III

Скверный скверик: два клёна, обрубленный на четверть вяз и варварски остриженные редкие кустики бирючины. Жалкая и бледная зелень. Мамаши с колясками здесь не гуляют - скверик приткнулся к перекрёстку. Шум и чад. Любителям выпить здесь тоже делать нечего - скверик простреливается насквозь из местного отделения полиции.

На двух серых его скамейках присаживаются люди ослабшие и от слабости равнодушные к внешним обстоятельствам.

Они курят крепкие дешёвые сигареты.
Они не разговаривают друг с другом.
Каждый из нас в этом скверике помнит достаточно не законченных в прошлом разговоров, чтобы не отвлекаться на окружающих.
Разве что спросить прикурить: мол, закончилась зажигалка.
Сказать "спасибо", прикурив.

Сижу, курю.  Сживаюсь со сквериком. Мысль о нем ведёт мое сознание к неплодной смоковнице, проклятой Господом, к рассказу Хемингуэя "Чистое и хорошо освещённое место" и - по тайной для меня логике -  к чайхане в Таласской долине 1972 года, где я одиноко пил мутный зелёный чай, смотрел на глиняные предгорья под выгоревшим до  едва заметной голубизны небом и ничего, никого уже не ждал.