес копий, черешковых сУлиц (49)
Среди его старинных улиц
В час столкновения концов
Служил ристалищу отцов.

И их кольчужные рубахи,
Мечей, дубин и кольев взмахи
Мирили кровью их раздор,
Сменив на мирный разговор.

С репьём мисюрка на макуше (50)
И с бАрмицей, закрывшей уши, - (51)
Таким запомнил я отца –
Посла Славенского конца».

«Твоя история красива.
В ней истина народной силы.
Она звучит, как Турий рог.
Вот Тора бронзовый божок.

Дарю тебе его, робея,
И восхищаюсь Турабеем.
Мой милый, не пора ль домой?
Далёко дом наш за кормой».

И на ушкуе с погулянья
Они вернулись зорькой ранней,
Укутавшись в суконный мятл, (52)
Который был дорогой смят.

В застёжке той накидки длинной
Узор на фибуле старинный,
Как викинг готландский со львом
В их схватке сплетены кольцом.

V
Что дочь гулящей стала девкой
Отцу жених сказал с издевкой,
Когда пришёл с визитом в дом,
Души не чаяли где в нём.

Когда отец узнал об этом,
Что жениху её секреты
С позором стали все ясны,
Пришёл конец её весны.

«Ах, непоседа-свербигузка! (53)
Да кто так делает у русских?!
Ну, итальянцы, чёрт дери,
Испортить девку мне смогли!

Ну, пыня, год на хлеб и воду! (54)
Я покажу тебе свободу!
В скуфью чертовку, в рясофор! (55, 56)
Вот мой отцовский приговор!»

Боярышню свезли на постриг,
Чтоб, претерпев духовный подвиг,
Она от мира отреклась,
Забыла пагубную страсть.

Её в монашеских одеждах,
Сомкнувшую от горя вежды,
В Покровский Зверин монастырь
В ночь заточили на псалтырь,

Где через малые оконца,
Куда не попадало солнце,
Она стремилась прыгнуть в ров,
Чтоб поглотил её любовь.

Пред Богородицы иконой
Она свои глотала стоны
И слёзы горькие текли
По неутраченной любви.

Она ему ещё писала,
Ну, резы в грамоту чертала.
И тот эпический фольклор
До наших дней дошёл с тех пор.

Я лирику её посланья
Вам зарифмую как признанье
В нежнейшем чувстве тех эпох,
Когда был мир не так уж плох.

Вот эти чувственные строки.
Они дают любви уроки,
Смиряющие «я» в страстях,
Всем грамотеям в соцсетях.

«К тебе я трижды посылала.
Ответа так и не узнала,
Какое зло ты затаил
И почему не приходил?

Я, относясь к тебе, как к брату,
Сама, быть может, виновата,
Что неразумием своим
Тебя задела, Бог бы с ним!

Но вижу я, тебе не любо,
А то б не вёл себя так грубо
И, скрывшись от завистных глаз,
Ты мог бы быть со мной сейчас.

Но если станешь насмехаться,
С тобой придётся нам расстаться.
Слаба и недостойна плоть.
Не я, суди тебя Господь!»

А баламут её, ушкуйник,
Надевши панцирный нагрудник,
В Югру готовился в поход
С другой встречаясь в свой черёд.

Той, что его и провожала
И по-над Волховом блуждала,
Не дождалась и, слёзы вон –
На тройке в свадьбы перезвон.

А он Ядрею воеводе
Для развлечения в походе
На гуслях песенку пропел,
Когда под парусом сидел.
 
ПЕСНЯ УШКУЙНИКА ТУРАБЕЯ
В стороне Софийской
По реке резвисто
Ходит на ушкуях
Голь в медвежьих шкурах.
И печаль во взгляде
Девушку обрядит
Провожать на время
Их ватажье племя.
Гонит их стихия
На дела лихие
С атаманом старым
За чужым товаром.
Убежал милёнок
От детей, пелёнок,
Только сгибнул где-то
За сырым рассветом.
И душа девицы,
Как река Мертвица,
Из протоки Россонь
Что бежит без спроса.
Как на той речице
Выпало девице,
Чтоб слезам не литься,
С горя утопиться.
Стала речке Луга
Близкая подруга.
Эх, беда-кручина!
Водская пятина.
Весь конец наш Людин
Плакать по ней будет.
Жалко ту молодку,
Утонула в лодке.
Улица Пискупля. (57)
Дом для жизни куплен
За стеной Детинец,
За окном гостинец. (58)

III ЧАСТЬ
ХЛЫНОВ
 
«Того же лета идоша на низ Вяткою ушкуиници разбоиници, совокупишася 90 ушкуев, и Вятку пограбиша, и шедше взяша Болгары и хотеша зажещи и взяша окупа 300 рублев. И оттуду разделишася на двое: 50 ушкуев поидоша по Волзе на низ к Сараю, а 40 ушкуев идоша вверх по Волзе и, дошедше Обухова, пограбиша все Засурие и Марквашь, и, переехаша за Волгу, лодьи, поромы и насады, павузкы, и стругы, и прочаа вся суды иссекоша, а сами поидоша к Вятце на конех по суху, и идучи много сел по Ветлузе пограбиша».
Троицкая летопись
« И избравше место прекрасно надъ рекою Вяткою близъ устия реки Хлыновицы на высокой горе…И на томъ месте… градъ устроиша и нарекоша его Хлыновъ градъ речки ради Хлыновицы».
Повесть о стране Вятской
I
Флот новгородский на ушкуях,
Пороги реками минуя,
Приплыл к далёким берегам,
Чтоб крепости поставить там,

Где жили племена удмуртов,
Чьи малочисленные гурты (77)
Свой сторожили средь лесов
В быту неприхотливый кров.

Цепочкой тянутся вдоль речек
Их чумы, как стада овечек,
Бревенчатые шалаши.
Нигде не видно ни души.

Но лишь причалят чужестранцы,
Как свист и гомон, пляски-танцы,
Толпится торг на берегу,
Поделочную бересту

С мехами на мечи меняют
И мёд приезжим предлагают
Таёжных бортей из дупла.
Шерсть, шкуры, хвойная смола -

Почти всё отдаётся даром.
Ушкуи, полные товаром,
Не возвращаются назад.
«Хранилищ надо ставить град» -

Ядрей командует на сходе,
Как главный выбранный в походе,
А Турабей ему в ответ
Вдруг смелый подаёт совет.

«Зачем нам новое жилище?
Давайте штурмом городище
Возьмём у этих дикарей!»
«Ты и возьмёшь», - сказал Ядрей.

Они пришли, ломая нравы,
И, взяв одним броском кровавым
Туземный малый городок,
Взимать придумали оброк

С почти покорных и пугливых
Племён безмолвных, сиротливых,
Готовых в страхе всё отдать,
Когда кистень вздирает тать. (78)

И на горе, на городище,
Спалив в огне до пепелища
Один священный древний чум,
Помор вдруг сделался угрюм.

К нему пришёл волхв новгородский,
Седой весь старец и неброский,
Кто вызвался идти в поход
Благословлять его народ.
 
Он был не хмур, но и не весел,
И знал одно из тех ремесел,
Что на Руси веками чтут
И мудростью у нас зовут.

«Помор, лукавить я не стану.
Скажу, как есть, всё ватаману.
С народом здешним больно крут
Ты стал, надев ему хомут.

Беда! Оплакивать всем миром!
Отряд таинственных батыров
Наш ночью вырезал расчёт,
Сокрыв разбойный свой налёт.
 
Они разграбили сторожку,
Где вы копили понемножку
Дань и трофеи городищ.
Теперь там угли от кострищ.

Живут в забытых городищах
Здесь, где ночами волки рыщут,
Дондинские богатыри.
Они ваткА поводыри.

ДондЫ, с ним Идна, ГУрья, ВЕсья
И Зуй; пьют часто, куролесят,
А Ядыгар и Эш-ТэрЕк
Ночами не смыкают век.

Они сбираются в ватаги
И по ночам, как злые маги,
Колдуют и мечи куют
И на конях в лесах снуют.

Тем, кто попался им на месте,
Несдобровать. Секирой треснет,
Пробьёт любой умбон и щит,
Тот за расправы наши мстит,

Кто стал убийцей этой ночью.
Его увидел я воочию,
А с ним девицу на коне,
Как смерть, в доспехов чешуе.

Что это были за злодеи,
Я не открою Турабею,
Поскольку в том твоя вина,
За что нам мстит их сторона».

«Ядрей был прав - к чему скупиться,
Свою построим крепостицу
И будем так оборонять,
Что не ворвётся даже рать!»

«Ты извлекать умей уроки
Из прошлого. Его пороки
Таит в безмерности своей
Насилие среди людей.

Кто опирается на силу,
Как вепри на свиное рыло,
Клыками корни бороздя,
ГлупЫ – без корня жить нельзя.

Без корня дерево погибнет
И секача порода сгинет
От голода, как в свой черёд
К сухой валежине придёт.

Ты сам себя уничтожаешь,
Коль ненавистью обжигаешь
Сердца, дающие тебе
Их право быть в твоей судьбе.

Зачем удмуртов ты обидел?
Они нам близкие по виду.
Пусть непонятен их язык,
Но с ними тот союз возник,

Что мог бы многие столетья
Крепить державы долголетье.
А ты обкрадывать их дар.
То хуже, чем грабёж хазар».

«Я сам себе, старик, хозяин.
И без тебя мой ум измаян
Междоусобицей такой.
Не буду говорить с тобой».
II
Чтоб захватил народец ватка
Ушкуйник Турабей Захваткин
(Такое прозвище к нему
Здесь прилепилось к одному),

Дал Турабею воевода
Ватагу храброго народа.
И на вечерней на зоре
Они пристать смогли к горе.

Там нарубили из осинца
Корявых брёвен для детинца
И разложили у реки,
Наутро чтобы кремль крепить.

Когда же утром пробудились,
То очень сильно удивились.
Река те брёвна унесла,
В Баляском поле разбросав.

За то языческую гору
Кикиморской назвали воры.
Ведь то кикимора сама,
Где нужно строить терема

Как будто, место указала.
Так крепостица начинала
Своё крепление и вот
В округе город уж растёт.
 
Тот Хлынов стали звать детинец.
Его оскаленный зверинец –
Из тёса кольев частокол
Оберегал, суров и зол.

В кремле ушкуйники том жили.
Они добычу всю делили,
Свезённую со всех сторон,
Где нанести смогли урон.

Они устроили на Вятке
Свои разбойные порядки.
Там, где до Бога высоко
И до начальства далеко.

Отряд с водилою Помором,
В набегах по округе скорых
Посильной данью облагал
Народы, что в лесах встречал.

Ватажья вольница лихая,
Заслуги парня признавая,
Здесь ватаманом на дела
Его на вече избрала.

И он построил крепость Хлынов
И град посадами раскинул,
Который Вяткой назовут,
Как тот народ, живущий тут.

III
 
Однажды, выйдя в ночь без света
За тын оправиться до ветра,
Помор увидел, как вдали
Не шла, парила от земли

Одна девица с коромыслом.
Глаза, сияющие смыслом,
Его пронзили, как клинок.
Он разглядеть её не мог,

Пока она была в тумане.
Но вышел месяц на поляне
Сиять как горний серафим,
Как вот она уж рядом с ним.

И в её облике туманном,
Во сне явлённом, будто странном
Всё холодило хлыну кровь
Под уханье таёжных сов.

Стояла юная вотячка (59)
И сердце в бешеную скачку
Пустилось, чуя рядом жуть,
Как колоколом било грудь.

Одета в белую рубаху,
Что тоже добавляло страху.
Нагрудник съёмный расписной
От сглаза с вышивкой чуднОй.

Халат с узорной опояской,
Платок, налобная повязка,
Весь в лунных блёстках укотуг, (60)
Браслеты на запястьях рук.

Глядит своим раскосым взглядом,
Куда смотреть бы ей не надо,
Всё подмечает, всё узрит,
С улыбкой хитрой говорит:

«Давно дондинские батыры, (61)
Кто подвиги во имя мира
В легендах наших берегут,
Уже не появлялись тут.

Болванский городок, Кокшаров
Разграблены в набегах ярых.
Бегут и с Вятки вотякИ
В леса подальше от реки.

Кукарка – город Чумбылата
Отстроен был весьма богато,
Но вы разрушили его,
Казнив и князя самого.

Потом на крепость Ералтея
Вы штурм вели, в крови пьянея.
Часть перебита, пал он сам,
Часть разбежалась по лесам.

По ХлЫновице и МолОме (62)
Девицам не пускать в соломе
Венки их приворотных чар
И в городище Иднакар (63)

Не выбирать себе супруга.
Свалила конская подпруга
Батыра, выбив из седла,
Как черемисская стрела. (64)

Весь, черемись, эрзЯ, печёра, (65)
Пермь, муром с чудью, ямь, мещёра (66)
И все мы: меря, вотяки (67)
На берегах большой реки

Булгарско-русскою войною
Не быть ни чьею стороною
Хотим в раздоре за меха,
В чём корень алчного греха.

Вы – христиане, мусульмане,
Кто нас считают дикарями.
А мы богов природы чтим,
Кровопролитий не хотим.

Вожди племён ваткА – эксеи
Харадж в Булгар платили зверем,(68)
Когда отряды кипчаков
И венгров появлялись вновь.

Потом пришли на Вятку русы
И на меха сменяли бусы,
Безделицы их ремесла,
У нас которым нет числа.

Но принуждали к мену силой.
Эксея дочери красивой
Воспользовались добротой
И погубили за постой.

В ответ вожди собрали войско
И за дружиной новгородской
Шли вслед, косой бросая взгляд,
И истребляли из засад.

Роды Можга, Дикъя с Пургою,
Шудья, Чола, Тукля с Дургою,
Пельга, Какся, Сурья, Жикъя,
Эгра, Чабья, Сюра, Юкья,

Ещё Бия, Вамъя, Юбера,
И Юсь на реках Пижме, Белой –
Всё это наши племена
И я их славлю имена».

«А ты сама кто будешь, дева?
Какого рода королева?
Скажи, поведай мне секрет,
В каком роду искать твой след?»

« Я так тебе скажу, ушкуйник.
Ты – вор и ярый богохульник.
Когда ты Кылно возводил
Зачем святилище сгубил -

Наш чум с Великой куалою? (69)
Теперь тебе не даст покоя
Наш дух удмуртов всех воршуд.
Проклятие таится тут.

Тебя постигнет злая кара.
С ней жизнь лишь чередой кошмаров
Казаться будет русу впредь.
И не спасёт тебя медведь.

Дочь туно – гусляра, шамана,
Чьи, как у оборотня раны
От воплощений многих жертв
Для поклонений тем, кто мертв.

Колдунья, жрица Керемета (70)
Из куалы Великой этой.
Вот пред тобою кто стоит
И вещее тебе сулит.

Скажи, гуслярный песнопевец,
Ты ж был ремесленный умелец.
Зачем сменил всё на разбой,
Ведь это нЕ было мечтой?»

«Откуда, ведьма, знаешь мысли?» -
Рука в бессилии повисла.
Он перед нею был так слаб,
Как будто добровольный раб.

«Я ничего не наколдую.
Твою погибель роковую
Ты сам в своей судьбе вершишь.
Бежишь? Вот видишь, к ней спешишь!»
***
Наутро был к нему подвойский, (71)
Бесстрашный воин и геройский,
Стыдливо голову склонил
И речь такую говорил:

«Помор, мы глупость совершили.
Своих ватагу перебили
В овраге ночью впопыхах,
За черемисов их приняв».

«Проклятье!» - в жилах Турабея
Застыла кровь вся, леденея,
И в ужасе молился он
За раздерихинский урон.

Поклоны бил святым иконам,
Пел гимн божественным законам.
Но и с иконы на него
Смотрело грозное чело.

Чуть пригляделся, с лика Девы
Вотячка на него глядела.
Как сумасшедшая сама
Она его свела с ума.

Так поразило Турабея.
Он, ей в глаза смотреть не смея,
Бежал от хлыновских утех,
Надев чешуйчатый доспех.

В своей ладье, минуя броды,
Догнал ушкуи воеводы
И, отчитавшись за труды,
Пошёл походом до Югры.

IV
Помору князя Святослава
Покоя не давала слава.
Он шёл в поход громить булгар,
Как печенегов и хазар.

И в тризнах по погибшим братьям
Он сыпал пьяные проклятья
Всем финно-угорским родам
И прочим диким племенам.

Хотя в Булгарском эмирате
Культурной больше было знати,
Чем у соседей, гой еси,
По всей раздробленной Руси.

Страна булгар была богата.
Что было мощью эмирата?
Его торговля и муллы
Далёкой веры Бухары.

Налог взимать умел он, дабы
С торговлей из варяг в арабы
Категорический ислам
Всем прививался степнякам.

И на Дунае, на Кавказе
Имела родственные связи
Власть династических элит,
В их браках размножая вид.

Об этом речь вёл с Турабеем
Толмач венгерский у Ядрея,
Переводить какой привык
Вогулов родственный язык.

Он был заказан из Сувара, (72)
Где как наёмников держала
Венгерских рыцарей отряд
Элита много лет подряд.

Он говорил о Беле третьем, (73)
О византийском этикете,
Жупанов Рашки вспоминал, (74)
Сказал, что был у них вассал.

«Меня судьба везде бросала
Служить чужим властям вассалом.
А вот на родине своей
Я не был с юности моей.

Меня там ждёт моя Камилла
И в Альба Регии могилы (75)
Арпадов древних королей, (76)
Что в базилике спят своей.

Но я скажу вам, что в Булгаре
Ждут женихов такие крали,
Хоть строгой кротостью своей
В бухарских все учителей,

СтройнЫ, смелЫ при виде крови,
Лишь гордо вскидывают брови,
Лицо скрывая между тем,
Чтобы не видеться ни с кем.

Но там, за этими шелками
Сокрыты с многими дарами
В пустыне пышные дворцы.
Твои не знают молодцы

Восточной женщины покорность.
Лишь в подчиненье её гордость,
В защите своих женских прав,
Каких тирана знает нрав».

«Ты расскажи мне про вогулов.
Какая слабость в них?»
«Разгулы.
Они в пристрастии к вину
За брагу отдадут жену.

Но только вы не увлекайтесь,
От них коварства опасайтесь.
Ведь это, право, дикари.
Хоть мы и так же говорим.

Ведь мы – мадьяры, они – манси.
И стыдно нам роднёй являться,
Но угры-предки в нас одни.
Дал бог же нам такой родни!

У нас династия Арпадов,
Они медвежьим шкурам рады.
Но понимает наш язык
И самый глупый их старик.

А их несметные богатства –
Простор, зверья пушного царства
Всех манит к манси на поклон.
Наш беден перед ними трон.

Привычны стали в этих землях
Переговорщики, им внемлют
И дарят с барского плеча,
Как ваши, шубы богача».

***
В пути, средь ссор и укоризны,
Бойцы оплакивали в тризне
Погибших от летучих стрел,
Что с берегов пускать умел
 
Вогул, кто мог оленьим рогом
В их наконечнике убогом
Сразить медведя наповал,
Верша священный ритуал,

И был коварный, кровожадный,
Безжалостный и беспощадный,
Кто ночью вырезать готов
Ватагу спящих молодцов.

Кругом раздольные просторы,
Куда свои ни кинуть взоры.
Повсюду дикие места.
Нет ни деревни, ни креста.

Лишь, спрятанный в еловых лапах,
Медведь гуляет косолапый,
Тайга за горизонта край,
Да пуганый вороний грай.


V
 
Князёк вогульский принял в гости,
Позвал на культ медвежьей кости
Всех, кто к шатрам его приплыл,
Мехами щедро одарил,

Был всем услужлив и покладист,
Во всём выказывая радость,
Но в щели чёрных его глаз
Был затаён злодейства час.

«Да это ж вылитый наш Геза!
Весь, словно кован из железа.
Лукавый и жестокий взгляд
И королевский наш наряд» -

Толмач скобкарь уж поднимает (79)
И хмель мадьяра обнимает,
Как он, держась за этот ковш,
В него ныряет, словно морж.

С дороги бойкие ватаги
Все дружно захмелели с браги.
Вино обильною рекой
Текло – блаженство и покой.

Дев возбудительные пляски,
Их обжигающие ласки –
Всё закружило, понесло
И Турабея развезло.

Рабы вина всем подливают,
Рабыни станы извивают,
А князь вогульский щурит глаз
И говорит в урочный час:

«Моя Сибирская царица
Идёт взглянуть на ваши лица
Таких красавцев-молодцов,
Лихих заморских удальцов!»

Тут, как засушенная муха,
Выходит ветхая старуха
И на Ядрея всё глядит,
Пристать к герою норовит.

«Обычай моего народа –
С ней сочетайся, воевода!
Даруй нам семя своих рек,
Чтоб рос здесь новый человек!»

Ядрей, хоть много перебрал он,
Пытался встать, его качало,
Старуху видеть был не рад.
И кровью наливался взгляд.

«Ты что подсунул мне, разбойник?!
Такой я милости достойный?!
Я покажу тебе, злодей!
Обиды не простит Ядрей!»

Он встал и меч пытался вынуть,
Но только плащ сумел откинуть,
Как был пронзён со всех сторон,
На копья стражи насаждён.

Дружина ахнуть не успела,
Вогулы принялись за дело –
Колоть, валить, рубить и бить
Гостей, кто брагу жаждал пить.

В пылу кровопролитной драки,
Вцепившись в русов, как собаки,
Их били также остякИ (80)
И резали, как мясники.

Ватаги, было, в бой вступились,
Но стрелы острые вонзились
Во всех бойцов – и наповал.
Тут каждый замертво упал.

Пронзило, словно жало змея,
Со всеми вместе Турабея.
Бесславно кончил жизнь Помор.
Туманом застилался взор…
***
Не спят бойцы в глубоких ямах.
Тела их к поруганью, сраму
Клевали птицы, зверь глодал,
Коль голод мимо его гнал.

И прах, пристанищ не имея,
В кострах, как пепел был развеян,
Выстреливая вспышкой искр
В слезах морских прибрежных брызг.
КОНЕЦ
 
ЛЕКСИЧЕСКИЕ И ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ СНОСКИ

Я для друзей, как археолог,
С забытых слов забвений полог
Снимаю в лирике страстей
Этимологии моей.

Я открываю вам завесы
Значений слов с крутых, отвесных
Нагромождений многих рифм,
Поющий архаизмам гимн.

И, напоив своим кумысом
От их давно закисших смыслов,
Вам поддержу иммунитет
От слов, которым пользы нет.
1. Ушкуйники — новгородские пираты. Летописи дают ушкуйникам имя поморов или волжан. Вольные люди, входившие в вооружённую дружину, снаряжавшуюся новгородскими купцами и боярами, разъезжавшую на ушкуях и занимавшуюся торговым промыслом и набегами на Волге и Каме; повольники (на Руси XIV—XV вв.), охраной приграничных территорий Великого Новгорода. Также новгородские ушкуйники промышляли на северных реках — в Новгородской и Вятской землях XIV—XV веках члены вооружённых дружин посадского войска новгородского посадника, формировавшихся для защиты северо-западных границ Руси. В свободное время от службы ушкуйники осуществляли торговые и промысловые экспедиции на Волгу и Каму.
2. Хлыновские от слова Хлынов – старинное название города Киров во времена речных пиратов - ушкуйников.
3. Детинец – старинное название кремля в древнерусских городах.
4. Конец, концы – здесь имеются ввиду районы Великого Новгорода. Наиболее старинные из них НЕревский, ЛЮдин (Гончарский) и СлавЕнский концы.
5. Ушкуй – плоскодонные парусно-гребное судно ушкуйников.
6. Свейский – старинное название шведского.
7. Ве;псы (вепс. vepsl;i;ed; официально до 1917 — чудь[7]) — финно-угорский народ.
8. Сигтунские ворота – трофей совместного похода карелов и новгородцев в 1187 г. на шведскую столицу Сигтуну, ныне бронзовые двери в западном портале Софийского собора в Великом Новгороде.
9. Хлын – разбойник.
10. Раздериха – устарев. раздор.
11. Закаменная – за Уралом, древн. название.
12. Свистопляска – старинный праздник в Вятке.
13. Степенный посадник – главный посадник в Новгороде над посадниками из всех районов города.
14. Умбон – (лат. umbo «выступ, выпуклость») — металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещённая посередине щита, защищающая кисть руки воина от пробивающих щит ударов. Под умбоном часто находится ручка, за которую воин держит щит. Также выступает в качестве украшения щита. Нередко умбону придавалась заостренная форма, позволявшая наносить поражающие удары щитом.
15. Битва на Во;рскле — крупное сражение, состоявшееся 12 августа 1399 года между объединённым войском Великого княжества Литовского и его русскими, польскими и немецкими союзниками под командованием князя Витовта, с одной стороны, и войсками Золотой Орды под командованием хана Тимур-Кутлуга и беклярбека Едигея — с другой. Одно из крупнейших сражений XIV века в Восточной Европе. Завершилось решительной победой татарской армии и полным разгромом литовского войска.
16. Ты;сяцкий (также Тысячник) — должностное лицо княжеской администрации в городах Средневековой Руси.
17. Список – рукописная копия оригинала.
18. Судная грамота – судебный кодекс Новгородской республики.
19. Кончанский староста – руководитель местного самоуправления в одном из концов – районов Великого Новгорода.
20. ГоспОда – новгородская высшая палата, в неё входили владыка – архиепископ, посадник, тысяцкий и старосты.
21. Морганатический брак – не равный по социальному статусу.
22. НУкер – монгольский дружинник, воин в личной гвардии ханов.
23. Полю;дье — способ сбора дани с восточнославянских племён, практиковавшийся в IX-XII веках на Руси.
24. Яса;к (монг. засаг «власть»; тат. ясак — натуральная подать, башк. я;а; «подать, налог»). Десятая часть, выплачиваемая как натурой с ежегодного урожая и различными товарами, так и серебром.
25. Туска – специальный налог, собиравшийся в дар приехавшим правителям или посланникам.
26. Ма;нси (манс. м;ньси; устаревшее — вогу;лы, вогуличи) — малочисленный народ в России, коренное население Ханты-Мансийского автономного округа — Югры.
27. Розважа – старинная улица в Великом Новгороде на Софийской стороне.
28. ПисАло – палочка, которой писали на бересте в берестяных грамотах.
29. Резы – буквы в берестяных грамотах.
30. Одерноватые холопы – низшая ступень, полные рабы, ставшие таковыми в результате невыплаты долга или совершения какого-либо проступка в Новгородской республике.
31. Изорники – крестьяне, обрабатывающие чужие земли.
32. Кочетники - крестьяне, обрабатывающие чужие земли.
33. Готланд - остров Готланд (дословно «Земля готов») расположен в Балтийском море, в 90 км к востоку от побережья Швеции, в состав которой и входит, и примерно в 130 км к западу от Эстонии и Латвии. Остров имел очень большое значение в период эпохи викингов и в эру ганзейской торговли по Балтике между Востоком и Западом. Но еще ранее Готланд стал родиной германского племени готов, которые сыграли крайне важную роль в истории многих стран Европы, включая будущую Киевскую Русь.
34. Ганзейский союз, Га;нза, также Ганзея (нем. Deutsche Hanse или D;desche Hanse, др.-в.-нем. Hansa — буквально «группа», «союз», лат. Hansa Teutonica) — крупный политический и экономический союз торговых городов северо-западной Европы, возникший в середине XII века. Просуществовал до середины XVII века. В регистр Ганзы были включены 130 городов, из них — около 100 портовых, а под её влиянием находилось до трёх тысяч населённых пунктов. К началу XV века Ганза объединяла около 160 городов. Система торговых отношений опиралась на конторы. Иностранные конторы Ганзы находились в Бергене, Лондоне и Брюгге, Новгороде, Венеции и др.
35. Менора – золотой семисвечник, церковн.
36. Во;дская пяти;на (или Вотская пятина, Вотьская пятина, Вотская земля, нем. Wattlande) — северо-западная пятина Новгородской земли до XVIII века. Территория расположена между реками Волхов и Луга. Получила своё название по финно-угорскому народу водь, проживавшему на этих землях. Делилась на Корельскую (к западу от реки Волхов) и Полужскую половину.
37. Нятцы-Нятие (устар.),нятство-взятие под присягу или «под крест», в плен, задержка в тюрьме.
Отсюда нятцы пленники, взятые во время войны, или лица, арестованные за преступленииВ битве при Шелони 1471 года «обретеся нятцов 1000 и 700 человек».
38. Маршрут – народн. маршлу;т из нем. Мarschroute.
39. Корчага – большой глиняный горшок или большая кринка с широким горлом с двумя вертикальными ручками. Использовалась для хранения различных пищевых продуктов и напитков (зерна, молока и т. п.). Например, корчага была пивная, бражная. Уменьшительное — корчажка. В XII веке (1146 год) использовалась как ёмкость и мера виноградного вина. Обычная амфора вина (корчага) равнялась двум вёдрам. По тому времени ведро ещё не имело единого объёма для всей Руси (для разных земель его объём равнялся от 12 до 15 литров), поэтому можно лишь предположить, что корчага равнялась приблизительно 25 литрам. Корчагами в древнерусской литературе называли амфоры, привезённые в X—XIII веках из Причерноморья. Корчагами в археологической литературе называют крупные сосуды с двумя ручками, круглодонными корчажками — вид амфор из Причерноморья.
40. Велеград – столица Великой Моравии, существовавшей в 822—907 годах на Среднем Дунае.
41. Лубяница (Лубянка) - одна из улиц Великого Новгорода. Находится на Торговой стороне на территории исторического Славенского конца. В древности в этом районе от Торга к валу Окольного города проходила улица Лубяница (Лубянка). Впервые она упоминается в Новгородской первой летописи под 6704 (1196) годом. Название Лубянка в Москве впервые упомянуто в летописи в 1480 году, когда Иван III приказал новгородцам, выселенным в Москву после падения республики, селиться в этом месте. Именно при участии новгородцев была построена церковь Святой Софии, по подобию Софийского собора в Новгороде, и именно они назвали этот район Лубянкой, в честь Лубяниц — района Новгорода.
42. Луб - подкорье, исподняя кора дерева. Обычно липовый луб шёл на кровли (под тёс), мочала, а луб с молодых лип — на лыко. Лубом называли также волокна конопли, льна, крапивы, употреблявшиеся для выделки пряжи.
43. Уличанский сход – уличное собрание в выборной системе новгородского вече.
44. Ярославов двор - исторический архитектурный комплекс на Торговой стороне Великого Новгорода. Одно из главных мест проведения вечевых собраний в Великом Новгороде во время существования Новгородской республики.
45. Гость (гости) — название крупных купцов до введения купеческих гильдий, иноземный купец. Впервые упоминаются в договорах князей Олега и Игоря с греками.
46. Шишак – тип шлема.
47. Харалужный меч, харалуг – цветистая сталь, булат (татар. кара-лык).
Харалужный, стальной. «Половци главы своя поклониша под мечи харалужнии»
из Слово о полку Игореве.
48. Вои, пешцы, коневницы воины, пехота, конница в старинном летописном звучании.
49. Су;лица - разновидность метательного оружия. Представляет собой дротик, метательное копьё, имеющее железный наконечник длиной 15—20 см и древко длиной 1,2—1,5 м. Активно использовалось в восточной и северной Европе в IX—XIII веках как боевое и охотничье оружие.
50. Мисюрка – тип шлема. Мисюрки делались из железа или из стали, представляли собой небольшой шлем, к краям которого обязательно крепилась кольчужная бармица, которая достигала большой длины и полностью или частично закрывала лицо, шею, плечи. Изредка к бармице могли крепиться науши.
51. БАрмица - в Древней Руси 10–13 вв. или в восточных странах кольчужная железная сетка, обрамляющей шлем по нижнему краю, закрывающая шею, плечи, затылок и боковые стороны головы, в некоторых случаях: грудь и нижнюю часть лица.
52. Мятель — мятл (стар.) — широкая верхняя одежда (дорожная, осенняя и зимняя), похожая на плащ или мантию. Большей частью мятель был суконный, разных цветов, и встречался ещё с XI века в Галицком княжестве, Киеве, Новгороде и Литве.
53. Свербигузка – девушка, которую постоянно тянет на приключения. Непоседа.
54. Пыня - недотрога, недоступная девушка.
55. Скуфья;, скуфия; (от греч. ;;;;;;; «шапка») — повседневный головной убор православного духовенства и монахов. В зависимости от местных традиций право ношения скуфьи может предоставляться послушникам и иным лицам.
56. Рясофор (рясофорная послушница) — носящий рясу. В Греции принято называть эту степень «рясофорный послушник» («рясофорная послушница»), и греки не считают рясофор степенью монашества, относя его к послушничеству (подготовке к монашеству). Облачение монаха-рясофора состоит из рясы, камилавки (скуфьи) и чёток.
57. Писку;пля — ныне не существующая улица древнего Новгорода. В Средние века была главной улицей новгородского Детинца. Пискупля (то есть «Епископская») получила своё название из-за того, что мостилась на деньги новгородского епископа. Улица пересекала территорию крепости и выходила к волховскому Великому мосту. С другой стороны выходила из Детинца через Спасскую башню в Людин конец и переходила затем в улицу Добрыня.
58. Гостинец - Слово «гостинец» известно в русском языке очень давно и пришло в него из старославянского языка, где означало «большая дорога».
59. Вотяки – удму;рты (удм. удмурт, удморт, мн.ч. удмуртъёс; устаревшее русское название — вотяки;, отяки, отяцкая чудь) — финно-угорский народ, в основном проживающий в Удмуртской Республике и соседних регионах России.
60. Укотуг – старинный и традиционный удмуртский девичий головной убор.
61. Дондинские батыры – герои народного эпоса удмуртов.
62. Хлыновица, Молома – реки, притоки Вятки.
63. Иднакар - Городи;ще Со;лдырское I (Иднака;р) (удм. городище [богатыря] Идны;) — археологический памятник федерального значения, средневековое городище IX—XIII веков, памятник чепецкой археологической культуры. Городище расположено в Удмуртии, в четырёх километрах от города Глазова на высоком мысу (гора Солдырь), образованном слиянием рек Чепца и Пызеп.
64. Черемисы - Мари;йцы (мар. мари, марий, мары, маре, мере, м;р;; другое дореволюционное название — черемисы) — финно-угорский народ в России, проживающий, в основном, в Республике Марий Эл.
65. Весь — прибалтийско-финское племя, от которого происходят вепсы, а также частично карелы и некоторые северные группы русских. Племя занимало территорию Межозёрья: между озёрами Нево, Онего и Белым и далее на юг (так, в новгородской волости Егна проживала весь егонская).
Эрзя;не, э;рзя (эрз. эрзят) — этническая группа мордвы. Язык — эрзянский мордовской группы финно-волжской подветви финно-угорской ветви уральской семьи. Эрзя проживают в основном на востоке Мордовии, в бассейне рек Мокша и Сура, а также Волги и Белой.
Печо;ра, Печёра, Пече;ра — финно-угорское или самодийское племя, в древности населявшее район р. Печоры.
66. Ко;ми-пермяки; (пермяки; самоназвание — коми морт, коми отир, коми-пермяккез) — народ финно-угорской группы, проживающий в России.
Чудь — собирательное древнерусское название ряда племён и народностей, как правило, прибалтийско-финской группы (водь, весь, сумь, емь, ижора, эсты и др.).
Му;рома — финно-угорское племя, которое с середины I тысячелетия нашей эры жило в нижнем течении Оки в окрестностях города Муром.
Мещёра (Мещера;) — древнее финно-угорское племя[1], вошедшее в состав Древнерусского государства и растворившееся в русской и эрзянской народности. Расселялось по среднему течению Оки (Мещёрская низменность). Язык волжско-финской группы — мещерский.
67. Ме;ря, меря;не — древнее летописное племя, проживавшее в Верхнем Поволжье на территории современных Ярославской, Ивановской, Владимирской, северной и восточной частях Московской и западной части Костромской областей России. Одни исследователи считают мерю финно-угорским племенем, другие используют этноним «меря» для общего названия славянского и финского населения (мерянская культура), проживавшего на этой территории во второй половине I тысячелетия нашей эры.
68. Хара;дж (араб. ;;;;;) — государственный налог в странах ислама, который взимается с иноверцев (кафиров) за пользование землей и другой собственностью согласно мусульманскому преданию.
69. Куала; (куа, устар. рус. квал, чум) — святилище в традиционной религии удмуртов. Представляет собой небольшую простую срубную постройку с открытым очагом, в которой проводились семейные и календарные обряды жертвоприношения воршуду — покровителю рода.
70. Керемет -(Луд, Шайтан), в удмуртской мифологии творец зла, противостоящий своему добродетельному брату Инмару. Моления К. совершались при эпидемиях и т. п. в священных рощах - кереметах (лудах), где специальный жрец туно приносил в жертву богу животных чёрной масти.
71. Подвойский -  должностное лицо в Древней Руси, всенародно объявляющее распоряжения властей.
72. Сувар (тат. Суар, чуваш. С;вар) — город Волжско-Камской Булгарии, который был основан племенем суваров не позднее IX века и существовал до 1236 года. Разрушен в 1236 году в ходе общемонгольского Западного похода, возглавляемого вторым правителем улуса Джучи Бату, и больше не восстанавливался.
73. Бела III (венг. III. B;la, словацк. Belo III; ок. 1148—1196) — венгерский король из династии Арпадов.
74. Жупа;н (праслав. ;upanъ), у сербов «Великий жупан» — князь или старшина у южных славян, руководитель округа, области (края, страны) государства.
Ра;шка (серб. Рашка / Ra;ka) — средневековое сербское государство (великая жупа) и одноимённая область. Согласно данным византийского императора Константина Багрянородного, после переселения сербов на Балканы область Рашка располагалась между реками Сава, Врбас и Ибар.
75. Се;кешфехервар (венг. Sz;kesfeh;rv;r [;se;k;;f;;he;rva;r] (инф.)) — город в Венгрии. В Средние века Секешфехервар был важнейшим городом Венгрии, местом расположения королевской резиденции. В городе были коронованы 37 королей и погребены 15 правителей. Название города можно перевести как «Престольный белый град» — это венгерское имя восходит к латинскому «Альба Регия», имя, под которым город был известен в Средние века.
76. Арпа;ды (венг. ;rp;dok, хорв. Arpadovi;i, словацк. Arp;dovci) — династия князей (с 1000 года — королей) Венгрии, правившая с конца IX века по 1301 год. В Средневековье династию часто называли «Домом Святых королей».
77. Гурт – с удмуртского населённый пункт, деревня, село.
78. Тать – в устаревшем значении вор.
79. Скобкарь – деревянный или берестяной ковш для питья и подачи напитков в виде чаши или ладьи с двумя ручками (скобами). Ручки скобкаря часто были выполнены в виде хвоста и головы птицы (утки, лебедя), иногда лошади или дракона.
80. Ха;нты (самоназвание — ханти, хандэ, кантэк, ас хоят; рус. устар. остяки;) — коренной малочисленный угорский народ, проживающий на севере Западной Сибири, в основном в ХМАО.
81. Ультрамонтаны – В старинном Болонском университете (юридическая школа существовала с 1088 г.) студенты делились на две главные части, «ультрамонтанов» (из-за гор, то есть из стран вне Италии, за Альпами) и «цитрамонтанов» (из Италии, по сю сторону Альп).
82. Гогуля - Загогу;лина. Образовано от существительного загогуля, имеющего то же значение, которое в свою очередь образовано от слова гогуля — «закорюка». Загогу;лина. Древнерусское — гогуля (закорюка). Слово является исконным. Оно образовано приставочным способом от исчезнувшего из современного русского литературного языка слова «гогуля». Время появления слова точно не установлено. Исследователи предполагают, что оно стало употребляться с XIII в. Загогулина — «завитушка, кривая линия». Производное: загогулинка. загогу;лина «закорючина, толстый конец палки, набалдашник», псковск., тверск., также у Гоголя. От *гогуля. Ср. польск. gog;;ka «плодовое зернышко».
83. Карачу;н, Корочу;н — в славянской мифологии злой дух, сокращающий жизнь и олицетворяющий смерть в раннем возрасте, а также по мнению ряда исследователей божество нижнего мира, являющееся повелителем морозов, холода и мрака.
84. Базлать – диалект, означает кричать.
85. Перы;нь — урочище вблизи Новгорода. Предположительно, здесь находилось древнерусское языческое святилище, посвящённое славянскому богу-Громовержцу Перуну.
86. Болван – устаревшее название идола.
87. Угоняй — новгородский тысяцкий в Древней Руси. В сказании иоакимовской летописи о крещении Новгорода, приведённым в «Истории Российской» Татищевым, вместе с жрецом Богомилом Соловьём возмущал своих сограждан-новгородцев ("ездя всюду, вопил: «Лучше нам помрети, неже боги наша дати на поругание»") против новой, христианской веры и был побеждён киевским тысяцким Путятой.
88. Побуд - (Будай), то есть пробуждённый и пробуждающий, духовный учитель и благовестник воли богов в ведической вере древних русов.
89. Стожа;р — шест, втыкаемый в землю в середину стога для устойчивости.
90. Влады;чный двор — самая древняя часть новгородского кремля. Именно отсюда начиналась городская крепость — Детинец.
91. Глеб Святосла;вич (убит 30 мая 1078 года) — князь тмутараканский (1064 и 1066—1068 годы), князь новгородский (1069—1078 годы); старший сын великого князя киевского Святослава Ярославича.
92. Чадь – в устаревшем значении народ, дружина.
93. Кали;ка (Кали;ки перехо;жие, Кале;ки перехожие) — старинное название странников, поющих духовные стихи и былины
94. Козьмодемья;нская — улица в Великом Новгороде. Находится на Софийской стороне, на территории исторического Неревского конца. Впервые упоминается в 1234 году как Козьмодемьянская. Названа по церкви Козьмы и Дамиана.
95. Тухол – (у этрусков Тухулка) – древнее славянское божество смерти. Плакальщицы, выкрикивая в посмертных тризнах его имя пронзительными голосами, подобными крикам ночной птицы, выражали свою печаль по случаю смерти своих близких и призывали его месть на голову виновника их гибели.