Еще одна версия любви

Ювенций неохотно приоткрыл один глаз, затем другой и поглядел на раскинувшегося во сне, разметавшегося на высоких подушках Гая Валерия. Ах, как чертовски красив и притягателен был его друг! Румянцем светились нежные его щеки, покрытые еще юношеским пушком, пухлые губы приоткрылись во сне и шевелились, как будто он шептал это ненавистное имя: «Береника».
– Ну-ка, просыпайся, соня! Опять кутил заполночь в доме этой смазливой вертихвостки? И что ты в ней нашел? Видеть ее не могу! Снобизм и гонор ее аристократических предков так и лезет из нее, как квашня из кадок нашего пекаря на городском рынке.
– Не говори о ней так. Сколько раз просил! Береника умна и ничуть не кичится своим происхождением. В тебе говорит зависть. – Гай Валерий уже сидел свесив ноги с плоского гамака, подвешенного на ветвях крепкой столетней оливы.
– Было бы чему завидовать! Разве только той любви, которую она внушает тебе. Что в ней такого особенного, кроме длинных золотистых кос, разумеется? Я бы тоже мог иметь такие, если бы мужская мода среди патрициев предполагала сидение полдня перед зеркалом и сооружение вычурных причесок.
– Отстань, – лениво бросил Гай Валерий. Ты невыносим. О твоей нелюбви к Беренике разве что ленивый не говорит в нашем Сирмионе. – Скажи мне лучше: ты передал ей вчера флакон с мускусом от меня?
– Ох, не смеши меня, наивный влюбленный! Да, передал. И она тут же стала наносить его содержимое на нежную шейку своей служанки.
– Что? Какой служанки? Той, рыжей и наглой, что вечно мешает мне, когда я пробираюсь в покои моей Береники? Ну, это уже слишком! – глаза Гая Валерия заблестели от злости.
И было от чего. В городе давно поговаривали, что неспроста Береника на днях распорядилась перенести постель рыжей служанки в свои покои.
Туман над озером Гарда понемногу рассеивался и вилла отца Гая Валерия Катулла выступала над озером, как горделивый нос галеры выступает над гладью воды. Волны лениво накатывали на берег в утренней истоме, оливы отливали серебром, золотая пряжка на одежде юноши блестела в лучах майского солнца. 
Рука привычно потянулась к папирусу в надежде успеть записать строчку из приснившегося этой ночью сонета. Но вместо медлительной лирической строфы строки побежали по папирусу быстро и как будто бы ощетинились едкой сатирой и бегло набросали эпиграмму на их великого правителя.
Нет, все-таки Ювенцию нет равных в искусстве злить и превращать розу в жабу. Несносный Ювенций!

Льется над озером голос. «Casta Diva» звучит над волной и над оливами, и над развалинами Виллы Катулла. Мария Каллас сегодня в форме. Удаются и верхи во второй репризе, и сочные густые низы перед ферматой. Все удается сегодня. Да и с окружающим миром вроде бы все в порядке: миром правит любовь. На последних гастролях случилось так, что женоподобный тенор вдруг воспылал неуемной страстью к их баритону. Ну и досталось же ему от оперной дивы!
– Да, я старомодна! – кричала она в запале на репетиции, – но я хочу, чтобы в этом мире юноши любили девушек, и чтобы от этой любви рождались дети! Я хочу, чтобы в моем мире было много пухленьких и розовощеких младенцев, в конце концов!
Метр еле успокоил ее тогда, когда она обнаружила тенора в гримерке на коленях у баритона. В тот день она едва не сорвала голос.

– Послушай, я не говорю тебе, что между нами больше ничего не может быть! – голос высокого голубоглазого красавца в тель-авивском офисе срывался на крик.– Но не будем же мы выяснять отношения, как примитивная пара, посреди рабочего дня, по телефону. Как какая-нибудь статистическая баба с бойфрендом. Избавь меня от всей этой рутины! Нам лучше расстаться. Я буду первое время помогать тебе финансово, как и раньше. Да, и эти счета я тоже оплачу:  мы же снимали квартиру вместе. Но дальше – учись обходиться без меня и моего кошелька. Да, представь себе, он мне дорог, мой новый друг. Да, это любовь.

Гай Валерий смял лист с эпиграммой и с досадой бросил его на клумбу с фиалками:
– Не хватало еще, чтобы меня снова обвинили в попытке оклеветать Цезаря! Ох, уж этот мнительный Цезарь! Я же позволяю ему называть себя кутилой, пустозвоном и рифмоплетом. Почему бы и мне не позволить себе назвать нашего Великого и Главенствующего нерешительным перестраховщиком и недальновидным и однобоким фараоном?
– Ты со мной? – он обернулся на Ювенция, который рисовал что-то на листе папируса.
– Посмотри, как ты прекрасен, когда пишешь гневные памфлеты! – Ювенций протянул ему рисунок. – Намного красивее, чем когда пишешь сонеты для своей Береники! Если послушаешь меня, то когда-нибудь скажут, что Гай Юлий Цезарь жил в эпоху Гая Валерия Катулла!
Друзья весело рассмеялись и скорым шагом направились к соседней вилле, где жила безответная любовь Гая Валерия. 
В приемных покоях показалось, что в доме никого нет: из дома не доносилось ни звука. Лишь дойдя до середины первого этажа, стали различимы какие-то шепоты, которые слышались из патио с внутренним бассейном. Гай резко откинул штору при входе в бассейн. Береника сидела у края, свесив ноги в отливающую бирюзой воду. Глаза ее были закрыты. Рыжая служанка целовала ее обнаженную грудь, намотав пряди золотых волос Береники на руку и оттянув ее голову немного назад. Целовала страстно, по-мужски, властно. На поверхности бассейна плавали лепестки роз. В покоях раздавался тихий стон Береники. Гай Валерий и Ювенций стояли, как вкопанные, не в силах издать ни одного звука.

Голос над озером парил в самых верхах. И вдруг мелодия оборвалась. Голос сорвался с высоты, как обрываются мечты о счастье. В одно мгновение. Через века. Здесь нет розовощеких младенцев и не будет. Здесь, в этих покоях, живет однополая любовь рыжей и золотоволосой.

Парень сидел неподвижно, уставившись невидящим взглядом в дальний угол своего кабинета. Звонки непрерывно и требовательно призывали к ответу. Рука его застыла на кнопке отключения разговора еще несколько минут назад. Если бы он мог плакать – он бы заплакал. Кто бы мог подумать, глядя на этого мужественного красавца, что сердце его раздирают такие страсти! Тот, теперь покидающий его жизнь, со светлыми рысьими глазами,  гибкий, пластичный и стильный, тот, который кричал несколькими минутами раньше в трубку, теперь не будет больше названивать каждые полчаса, как ревнивая жена, хуже, чем жена.

Гай Валерий еще долго молчал. Спазмы у горла мешали говорить. А выговориться бы не мешало.
Как же она была красива, его Береника! Нет, она больше не принадлежала его воображению. Чужая рука схватила золотые косы, которым он посвятил столько поэтических строк, схватила страстно и требовательно. Чужие губы целовали грудь, о которой он так мечтал! Он смог бы простить, если бы застал любимую, желанную и недосягаемую, с кем-нибудь другим, но не с этой рыжей девкой!
– Забудь, забудь все, что сегодня видел! – Ювенций торжествовал. – Она не достойна тебя. Променять такого парня на грубые ласки этой мегеры! Это уж слишком.
– Постой, не бубни. Слышал, кто-то поет над озером? Голос такой далекий и такой сильный. Я не знаю, кто бы в Сирмионе мог так петь. Это из соседней виллы, но звучит будто бы издалека.
– Вилла недостроена. Соседи говорили, что тоже иногда слышат звуки музыки. Но музыка странная. У нас такую не играют. Те, кто ходят с лютнями по городским праздникам, так не поют. Давай-ка выпьем вина. И нам станет абсолютно все равно, какую музыку и где играют. Я принесу то густое, рубинового цвета, выращенное из зерен, что извлекли из гробницы фараона, которое ты так любишь.
Ювенций наполнил бокалы и выпил свой залпом. Гай Валерий пил тягучее вино медленно, глядя, как заходящее солнце отсвечивает внутри бокала, наполненного вином фараонов.
Тени удлинялись, заходило солнце, пустел сосуд с вином. Рука Ювенция, которая покоилась на мраморном столе, легла на плечо Гая Валерия, и тот вдруг впервые ощутил ее тепло и не отверг его.

Голос над озером замолчал, но замолчал как-то странно, будто поперхнулся, либо сорвался, будто разуверился в том, о чем пел.

За большими окнами, выходящими на мегаполис, зажигались первые вечерние огни веселого города.
Парень набрал номер телефона.
– Я заканчиваю работу через полчаса. За тобой заехать? Да, я поговорил с ним. Попробовал успокоить и объяснить, что мы расстаемся. Я больше не могу выносить его истерики. Хуже бабы. Посидим на берегу в нашем ресторане? Конечно, средиземноморское меню еще никому не повредило. Будь добр, надень ту рубашку в мелкий горох – она очень тебе к лицу. Пока, дорогой! До встречи.