Радзивилянка

«Quot homines, tot sententiae»
Сколько людей, столько и мнений
(латинское крылатое выражение)

I

Вот предисловие поэта –
Про белорусскую Джульетту,
Про Барбару, про Радзивилл
Писать поэму я решил.

Но только у меня дилемма,
Как ошекспирить эту тему,
Ведь скромный стихотворный труд
Потомки в будущем прочтут.

Вы скажете в сомненье броском,
Она была скорей литовской.
Что опровергнет мой вердикт –
Западнорусский их язык

И родовой их замок Несвиж,
Что в Минской области лишь встретишь.
Поэтому не «Радзивилл»,
«Радзивилянку» сочинил.

Прибегнув к этому сюжету
Про белорусскую Джульетту,
Я, как Шекспир, смогу едва
По теме подобрать слова.

Писать трагедию иль драму
Про чувства рыцаря и дамы
Скажу вам честно, сложный труд.
Пускай, за труса не сочтут

Меня читательские массы,
Литературные прикрасы
Витиевато рифмовать
Лиричным гениям под стать

Не каждый сможет в наше время
Да и читательское племя
Переродилось в наши дни.
С тобой, Читатель, мы одни.

Чтоб насладиться тет-о-тетом,
Ты не пренебрегай поэтом.
Огонь в тебе спешит зажечь
Моя лирическая речь.

II

В Великом княжестве Литовском,
Что дружбою с короной польской
Себя пыталось укрепить,
Чтоб онемеченным не быть,

Был тот подъём национальный,
Какой развития реально
Все планы мог осуществить.
Чему порой случалось быть.

И все тевтонцы и ливонцы,
Чьи ратные кресты на солнце
Сверкали в прибалтийских льдах,
На этих землях знали крах.

Но лишь с московской тиранией
Литовско-польская стихия
Тягаться силой не могла.
О том и завистью гнила,

Порой набеги совершая
И крепостицы разрушая
В жестокой практике Орды,
Где духом русские тверды.

У русских Новгород Великий,
Кто вечем от стихии дикой,
От безграничной власти той,
Что управлять могла Москвой,

С народным волеизъявленьем
Стоял надёжным огражденьем,
Пока тот князь, что власть копил,
Ему расправ не учинил.

Поддерживал с Европой связи
И выбранным держался князем
Тот город и с Литвой дружил,
Покуда независим был.

Его гуслярные легенды
В Европе были те же бренды,
Что их языческий подвид,
В курганах вильнюсских зарыт

До нынешних времён который,
Каким был СтЕфан горд Баторий,
Кто из него смог дух извлечь,
Сплотивший Посполиту Речь.

III

Друзья, я не литуанист.
Пускай, на замыслы не чист
Заимствованный мной сюжет,
Я на него сложу сонет.

И станет он известен всем,
А, может, лучшей из поэм
Я попытаюсь наградить
Сердца, способные любить.

Я расскажу вам о Литве,
О чародейки колдовстве,
Смутившей разум королю
Волшебной фразою «люблю».

В старинном замке Радзивилл
В эффигиях среди могил –
Скульптурах рыцарей и дам
Проходит летопись векам.

Мы видим старую Литву
В воде, по замковому рву
Чей отражает ход века,
Как шпили башен, облака.

Князей богатый, древний род
Начало там своё берёт
От кастелянов и бояр
И жречества язычьих чар.

Родоначальником был жрец
Лиздейка – вильненский юнец,
Что найден был в гнезде орлином
Великим князем Гедимином.

И тот шаманский ритуал
Почётность юноше придал.
Он стал при князе молодцом,
Шаманом, культовым жрецом.

Когда тому приснился сон,
Что в устье Вильни слышал он,
Как волк железный, страшный, злой
Завыл над Туровой горой.

Лиздейка объяснить был рад,
Что в этом месте будет град,
Столица Вильна заложён
Во славу будущих времён.
 
На главных вильнюсских вратах,
На Острой браме, вертопрах
Погоню – древний герб Литвы
Мог заменить просить другим.

Герб Радзивиллов – три Трубы.
А впрочем, в старину гербы
Имел любой шляхетский род
И клянчил к символам почёт.

Что означал трискелион?
Изображал помпезно он
Как будто триединый рог
Иль символ трёх бегущих ног.
 
Трискель: восход, зенит, закат,
Такой же, как и коловрат,
Был символ свастики огня –
Бег солнца в небосклоне дня.

Но там, на Острых воротАх
В короны рокайльной чертах
Икона древняя висит.
Лик Девы город сторожит.
 
Чьи остробрамские черты
Над ликами других святых
Взошли, как солнце, над Литвой?
Поговорим о Деве той…

IV
 
Как гетман Юрий Радзивилл
В Россию войско уводил
Брать штурмом город Стародуб,
Он был тогда жесток и груб.

Укрытый латами литвин,
Силён, могуч, как исполин,
Недаром прозван «Геркулес»,
Рубить врагов своих, как лес,

Способен был и сокрушал.
Его на битву провожал
Детей троих печальный гурт.
Он с ними был в прощанье мудр.

Подчаший, гетман, каштелян
И воевода киевлян,
Державец и маршАлок был
Героем Юрий Радзивилл.

Он тридцать одержал побед.
Дожил до старости, стал сед.
Годами разлучён с семьёй,
Спешил после войны домой.

Он добродетель завещал,
Одну из четырёх начал,
Что были на гербе Абданк,
Какой Гаштольдов роду дан.
 
Четыре ленкавИца «V»
Сложила в пояс на гербе.
Девизов символы святынь
Хранит в геральдике латынь.

Гаштольдов был старинный род,
Что верноподданный народ
Соперничеством тяготил
К тем, кто считался Радзивилл.

Был Юрий средь его детей
Нежнее с Барбарой своей.
И та литвиночка росла
Для всех родительских услад.

Он город НЕсвиж на УшЕ
В дар посвятил её душе,
Когда четырнадцатый год
Его любимице идёт.

Когда в пылу своих побед
Исполнилось пятнадцать лет
Его красавице меньшой,
С триумфом прибыл он домой.

И замуж пожелал отдать
Её, чтоб связи укреплять
С магнатом Гродненской земли,
Гаштольду, хоть не по любви.

Был у Гаштольдов Станислав
Последний отпрыск знатных прав,
После которого угас
Старинный род в урочный час.

И Альбрехт был его отец,
Великий властелин сердец,
Литовский канцлер, как стервец,
От русских защищал Смоленск.

Он НовогрУдок сыну дал,
Чтоб воеводил как вассал,
И в жёны высватал ему
Варвару Радзивилл саму.

Варвара, Барбара – она
Была богатая княжна.
Красавицы бездонность глаз
Сияла, как сверкал алмаз.

Её сестра, Анна Эльжбета,
Не берегла её секрета,
За что случался с Басей стыд,
Когда секрет бывал раскрыт.

Сестра спесива и занудна,
Дружить с которой было трудно,
Ведь откровенье в свой черёд
С такой к добру не приведёт.

А Барбару чему учили?
Помимо спеси радзивильей
Попробовать себя везде:
Наездной верховой езде,

Постигнуть языки, науки.
И тонкие аристократки руки
Взметались гребнями волны
И в танцах музыки полны.

На белокурую красотку,
С характером уступным, кротким,
Благоговейно женихи
Глядели, скрыв свои грехи.

Но никого не привечала
И, как Шалот, она скучала,
Обворожительно юна
Та радзивилльская княжна.
 
Ей было лишь семнадцать лет,
Когда священнику обет
Быть верной мужу своему
Она дала, как, сев в тюрьму.

Но с ним бездетной, молодой
Уж в двадцать два стала вдовой.
Он умер, не погиб от ран.
Причина скрыта мраком тайн.

Она избегла тем измен.
Её влиятельный кузен,
Придворец с чёрной бородой
Укрыл под траурной фатой.

V
 
Он был последний Ягеллон,
Кто в Кракове на польский трон
Претендовал и титул свой
Делить с достойною женой

Желал и в поисках невест
Все земли колесил окрест,
При этом страстный баламут,
Таков был Август Сигизмунд.

Чертами он похож на мать.
Осанка, выправка и стать,
Всё говорило в нём о том –
Сын Боны Сфорца д Арагон.

Когда-то Старый Сигизмунд
Из Виджевано, как на блуд,
Взял деву в жёны из принцесс,
Миланских чувственных грандесс,
 
Чьи мавританские черты,
На шабаше у красоты
Став жертвою и алтарём,
Сдались пред польским королём.

Глаза, что могут ослеплять
И колдовством своим пленять,
Как Арагонская модель
Для Леонардо – Изабель.

Та, что была для Боны мать,
С да Винчи стала флиртовать.
И он любимые черты
Переносил в свои холсты.
 
Среди Чичилий, Фероньер
Мы видим чувств его химер
И Мона Лизы томный лик
Её подобием возник.

Ту страсть и силу красоты,
Те итальянские черты
Наследовал и Сигизмунд,
Если биографы не лгут.

Он польских панночек сражал
Сердца как принц, как идеал.
И столько раз бывал влюблён,
Став этим чувством пресыщён.

Ему, чтоб было веселей,
Принцессу габсбургских кровей,
Как жертву в жёны принесли,
Кохать же сердце не велит.
 
К тому же страшная была
Австрийки этой худоба,
Словно проклятие души.
Ей предпочёл он кутежи.

А эту габсбургскую дочь
В падучей, отвергая прочь,
Он бросил, в девятнадцать лет
Её укрыл фамильный склеп.

Сын Боны Сфорца понял роль.
Наследный будущий король
Пренебрегать умел людьми
В делах, в политике, в любви.

Он, как никто, любил балы
И ренессансные холсты,
И в звуках музыки вокал
Его собой очаровал.

Однажды в Вильно на балу
Он был готов уйти в разгул,
Но, как богиню или храм,
Увидел средь литовских дам

Блик ослепительной свечи
И в платье золотой парчи,
Расшитом жемчугом цариц,
Взгляд из под угольных ресниц.

Как будто Золушки портрет
И грациозный силуэт
Изящен, гибок в танце стан.
И был пленён им польский пан.

VI
 
Король красивую литвинку,
Голубоглазую блондинку
При первом взгляде полюбил.
И ей он оказался мил.

Запретным чувством пламенея,
Признаться в нём ему не смея,
Она потупила свой взгляд,
Красивей, чем её наряд.

И брат её, с её кузеном
В их восхищенье откровенном
И обоюдном, роковом
Стояли с ними вчетвером.

Брат Николай, что прозван Рыжим
И слыл похабником бесстыжим,
Её тем чувством попрекал,
Как час признания настал.
 
«Сестрица, ты ему не ровня!
Была ошибкой наша сводня.
Ведь этот Сигизмунд – поляк.
Он не признает нас никак.

Пойми, с поляками литовцы –
В одном загоне волки, овцы,
Причём последние – то мы.
А ты уж мерить сан жены

И платье польской королевы.
Но от грехопаденья Евы
И до теперешних времён
Поступок будет твой смешон».

«Нет, ты послушай-ка, братишка!
Езжай в именье Василишки
Иль на ОльшАнице-реке
За Каневом сгинь вдалеке!

Пойми, что мы друг друга любим,
Не предадим и не забудем.
Вдвоём на трон или на смерть
Пойдём, чтоб козни одолеть

Гнилых завистников придворных,
К интригам и злодействам склонных.
Он будет властвовать со мной
Не только Польшей и Литвой.

В одном могучем государстве
Сольём мы наций наших счастье
В единый доблестный поток
Растить державу на Восток!

Подмять славянские народы
Шляхетской гордости в угоду
Москву и Запорожья Сечь
Способна Посполита Речь!

Недаром там Елены Глинской
Сынок без ласки материнской
Растёт, боярщиной пуглив,
Престол Москвы осиротив,

Мы завоюем территорий
Да не одной, а трёх Московий,
Казань и Астрахань возьмём
И сядем на имперский трон!»

VII

«Мой милостивый, ясный пан,
Кому меч ЩЕрбец в руки дан,
Чтоб правосудие вершить,
Позвольте вечно вам служить!» -

Наинежнейшая слуга
Склонила голову слегка
И чуть румянец заалел,
Покорностью девичьей спел.

Стоял пред ней, не чуя ног,
И слова вымолвить не мог
Король, затем, собравшись сил,
Он ей такое огласил.

«Зачем же местный маршалОк
Вас в свои сети не увлёк»?
«МаршАлок, вы мой господарь,
Здесь «а» ударная, как встарь».

Он ей вниманье уделил
И вечер весь не отходил
И, свои шубы волоча,
С ним были два бородача.

Два тёзки - каждый Николай
От пирога державы край
Себе пытался отхватить
В попытке Августа любить

И принцу в Берестейский сейм
Ключи литовской власти всей
Вручил, души коснувшись струн,
Интриг любовных опекун.

Великим князем в свой дворец,
Что в Вильне выстроил отец,
Все Радзивиллы до весны
На мясопуст приглашены.

В ту осень княжеских смотрин
Варваре было двадцать три…
И красота её была
Так выразительно мила.

И в Вильно в смежных двух дворцах,
Забыт совсем и стыд, и страх.
Построенный подземный ход
К любви любовников ведёт.

VIII

Обвенчанные тайным браком
Литвинка юная с поляком,
В любви забыв про целый свет,
Укрылись в Гродненский повет.

Но вот почил король поляков
И Сигизмунд помчался в Краков,
Чтоб унаследовать там власть,
Чуть усмирив на время страсть.

Писала Барбара супругу,
Чтоб в письмах ближе быть друг к другу
И укротить разлуки боль,
Пока отсутствовал король.

Какие это были строки!
В них речи льстивой и упрёки
Не обнаруживаем мы.
Там стиль, какой бы взять взаймы.

В поэме «Радзивиллиада»,
Что Ян Радван писал с бравадой,
Увы, поэзии такой
Нам не найти, читатель мой.

За подписью Радзивилянки
Летела к Сигизмунду в замки
Её причудливая вязь,
Сплетающая с сердцем связь.

«Пан Сигизмунд, король мой польский!
Тебе для повседневной носки
Дарю я этот перстенёк,
Ясновельможный муженёк,

Чтоб согревал твою он руку
И был надёжною порукой,
Что где-то там твоя жена
Тебе настойчиво верна».

Ну как ему свою подругу
Забыть?! И он летит сквозь вьюгу
В именье тихое в лесу,
Чтоб взять с собой свою красу,

В столицу, где презрев элиты
Упрёк и недовольство свиты,
Он пред магнатами сказал:
«Я в жёны Барбару избрал!»

IX
 
Король представил ко двору
Её, Гаштольдову вдову,
Не видев материнский взгляд,
Что ревностью весь был объят.

А та соперницу свою
Тогда решила: «Отравлю!»
Ведь неаполитанских чар
Использовать умела дар.

Себя красавицей считать
Привыкла Августова мать,
Но только в зеркале её
Уже увядшее чело.

Морщины, дряблость, седина
Лишь в отражении видна,
Что скрыть и отбелить румян
Не хватить в землях у славян.

А тут такой красы цветок,
Волос роскошных завиток,
Глаза – озёрные огни,
Вечерний сумрак западни.

«Да мало ли литовских ведьм!
Её не утвердит наш Сейм.
Ишь, чародейка, кровь бурля,
Приворожила короля!

Я эту глупость отшепчу,
Ведь лучше лекаря лечу.
Я эту ведьму на костре
Велю зажарить по весне!

Да я на эту голытьбу
Всю шляхту, ксендзов натравлю,
Заславских, Глебовичей род,
Рушенья знатнейших господ,

Ходкевичей и Горностай!
Узнает Рыжий Миколай
Как с Радзивлянкой лезть во власть.
Я покажу вам вашу страсть!

Подскарбий земский, ну и тварь!
Ишь, панов-рады господарь!
О вдовах мне напоминать
Из Статута, ядрёна мать!»

Здесь надо фразу пояснить.
Вдову, стремясь, всех прав лишить
Хотела королева-мать.
Но брат помог ей отстоять

То право многих польских вдов
Наследовать за мужем кров,
Что свод законов охранял
И самовластье пресекал.

Так мужнин замок Геранён
Вновь Барбаре был возвращён,
И статус выморочный снят
С его покрытых мхом оград.

«Ну этот Рыжий Радзивилл!
В царя сестру свою влюбил.
Какой же он прелюбодей
Карьеры всяких должностей!

Равно, как и его отец,
Великокняжеский венец
Всё время мерить норовил.
Таков уж каждый Радзивилл.

И с тёзкой Чёрным в кальвинизм
Как Чермный продал свою жизнь,
Князь стародубский, ну пардон
За древнерусский мой жаргон.

О, я велю её казнить!»
«Маман, прошу благословить…» -
В покои Сфорца входит сын,
Идёт с невестой, не один.

И две влюблённые главы,
Склонясь под матери персты,
Смиренно ждут её речей.
И, злобу скрыв во мгле очей,

Мать с силою в себе нашлась,
Их ядом жалить принялась
Благословления любви,
Что больше порче схож на вид.

«Благословляю вас, детей,
В союз Литвы и Польши всей!
Он нам подарит крепкий мир,
Могущество и стольный пир.

Пусть древо жизни на Земле
Обережёт вас от измен,
Детьми скрепляя ваш союз –
Любви твореньем брачных уз.

Ах, я заплачу, голубкИ!
Но королеве не с руки
Рыдать в такой урочный час.
Так прочь слеза из наших глаз!»
 
Герольды свадьбы день трубят.
Их скачет по стране отряд.
День коронации святой
Они гласят своей трубой.

Но ропщет тягловый народ,
Поборов новых вскоре ждёт.
Ведь, чтобы прокормить господ,
Стал жалок прежний оборот.

Как в трубы рода Радзивилл,
Глашатай свадьбу объявил
И проскакал его рысак,
Пугая брешущих собак.

Но Барбаре не по себе.
И тот триумф в своей судьбе
Её предчувствием томит
Беды, которую не зрит.

X
 
Надев монашескую рясу,
В том месте, где схоронен Лех,
Мать Бона с ветром-свистоплясом
Задумала содеять грех.

И к ней на тайную вечерю
Сам дьявол демона призвал,
Какой, в загробный мир не веря,
Свои ей яды передал.

То был алхимик, чернокнижник,
Каких сжигали на кострах,
Как страшный дьявольский сподвижник,
Живое превращавший в прах.

«Мы скроем это отравленье.
Пусть, нома - думает народ.
Не уличив нас в преступленье,
Литвинка заживо сгниёт».

«Я, поступая вероломно,
Должна использовать свой шанс,
Чтоб прекратился грех содомный,
Пресечь сыновний мезальянс.

Я не прощу себе уступки
И так прижгу их тайный брак,
Что радзивилльской ведьме хрупкой
Уж не оправиться никак!»

И вот с народным ликованьем
(Ликует всякий под кнутом)
Час королевского венчанья
Настал над краковским дворцом.

Туда запуганный подчаший,
Где королевская чета,
Несёт две золотые чаши,
Налив багрового вина.

Как не упала та посуда?!
Как не воскликнуть здесь в сердцах:
«Не пей, не пей вина Гертруда,
Иначе превратишься в прах!»

Король в повинности к закону
Уехал вскоре по делам,
Как тень рукой костлявой к трону
Уж потянулась в счастья храм.

Вдруг королеве стало плохо
Уже на следующий день.
Она сдержать пыталась вздохом,
Казалось, приступов мигрень.

Но дурнота, и дальше рвота,
Как заточение в альков,
Ей предписали, в струйках пота
С нарывом проступила кровь.

В покоях юной королевы
Уж запах тления стоял,
Когда супруг в её пределы
Войти придворных умолял.

Не выдержав, без этикета
Ворвался в спальню он к жене,
Где мало солнечного света,
Тень балдахина на стене.

И там, где тёмный полог спальни
Был не задёрнут впопыхах,
Словно в глухой исповедальне
Бубнил молитвы в нос монах.

И жалкой мумией, ужасной
Лежало с мукой на устах
Подобье женщины несчастной,
Которую любил монарх.

Покрыло тело язвы, струпья,
Атласной коже навредив,
Напрасно смазанные ртутью
И на руках, и на груди.

Он прокричал, пугая тени
И боль утраты не тая,
Последнее из откровений:
«Родная! Басенька моя!»

И вышел, мрачный и убитый,
Чтоб никого не узнавать,
Как в черном платье кармелиток
Ему навстречу вышла мать.
 
Он крикнул гневные проклятья:
«Прочь, мама, ты достигла цель!
С любимой буду умирать я!
Пуста супружества постель».

XI
 
Доныне видится в тумане,
Как Несвиж поглощает тьма,
Печальный образ Чёрной Пани.
То бродит Барбара сама.

Её в сеансе спиритизма
На Землю вызвал чародей
По просьбе Августа капризной,
Что вдовствовал, скучал о ней.

И он сомкнул её в объятьях
Воздушный облачный эфир,
И призрак, загнанный проклятьем,
Не смог покинуть этот мир.

А кто-то в образе иконы,
Где Остробрамской Девы лик,
Готов увидеть не Мадонну,
А облик Барбары на миг.

Потомки домыслы смакуют,
В историю бросая взор.
Любовью вдохновляться всуе
Их часто увлекает вздор.

Историки сгущают краски,
Но в романтических тонах
Поэты сочиняют сказки
В своих пленительных стихах.