Вадим Леванов. Одинокий русский драматург

Память

ВАДИМ ЛЕВАНОВ: ОДИНОКИЙ РУССКИЙ ДРАМАТУРГ
(13 февраля 1967 – 25 декабря 2011 )

Когда соприкасаешься с каким-либо крупным явлением – в любой области! – каждый составляет о нём своё и только своё впечатление. Так, например, говорят о крупных городах, которые вроде бы все знают – однако в них есть заветные для сердца места. Вот и получается, что у каждого человека «своя» Москва, «свой» Париж… Однажды подруга-москвичка мне так и сказала: «Хочешь, покажу тебе «свою» Москву?» И повела меня неведомыми мне доселе потайными тропками, любимыми своими дорожками и скверами…
И в этой статье мне хочется именно показать «своего» Вадима Леванова – такого, каким знала его только я.
Мы встретились на весенней сессии в московском Литературном институте им. Горького в апреле 1994 года. Я в тот момент с трудом приходила в себя после тяжёлой операции, разрушившей мои надежды на материнство, а Вадим совсем недавно встал на ноги после страшной травмы и нескольких лет инвалидной коляски… Я шла с неподъёмными вещами (на все сессии я возила учебники и пишущую машинку!) по общаговскому коридору на Добролюбова, а Вадик в этот момент вышел из своей комнаты. Наши взгляды пересеклись…
Вспыхнуло чувство. Мы смотрели – и не могли насмотреться, говорили – и не могли наговориться. Вадик был человеком больших знаний, широчайшей эрудиции. Но главное даже не это. У него был мощный интеллект, очень живой и острый ум. Пожалуй, он один из самых умных людей, которых мне посчастливилось встретить в жизни. Вот уж воистину: ловил любую мысль на лету! Ему не нужно было повторять дважды или разжёвывать информацию – он опережал на несколько шагов любую твою догадку или озарение, немедленно продлевая их своими. Он был блестящим собеседником.
Кстати, литинститутская профессура очень высоко ценила этот его дар во время сдачи экзаменов и зачётов. Они так очаровывались его умными и пространными речами, что ставили пятёрки словно под гипнозом. Мне не удавалось так заворожить экзаменаторов никогда, и я шла на экзамены как на суровое испытание, потому что всегда гораздо лучше владела искусством письменной речи, нежели устной. Вадик же щёлкал экзамены как семечки. А в ответ на мою неприкрытую зависть весело смеялся: «Лерка, смотри проще на это! Экзамены – это игра. Кто кого: ты профессора или он тебя? Вот представь: он тоже встаёт утром, пьёт кофе, едет на экзамен и не знает, как сложится день, какие студенты сегодня придут… Поверни ситуацию в свою пользу, не дай ему взять инициативу в свои руки!» Я восхищалась – но последовать его совету не умела. Мои экзаменационные пытки длились, а Вадик собирал очередные дивиденды.
Я посвящала ему стихи.

* * *
Не знаю я, кто́ ты; для встречи хватило кивка.
Но если река ты – пусть будет глубокой река,
А если ты путник – пусть будет дорога легка,
А если ты небо, то я облака, облака…

А может, ты время? Бегущие вдаль огоньки?
Склоняюсь и пью из глубокой прохладной реки,
И вдоль по дороге иду, и пою, и пылю,
И лица дорожных камней безответно люблю…

Вадик моложе меня на год, но был тогда ментально и духовно много старше. Пережитое привело его в драматургию – начинал он свою молодую красивую жизнь как тольяттинский актёр, искал себя, метался. Травма «помогла» определиться, услышать зов дара, который он нёс до конца высоко и светло. А ещё он обрёл веру, с которой уже иначе смотрел на все жизненные события. Я многому у него училась. Именно благодаря Вадиму окончательно определилась с выбором и я, придя всей душой к православию. Произошло это ненавязчиво, как-то само собой после многих и многих наших с ним споров и бесед, которым нет числа.

* * *
Два странника, бредущие в пустыне,
Два миража почти,
Мы встретились – и не разъять отныне,
Не развести пути.

И нужно нам теперь совсем не много:
Какой-нибудь порог,
Которым завершается дорога,
Который помнит Бог;

Где так светлы над тёмными очами
Два ясных плавных лба
И где едина ноша за плечами,
Которая – судьба.

Он безумно любил театр. Боготворил Чехова. До встречи с Вадимом моё отношение к драматургии было поверхностным, потребительским, что ли – на уровне рядового зрителя. Вадик вдохнул в меня новые мысли и чувства, заразил своей увлечённостью и жаром сердца. Говорить о драматургии он мог часами – как и я о поэзии. Например, он утверждал, что главный герой в любой пьесе – тот, кто в конце умирает. Даже если это незначительный или мало значимый персонаж вроде чеховского Фирса. «Так что же, выходит, что пьеса «Вишнёвый сад» – про Фирса?» – спрашивала я, ещё не охватывая всей глубины этой мысли. «Выходит, что так…» – задумчиво отвечал Вадим, загадочно улыбаясь… Не очень он понимал и принимал поначалу мои стихи – у него была тяга к поэзии более надмирной и сложной в языковом смысле, однако со временем он полюбил то, что я писала, и изменил своё отношение к моему творчеству на прямо противоположное. Вместе мы проходили с ним школу жизни, постигали смыслы и тайны творчества, открывали свои Вселенные.

МОЛИТВА
Благослови меня, Господь!
Мы к этой встрече шли оттуда –
Из детства, из мечты, из чуда
Сквозь лёд, и пламя, и пески
Путями смертными тоски.

Жизнь пресною была, пока
Не отыскали мы друг друга.
И в том, Господь, Твоя заслуга,
И воля, и судьбы рука,
Две чаши вечного песка,

Где верхняя почти пуста…
Мы б проиграли эту битву,
Когда б смиренную молитву
Не донесли к Тебе уста
Сном моря, трепетом листа.

Благослови меня, Господь!
Познали мы, как не случайны
Твоих щедрот земные тайны.
На счастья малую щепоть
Благослови меня, Господь.

Ещё до института молодой начинающий актёр Вадим Леванов, запутавшись в сложном любовном треугольнике, выбросился из окна 5-го этажа на глазах у своей жены. Упав, он чудом выжил, но непоправимо повредил пяточные кости, сломал позвоночник, руки, ноги… Спасла его жена, которая сумела в кратчайшие сроки найти хирурга, не побоявшегося оперировать умирающего «летуна». Но после воскрешения Вадику пришлось пережить десятки операций, медленно и долго двигаясь в направлении хоть небольшого выздоровления и возможности жить полноценной жизнью. Боль не оставляла его никогда. Он сжился с болью и даже смирился с ней. Обезболивающие колол себе сам, делая это буднично и спокойно. Он стойко принимал эту страшную плату за собственную глупость, нёс её с достоинством. За те тяжелейшие годы лечения он сумел многое переосмыслить в жизни и в себе и прийти к своему настоящему предназначению. Я его ласково называла «нашей Русалочкой» – потому что каждый шаг давался ему невероятным трудом и отзывался острой болью в ступнях, но со стороны этого не замечал и не знал почти никто.
Ходил он, тяжело опираясь на палку. Вся его стройная высокая фигура, летящие вьющиеся волосы, красивое тонкое лицо не могли не обращать на себя внимания. Мы тогда оба светились счастьем. Мне всё время хотелось защитить его от внешнего мира, от любопытных взглядов, от всех. Обычно мы ездили в институт на троллейбусе – в метро ему было сложнее передвигаться. И в троллейбусе мне хотелось прикрыть его собой, только бы его не толкнули, не сделали ему ещё больней… Мы чувствовали и слышали друг друга так, что не нужны были ни слова, ни объяснения.

* * *
Грустно, радость моя.
              Но я счастлива, горе моё.
Я с надеждой вступаю в снега –
                как всегда, как обычно,
И в обители вечной зимы
                мне легко и привычно.
Я снегам, как тебе, моя боль,
                благодарна за всё.

Я боюсь за тебя.
                И неловко пытаюсь гадать:
Будет круг наших дум
                до родимого пятнышка сужен,
Будешь ты с каждым днём,
                с каждым часом
                всё больше мне нужен…
Я боюсь за тебя.
             Да сойдёт на тебя благодать.

И, не ведая слов,
             неумело и страстно молюсь
За твоё воскрешенье,
                за наши счастливые слёзы,
За троллейбусный гам,
                за апрельские наши берёзы
И за нежность,
                в которой безумство похоже на грусть.

Позже он ответил на это моё стихотворение – своим:

* * *
Ты помнишь? Холод. День. Троллейбус. Стылый парк.
Банановая кожура на голой чёрной ветке.
Скамейка. Чёрный снег. И нежный сизый пар
От сигарет. Всё это – лишь пометки

В твоей тетрадке. На полях. Чтоб не забыть,
Как твои пальцы я не мог согреть губами,
И эту дрожь, которая меж нами
Сплеталась в тонкую серебряную нить…

И не порвать её. Не разлюбить.

Отношения наши развивались стремительно и очень серьёзно. Я тогда жила в Воркуте, Вадим ещё определялся между Самарой и Тольятти: в первом городе жила жена, с которой остались тёплые, уважительные и дружеские отношения, во втором – родители, любимая замечательная мама, так много сделавшая для его здоровья и покоя. Я звала его к себе, но его пугали северные холода. Вадим сделал мне предложение и пригласил в Тольятти знакомиться с мамой (заочно мы с ней, конечно, общались, неоднократно говорили по телефону).
Наступило лето. Всё это время мы практически не расставались – все наши скромные средства уходили на междугородние звонки. Не имея возможности видеться и сходя с ума от тоски, мы ежедневно говорили по нескольку часов – и не могли наговориться, насытиться, надышаться друг другом.
В июне произошло знаменательное событие для Вадика – его как молодого драматурга с пьесой «Парк имени Горького» пригласили в качестве участника на семинар драматургов «Авторская сцена», который проводился в родовом имении Александра Николаевича Островского Щелыково (музей-заповедник), что под Костромой. У «Авторской сцены» богатая история. Она начиналась в 1988 году в Щелыково в сотрудничестве Союза театральных деятелей с американским Театральным центром Ю. О’Нила, затем продолжилась в знаменитой Тарусе, старинном Боровске и т. д. Семинар преследовал две цели: первая – профессиональная помощь драматургам (для кого-то из них это была первая встреча с театром в качестве автора), вторая – привлечение внимания широкого круга театральной общественности к новым авторам и пьесам и помощь современному отечественному драматургу.
Вадим загорелся мечтой поехать на семинар вместе со мной. Он лихорадочно искал возможность осуществить задуманное – и ему это удалось. Было принято решение: поскольку Вадим инвалид, ему разрешалось ехать на семинар с помощником – что-то вроде сиделки или медсестры. И Вадим включил мои данные в анкету. Мы с ним долго совещались и остановились на том, что я поеду инкогнито. То есть на этом семинаре я была просто «девушка Вадима Леванова» – информацию о том, что я тоже студентка Литинститута, поэт и творческий человек, мы на всякий случай утаили ото всех.
В чём суть этого семинара? Центр Юджина О’Нила в США, основанный Джорджем Уайтом, открыт миру, сотрудничает со многими странами, в том числе и с Россией, являясь родным домом для драматургов, композиторов, поэтов, артистов, критиков, студентов. В Щелыково за две недели параллельно ставили несколько пьес молодых драматургов со всей страны, для чего туда были приглашены московские театральные актёры и режиссёры. Затем разученные и отрепетированные пьесы открыто показывали прямо на натуре среди живописной щелыковской природы. Помимо этого, участникам и гостям предоставлялись уникальные экскурсии по этим красивейшим местам. Незабываемые моменты! Вот именно о таких вещах Вадим любил с улыбкой говорить: «Будет о чём вспомнить на свалке…»
Не было бы ни малейшим преувеличением сказать, что Вадик стал неоспоримым лидером семинара, звездой его и открытием. Конечно, его пьеса выглядела на особицу. Она была живой, страстной, глубокой, ироничной, мудрой. Актёры учили роли на большом подъёме, все нюансы пьесы жарко обсуждались, вопросы, замечания и восторги тут же высказывались автору – для драматурга это, конечно, необыкновенно полезная и познавательная школа работы над собственной пьесой в процессе её постановки, где можно было всё время что-то улучшать и переписывать, ели вдруг становилось понятно, что сцены «не работают» или монологи звучат натянуто-искусственно. Сразу оговорюсь, что Вадиму не пришлось ничего менять – вся пьеса была безоговорочно принята на ура и актёрской труппой, и постановщиком пьесы – известным театральным и кинорежиссёром Петром Кротенко.
Эти две недели были, наверное, самыми счастливыми в жизни. Дивная красота российских пейзажей, ежедневные интереснейшие репетиции, «внеуставные» отношения с актёрами и драматургами окрыляли душу и поднимали её на неведомую доселе высоту. К Вадиму и ко мне относились трепетно: к нему – с невероятным уважением и пиететом как к несомненному таланту, ко мне – с нежностью и любовью как к милой 28-летней женщине, которая плавно и гармонично вписалась в творческие будни участников семинара. И когда наступил мой день рождения, вся творческая группа подготовила мне сюрприз с подарками и шумным поздравлением. Более того, на чтениях в том году присутствовал сам Джордж Уайт. Услышав, что я именинница, он подошёл ко мне и через переводчика поздравил с моим маленьким событием, подарив мне эксклюзивную позолоченную закладку для книг авторской работы. Она по сей день хранится у меня в картонной коробке с дорогими сердцу вещами и письмами.
Но так получилось, что именно этот сумасшедший праздник любви и счастья, творчества и надежд стал поворотной точкой в наших отношениях. Если сказать коротко, то наша «любовная лодка разбилась о быт». Первой – и в большей степени! – невозможность нам быть вместе осознала я. Мы были с Вадиком в те годы слишком слабы физически, слишком беззащитны в этом прагматичном мире и не смоги бы оказать друг другу ни материальной поддержки, ни должной помощи. Оба мы были весьма стеснёнными в средствах, у обоих остро стоял «квартирный вопрос», к тому же мы оба были очень ярко выраженными личностями, со своими творческими амбициями и большими устремлениями, что на бытовом уровне совместить практически невозможно. Через полгода я предложила расстаться. Решение далось нелегко, но я была тверда.
Вадим принял мои слова тяжело. Однако по прошествии времени понял меня, простил и отпустил. Мы остались друзьями, духовно близкими до самого его ухода.
О нашем расставании он написал позже четыре горьких строчки:

* * *
Он остался с тобой навсегда в этом вечном апреле.
Он укутал тебя, как в меха, в одеяло весны.
Ну а мы? Не смогли. Ну а мы – не успели.
Наш троллейбус ушёл из весенней страны.

Впереди были ещё несколько лет учёбы в институте, встреч, общения, годы переписки и многочасовых телефонных разговоров. Когда, получив дипломы, мы все разъезжались по домам в июле 98-го года, мы с Вадиком осознали всю трагичность происходящего. Мы поняли, что больше не увидимся НИКОГДА. Слишком далеко друг от друга мы жили, слишком сложны были для него любые переезды, слишком увязла я в своих не очень удачных семейных отношениях. Все эти годы он звал меня, мечтал о встрече, писал чудесные, мудрые, сложные, бесконечно талантливые письма. То он надеялся, что я смогу приехать на Грушинский фестиваль – и мы наконец встретимся, то придумывал театральные чтения, куда можно было бы пригласить меня в качестве члена жюри, то искал возможности издать совместную книгу. Всем этим планам не суждено было сбыться.
Все годы нашего знакомства мы активно обменивались письмами. Письма – это особая отдушина для писателей, и надо сказать, что левановские письма умны и хороши так же, как и его проза. Они полны иронии и свежести, метафоричны и умны, неординарны, глубоки и невероятно самобытны. Заканчивать их он любил так: «Одинокий русский драматург (и вообще – писатель) ЛеваноВадим».
Как-то в одном из больших писем он написал мне: «Хорошо, что ты была в моей жизни, спасибо, что ты вообще есть! Теперь я точно знаю и верю в это: мы – что бы там ни случалось в наших частных жизнях – не потеряемся, не забудем друг друга. И будем помогать друг другу жить дальше! И Бог даст – обязательно увидимся…»
Теперь я вижу ясно, что наша встреча, конечно, была предопределена. Мы тогда с Вадимом, в этом холодном апреле 94-го, спасли друг друга – от жестокости внешнего мира, хандры и неверия в себя, страха перед жизнью и тяжёлых комплексов, ощущения бессмысленности своего пути и одиночества. Мы духовно обогатили друг друга и вместе вышли на качественно новый уровень творчества и осознания своего места в литературе. Нас никогда не ссорила наша разность – напротив, она придавала красок отношениям и объёма, а наше духовное родство было столь сильно, что побеждало все разногласия и непонимание.
Вадик обладал достаточным тщеславием и авторскими амбициями – ему не были чужды надежды быть признанным, отмеченным премией или добрым словом. Как он радовался Антибукеру! Каждый большой талант в душе остаётся ребёнком, ожидающим похвалы и одобрения за сделанное, и Вадим Леванов не являлся исключением. У него было любимое шутливое выражение – когда он проигрывал в споре или оказывался в чём-то не прав, то капризно надувал губы и вздыхал с деланной обидой: «Трудно мне, гению, с вами…» Помню, как он переживал, что пьесы – «продукт скоропортящийся» и, в отличие от поэзии, зачастую не выдерживают проверки временем. «Хорошо вам, поэтам, – сокрушался он. – Вы можете явиться миру и посмертно – а нам, «драмоделам», время идёт только во вред…»
Но за те годы, что были ему отпущены после Литературного института, он успел так много, что это просто не укладывается в голове! Он использовал время своей недолгой жизни с максимальной плотностью и плодовитостью, отлично понимая, что ему нужно спешить, нужно работать, нужно жить здесь и сейчас. Внутреннее одиночество как безусловное состояние души любого крупного Художника не покидало его никогда – но он привык к нему, сроднился с ним и научился использовать его во благо, заполняя поисками смыслов, углублением в себя, почти медитативными состояниями, в которых и отыскиваются темы, сюжетные линии, новые герои будущих пьес… Он был убеждён, что ему дали второй шанс не просто так – и дышал полной грудью, неся всей своей жизнью и творчеством огонь сердечного добра, огромную любовь к людям и отдавая весь свой талант и богатство души своим ученикам, зрителям, поклонникам, единомышленникам, собратьям по перу.
И как ни обидно осознавать, что его больше нет на свете – счастье оттого, что он всё-таки был и в моей жизни, и в жизни всех наших однокурсников, и в жизни тех, кому посчастливилось с ним соприкоснуться, неизмеримо больше горечи утраты. Потому что его драматургия, его дело, его свет остались с нами навсегда.

Валерия САЛТАНОВА,
поэт, литературный критик
член Союза писателей России

2 декабря 2018 года, Ростов-на-Дону

На фото: Вадим Леванов, конец 90-х, Литинститут, Москва
Фото В. Салтановой

Материал включён в книгу «Вадим Леванов в воспоминаниях» (редактор-составитель Вячеслав Смирнов, Тольятти, 2019).