Гибель дивизии 39

                РОМАН-ХРОНИКА

                Автор Анатолий Гордиенко

  Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Продолжение 38
Продолжение 37 http://www.stihi.ru/2020/01/30/4621

                «Зачем нам эта чужая земля со смешными названиями: Леппясюрья, Рускасет, Сюскюяйоки...»

  «Ну откуда у нас эта беспечность, это шапкозакидательство, это уменье делать всё спустя рукава? Этот русский «авось» противен мне до привкуса меди во рту. Я как доктор истинно говорю вам – это болезнь, да-да, болезнь. А теперь ещё присовокупилась боязнь взять на себя ответственность, вселился повседневный страх. Особенно там, в верхах. Ну отдайте вы приказ, и мы выйдем, вырвемся, выползем. Случись такое в январе – всё было бы по-людски. Мы бы точно вырвались! Даже без помощи извне. За пару недель отдышались бы, зализали раны. Я бы не отходил от раненых, вытянул бы многих, дышащих на ладан. А так, признаюсь вам по-братски, у меня опускаются руки, наступает какой-то паралич воли. Нет лекарств, нет дров. Мне хочется лечь, укрыться и заткнуть уши, чтобы не слышать стоны моих больных.

  Нынче пребываю в таком состоянии, что могу принять смерть не дрогнув. Мне не хочется цепляться за жизнь, хотя я и люблю её. Я боюсь подходить к раненым. Врач похож на минёра: ошибся – смерть. Только не твоя, а человека беспомощного и жалкого, у которого в глазах собачья вера в тебя, во всесильного и всемогущего врача. А я не могу! Силы мои истаяли, и мозг мой замёрз и одеревенел. Вот и выходит, что я преступник. Карл Маркс писал о том, что государство калечит самого себя, когда оно делает из порядочного гражданина преступника... Преступник. Это человек, который что-то преступил: закон страны, материнское слово, обманул деву, позарился на землю соседа... «Не передвигай межи давней», – сказано в одной старинной мудрой книге, имя которой – Библия. А мы что делаем? Зачем нам эта чужая земля со смешными названиями: Леппясюрья, Рускасет, Сюскюяйоки, Катитсалампи.

  Вот перешли мы межу и получили по морде. Ну да ничего, нам не привыкать, утрёмся и к завтрему, как водится, забудем.
И всё же, и всё же чертовски хочется проснуться этак лет через пятьдесят. Как там у них будет? Помнят ли нас или предали анафеме? Скорее всего будет приказано не помнить, вычеркнуть из военной истории нашу 18-ю дивизию, эту горемыку, эту неудачницу. А вдруг помнят, и ещё чего доброго благодарные потомки надели на наши вшивые головы лавровые венки, так, кажется, писал неврастеник Достоевский. Вы любите этого господина? Какое совпадение – я тоже не люблю. Длинно и занудно. У вас не сложилось ощущение, что он хочет быть Пророком, Мессией?

  «Красота спасёт мир!» Чушь собачья! Доброта – вот что спасёт мир. А может, ГПУ или НКВД? Ещё может спасти дружба, но это, скорее, разновидность доброты. Я очень дорожу нашей дружбой, Николай Иванович. Стыдно признаться, мне уже немало лет, и у меня к вам отеческие чувства. Истинно говорю вам. И возможно даже – не первый раз. Давайте выпьем еще по глотку за нашу вечную дружбу. Вдруг мы уцелеем, выкарабкаемся и спокойно доживём до старости. Вы моложе, вам хоронить меня. Дайте слово, что придёте на похороны. И будет это лет этак через тридцать. Я врач, я знаю, сколько мне отпущено природой. Почему всё время думаю о смерти, эта мысль бьётся во мне, словно пчела в волосах. Думаете ли вы о смерти, Коля? Надо думать об этом как можно чаще, тогда будешь добрее. Кстати, вы, сударь, читали библию? В детстве, в школе – это не то. Библию надо читать в зрелом возрасте. И не выискивать сюжеты и глотать их нежёваными, а надо искать мысли, сгустки мысли, неплохо бы запоминать. Сия книга – суть великий кладезь мудрости человечества. Мой отец, старый земский врач, говаривал, что интеллигентом можно стать, прочитав в жизни всего лишь одну книгу. И эта книга – библия.

  Во как я разошёлся, прямо ведите меня под белые руки...
Почему я к вам питаю доверие. Николай Иванович? Понимаете, вы производите впечатление порядочного человека. Не спорьте, это видать тому, кто зрячий. И давайте выпьем за зрячих и страждущих. По глотку, по единому глотку, больше нет. Понимаете, я не люблю общего прозренья. Но я люблю говорить людям приятные вещи. Вы, сударь, обладаете редким даром: вы любопытны, вы умеете слушать, вам всё интересно в этом мире. Это славно. Понимаете ли, я страшно не приемлю людей, которые всё знают. Многие стыдятся спрашивать, думают, что вопрос их унизит. Экая глупость! Надо спрашивать и не надо стыдиться, что ты чего-то не ведаешь. Мой сын всегда радуется несусветно, когда я чего-то не знаю, а он, видите ли, знает.
Мне нравятся ваши новеллы, вы мастер устного рассказа. Это сейчас умирает, все под одну дудку пляшут, читают одно и то же, под одну гребёнку стригутся: волосы вверх, вверх и без пробора, как у Него.
У меня была любимая чашка севрского фарфора. Она треснула, и я очень огорчился. А разве нельзя пить из треснувшей чашки, разве чай перестает быть ароматным, горячим? Да нет же, но я не могу привыкнуть к разбитой чашке, к разбитой жизни…

  Но перейдём из одной светлой комнаты в другую.
Самое страшное – это насилие, которое совершает человек, а ведь он – мыслящее существо. И вообще, человека нельзя понять до конца. Впрочем, твёрдо знаю – злоба живёт в человеке всегда. И знаю, что ненависть убивает душу. Мне кажется, что многие наши однополчане одинаковы, они напоминают мне строй из стожков на пожне. Все похожи. Вы особняком, вы зрячий, вы уже прозрели. А может ли зрячий прозреть? Понимаете, мы можем погибнуть, а вы должны выжить, вы должны будете сказать людям правду. Чем ночь темней, тем ярче звёзды. Нет, это я не то что-то сказал, меня уносит в сторону. Я хотел изречь, что обязательно взойдёт солнце, и – «на обломках самовластья напишут наши имена». Вы их напишете. Вы рождены для этой миссии. Возможно, я передам не точно слова старого-старого поэта Тредиаковского: «Стих – дело невеликое, а пиит в человечестве есть нечто редкое». Вы не должны рисковать, Николай Иванович. Умно ведите свои записи. Не рискуйте головой, не шастайте по хутору без великой надобности. Я вас не пущу! Есть хотите? Я тоже дьявольски хочу есть. Но увы – ничего нет.
Мы улеглись рядом, легли «ложками» — спина одного к животу другого, и спали так до самого первого утреннего снаряда.

  Из услышанных разговоров.
Санитар Иван Прохоров из Беломоръя рассказывал в рогатуле своим:
– Ночью застукало, заходило. Утро встало. Стук-гром ещё пуще. Разлилась река огненна от земли до неба. Смертно платье где взять, чтоб на себя надеть, где живую воду найти да молодильных ягод для ранетых? А в сосняке густом чудище прячется, к нам крадётся, пасть разевает:
– Всех схамкам! Почто землю чужую православной кровушкой запрудили?
– Мне помирать, граждане-товарищи, никак невозможно, – как заклинание бормотал артиллерист 3-го артполка Саша Лавров, дружок Николая Васильева.
– У меня во, пятеро деток, – подносил он к глазам растопыренную огромную трудовую пятерню. – И лесу в леспромхозе ещё видимо-невидимо осталось. Кто детей подымет, в люди выведет, кто лес для новостроек страны поставит? Кто пятилетку в четыре года выполнит? Я стахановец, Александр Васильевич Лавров. Нас из Ладвы 8-го сентября 39-го года семнадцать душ взяли. Все мы, резервисты, в эту дивизию гуртом и попали, а глядъ-поглядъ нынче, где землячки мои, кореша мои, — никого и не осталось. А меня пуля вражеска миновала, снаряд вот так рядом бухнулся — не разорвался, из окружения живым, хотя и обмороженным, выполз.

  Нет, мне надобно к деткам вернуться. Пятеро, мал мала меньше. Как же по-иному. Надобно мне выжить. Выли деточки мои, как покинутые волчата. «Папенька, не ходи на войну!» – кричал Сашенька, сынок мой любимый. Я его на руки вскинул, к сердцу прижал, и слёзы ко мне враз подступились. Катятся будто горошины огненные. Никогда прежде такого не случалось. «Папенька, родненький, не ходи!» А как не пойдёшь. Надотъ Родину защищать...
17-го февраля убил снайпер красноармейца Лаврова. Убил с первого выстрела. Убил, когда Саша входил в свою землянку.
– Два еврея договорились покрасить корабль. Через день приходит комиссия – готово! Глянули, а у корабля только один бок покрашен.
– Почему так?
– А вы читайте: «заключили настоящий договор о покраске парохода, с одной стороны – предприятие, с другой стороны – два еврея».
Все бойцы смеялись так, будто ничего смешнее никогда не слышали».

   Продолжение в следующей публикации.