на подходе

Сейчас невозможно пережить чувство блаженного сиротства, которое женщина подняла на высоту небесного парения. Поэзия как эманация  топологических формул математической точности в сюжетные формулы текста, эта энергия развеществления, должна насыщаться некоторым отсутствием света, точнее игрой света-тьмы. В теперешние наши дни свет выщербляет рельефы вертепа, переводя наружное пространство во внутренние интерьеры внешних форм. Как в детстве игра в кукольные домики таяла сладкой льдинкой на сердце, уютно обволакивала мягким пледом холодную изморозь зимнего переживания. Загораются оконца несерьезных домиков, и свет несет присутствие чьей-то жизни в наше бесчувствие. Тогда света было меньше, много меньше, одиночества больше, поэзия пряталась на пластинках Новеллы Матвеевой, а смеховая культура была лишена смеха. Смеялись только те, кто смешили. И вот именно тогда в прошлые наши дни сиротство как блаженство сопровождало любую уютность посреди монохромной сумеречности, пустой тишины и остывающего чайного тепла. Удивительно, что способность видеть – это почти физический  процесс дифференцированного распознания волновых длин. Из какой эфемерности в прямом смысле слова происходят объемы, цвета, но и тени, которые есть не что иное как границы объема и цвета, тени, подобные объемам и цветам – тождество по отсутствию общего качества, или лучше сказать признака. Мы смотрим на тени и догадываемся о предмете, которому они принадлежат. Так, к чему это? Только тактильное подлинно. Оно дает реальное представление об объеме, форме, и существенности вещества. А это язык влюбленных и способ взаимодействия слепых. Вот и выходит, что только эти две категории людей истинно зрячие в нашем ослепшем мире.