Старшая

Смерть уже с неделю стояла у порога их избы.
   Трое ребятишек сидели за столом и хлебали варево из бараньей солонины, сваренное в русской печке.
   Старшей было одиннадцать, среднему девять, а младшей семь лет.
   В комнате, за перегородкой, на кровати с соломенным матрасом, лежала бабушка. Она дышала, заходясь удушливыми хрипами, очень тяжело и с остановками.
       Матери дома не было. Уехала опять в свои санатории, лечить какую-то неврастению (благо бесплатные путёвки, в ту пору, профсоюз выделял исправно, но никто, кроме неё, почему-то их не брал), заручившись согласием фельдшерицы, что та будет наведывать бабушку, которая давно уже страдала давлением и принимала люминал, а больше и не было никакого лекарства.
     Отец не жил с ними уже лет пять.
    Бабушка дышала  всё реже и реже. Дети, с ужасом, ждали следующий вдох... и он был, но последний хрип оборвал его.
    Всё. Смерть перешагнула через порог.
   Когда страх немного отступил, старшая отправила малых за бабушкиным сыном, который своей семьёй жил через дом.                Сын пришёл, посидел, малость, на сундуке, который стоял рядом с кроватью покойницы и отправился на почту, телеграммой добывать «болящую неврастенией»
    К вечеру, в избу набились какие-то старухи. Расстелили на полу клеёнку, налили в таз холодной мыльной воды и стали обмывать умершую.
    Старшую заставили плести косу мокрых бабушкиных волос.
    — Чтобы не боялась   —  сказали.
    Что чувствовал одиннадцатилетний ребёнок, прикасаясь к мокрому, скользкому, холодному, мёртвому телу?!
    В сарае два мужика уже ладили гроб из не струганых досок и крест.
     Все ушли.  Дети остались одни.
Бабушка лежала на столе. Свечей и икон не полагалось, шло  начало шестидесятых двадцатого  века, мать работала учительницей, а за такое могли, в то время, и с работы уволить. На стене, над головой покойной, висела репродукция картины «Кающаяся Мария Магдалина» на которую, при жизни, бабушка иногда, украдкой, крестилась и что-то шептала.
    На дворе громко мычала не доеная корова Красотка, просили пойла овцы. Малые боялись оставаться наедине с покойницей. Пришлось, вместе с деревянным подойником прихватить и их доить корову. Старшая научилась этому уже в девять лет.
    На ужин было молоко и хлеб. Спать легли под одно одеяло.
   Рано утром надо было до весёлой дроби барабанки* пастуха, Санка Наканахи, снова управить скотину и выгнать в стадо.
    Два дня подряд в избу всё ходили и ходили разные люди. До ребятишек им и дела никакого не было. В деревне других дел хватает.
       На третий день, с утра, отправили подводу, дроги, за восемнадцать километров, встречать мать.  Слёз у ней было невелико. Потом на эти же дроги поставили последний бабушкин приют, посадили на него малых и тихим ходом начался последний путь покойной.
     Старшая вышла из избы, вслед за огромным чёрно-зелёным облаком жирных, противных мух,  догоняющих гроб, и по-хозяйски, поставила батог у дверей.
Так, вот, и закончилось ее детство... не начавшись.

        *барабанка»   –   деревянная дощечка, которую весили на шею и две палочки, которыми отбивали дробь на ней, оповещая хозяев скотины, что пора ей в стадо.