Моё. Сытница

Моё. Сытница. Автобиографическая повесть
Моё. Сытница. Автобиографическая повесть
Анатолий Дидович
Читая память, вдруг очнулся
И оказался в том селе,
Где в мир житейский окунулся,
С печальным роком на челе.


                Сытница

«Маню, а дэ твий Толик?
А нащо вин Вам, мамо?
Зараз прыйдэ фотограф, трэба их э Володею
зфотографуваты»укр.
 Володя, мальчик лет четырех, стоял у лавочки под хатой одетый по-праздничному: в девичьем легком пальтишке, в коротеньких войлочных сапожках и в картузе, судя по размерам, отцовском. Володя переминался с ноги на ногу, держал под мышкой тоненькую, как и он сам, книжечку, важно поглядывал вокруг, из¬редка почесывая за ухом. Стена за лавочкой была занавешена покрывалом с замысловатым орнаментом. Покрывало закрывало облупившуюся штукатурку, из-под которой - проглядывалась бревенчатая стена.
Из-за дома неожиданно появился второй мальчик - Толик, он был чуть повыше Володи, и на пол года старше. Чумазый запыхавшийся с прутиком в руке, он гнал перед собой всклокоченного ярко-красного петуха. Получив лёгкий подзатыльник, Толик остановился, виновато потупился, захлопав глазами. Он был одет в коротенькую выгоревшую светлую курточку с тремя разными пуговицами, в коротких и широких штанишках. На ногах были надеты коричневые мамины чулки и, видавшие виды, ботиночки с ободранными до белизны носками. Маня взяла Толика за руку и подвела к большой деревянной бочке с дождевой водой, что стояла на углу дома под стрихой2. Зачерпнув ладонью воду, умыла чумазое личи¬ко сына и вытерла подолом юбки. Только после этого мальчуган понял, что пред¬стоит что-то необычное. Он прислонил к стене прутик, что до сих пор держал в руке и вопросительно взглянул на мать. Мама одернула курточку сына, подтянула ему чулочки, где-то у себя отцепила булавку и зашпилила воротничок курточки под самое горлышко и направилась с сыном к лавочке под хатой.
А здесь подготовка к съемке шла полным ходом. Фотограф, рыжеусый мужчина средних лет, в полувоенной одежде: синие бриджи, заправленные в сапоги, китель защитного цвета и серая шляпа на голове. Он установил большую деревян¬ную треногу и приладил на неё камеру. Камера была тоже деревянная, сверкала лаком и множеством медных петелек и застёжек, спереди выступал короткий толстый объектив с голубоватой линзой.
Володю с Толей поставили на лавочку, Толе тоже дали книжку под мышку, только без обложки. Вова тут же застыл как изваяние: ноги в стороны, руки по швам. Толик в своём стремлении быть впереди, хотя на узкой лавочке это сделать было трудно, всё же выдвинул ногу и руку вперёд, закусил губу и, насупив брови, уставился в объектив.

Бездушный луч зрачка немого,
Мальчонку строго оценил,
И в виде, снимка неживого,
Меня, тогдашним отразил.

Фотограф меж тем пригнулся за аппаратом и накрылся чёрным куском материи, подвигал ножки треноги, покрутил объектив и закрыл его чёрным большим колпачком.
Мальчишки, как заворожённые наблюдали за манипуляциями усатого дяди и с нетерпением ждали, что будет дальше. А дальше дядя ещё чуть поколдовал, что- то подвигал, пощёлкал, попросил не двигаться, пообещал, что вылетит птичка. Птичка не вылетела. Открыл и закрыл объектив, спросил – «Кто следующий?»
Следующими были мама Толи Маня с сестрой Надей. Они уже нарядились в цветастые платки и, заглядывая в маленькие зеркальца, пудрили носы. Сёстры отодвинули скамеечку, стали напротив фотографа и ждали съёмки.
Толя вертелся возле фотографа, и ему не терпелось до всего дотронуться. Вдруг он истошно завопил, подбежал к маме и обхватил её за ноги, требуя продолжения съемки. Пришлось вынести стул и поставить на него мальчугана и фотографироваться вместе с ним, предварительно надев на него пальто Володи, решили, что так будет красивее.
А дальше все пошло своим чередом фотограф сложил треногу, завернул камеру в кусок материи и направился в соседний двор, а сёстры пошли по своим делам. Толик забежал в дом, разделся и подсел к Володе, который сидел возле печки, из которой пахло чем-то очень вкусным. Володя был самым младшим и любимым в семье и большую часть времени находился возле своей мамы.
Хотына, так звали мать Володи, хлопотала по хозяйству, брала ухват и то и дело передвигала в печи чугунные горшки разных размеров. Между горшками в самой глубине печи стоял поднос, из него-то и разносился по всей хате аромат. На подносе ровными рядочками располагались румяные пузатенькие пирожки с творогом, с картошкою и с потрибкою3.
Наконец очередь дошла до пирожков, Хотына рогом ухвата зацепила поднос с пирожками и подтянула его на самый край печи. Ловко орудуя метёлочкой из больших гусиных перьев, перемотанных суровой ниткой, окунала её в мисочку с постным маслом и мазала каждый пирожок. Полюбовавшись на свою работу, по¬вернула поднос задом наперёд и задвинула его обратно в печь, закрыв её полу¬круглой железной крышкой. Через некоторое время, поднос с пирожками был выдвинут окончательно, поставлен на стол и накрыт полотенцем. «Щоб дийшлы»4- молвила Хотына, видя вопросительный взгляд мальчуганов.
На стенах у печи, и на самой печке повсюду висели пучки всевозможных трав и цветов. Это было лекарственное хозяйство Хотыны, Лекарств не хватало, да и купить было не на что, а Хотина умела лечить травами, а также заговорами.
Между печью и стеной была натянута верёвочка, на которой висели аккуратные связки листьев табака. Внизу под табаком был устроен деревянный лежак, застеленный двумя шинелями. Муж Хотыны - Сергий Сыдорович, низкорослый, коренастый с пышными усами дедок шестидесяти лет с мохнатыми бровями. Он курил нещадно и поэтому постоянно заботился о запасе тютюна5, который сам вы¬ращивал и сушил в этом закутке. Здесь он и спал, задёрнув занавеску.
Напротив печи располагалось окно с ситцевыми занавесками. Под окном стояла длинная дубовая лавка, а перед ней дубовый стол. Над столом висела керосиновая лампа. На стене, рядом с окном, висел портрет Сталина за стеклом, в рамочке. Рядом с портретом, размахивая жестяным кружочком-маятником, невозмутимо тикали часы-ходики в деревянной коробочке. На циферблате  под стрелками были изображены медведи в лесу. Из коробочки часов свисали вниз две цепочки, на одной висела железная шишка, окрашенная в коричневый цвет, другая цепочка с колечком на конце, висела на гвоздике под часами.
Под мерный стук маятника, прислонившись к стене у печки, Володя задремал, и мирно посапывал. Толик ещё бодрился и пересел к окну. На подоконнике лежала стопка аккуратно нарезанной газетной бумаги, это дед приготовил для курева. На верхнем листочке отрезались странные слова: Пролет – ПРАВ – Орган – Вождь - Сталин.
Разглядывая буквы Толик, послюнявив палец, пробовал изобразить их на стекле окна. Буквы П.О.И Т получались неплохо, наверное, потому что напоминали ему: П- скамеечку, О - калач, Т- похоже, было на молоток. В дальнейшем это было его основным занятием: что ни будь срисовывать.
День клонился ближе к вечеру, луч света от окна переместился в дальний угол комнаты, высветив божий угол. В этом углу помещалась икона Божьей Матери с младенцем, обрамлённая золотистым окладом. Икона сверху была накрыта белым рушником, концы которого свисали по бокам и внизу разведены в стороны. Перед иконой на тройной металлической цепочке висела горящая лампадка. Блики от колеблющегося огонька отражались от обрамления, и лики казались живыми.
Хотына была человеком глубоко верующим, и каждый раз перед сном заставляла всех детей произносить молитву «Отче Наш». При этом детям труднее всего удавалось быть серьезными, повторяя за Хотыной слова молитвы. Нельзя было смеяться и вертеться. Провинившийся тут же получал наказание розгой.
Вова с Толей наевшись пирогов, сытые и довольные сидели на печи, и слушали сказки, которые Ганя - сестра Вовы учившаяся в третьем классе, и время от времени читала им сказки вслух. Ах, какие это были сказки, порою дух захватывало. Тогда все трое склонялись над книгой и разглядывали картинки прочитанной сказки. Иван царе¬вич, Алёнушка, Царевна лягушка, Финист Ясныйсокол. Этот волшебный мир настолько ре¬ально проникал в детское сознание, что всё это казалось реальностью, только где- то там, в других местах.
    Вечерело, вся семья уже собралась за столом вечерять7. Хозяйка накрыла стол, на середине стояли три чугунка - большой с борщом заправленным толчёным салом, в другом, поменьше, дымилась картошка со шкварками, и маленький - с тушёной капустой с фасолью. Центральное место за столом занимал глава семейства - дня Сергий. Он начинал трапезу с того, что в тарелку с борщом или с супом накладывал кусочки хлеба или сухарей и тогда начинал есть, и непременно с луковицей. По бокам сидели сыновья. Последним пришёл Шура, парень семнадцати лет, он пас деревенских коров, был очень похож на отца и во всём ему подражал.Также серьёзно и деловито накрошил хлеба в тарелку, и с аппетитом смачно уплетал свою порцию.
С другой стороны сидел Гриша, ему исполнилось девятнадцать и со дня на день его должны были взять на службу в армию. Он очень гордился этим и чувство¬вал себя взрослым. Да и должность соответствовала - работая завклубом, он был ещё и секретарём комсомольской организации, хорошо играл на гармошке, на гитаре и, даже, на расчёске. Непонятно, в кого он, так как никто в семье больше музыкой не владел, хотя на праздники, за веселым столом, пели все и пели красиво.
Против окна расположились все четыре дочери: Маня с Надей, уже знакомые нам, и Женя с Ганей. Женя ходила в шестой класс и только сейчас закончила делать уроки, она и Ганя кушали варёную картошку, зажаренную шкварками8, и запивали молоком. Ели молча, за едой не принято было разговаривать.
Хотына то подносила кушанья, то уносила посуду, потом садилась с краю на стилэць9 и немного поев, опять хлопотала с горшками и мисками. Успевала заглянуть на печку к детям и навести там порядок, если дети начинали сильно шуметь. После трапезы, чем бог послал, посудачили на деревенские темы, обсудили услышанные последние новости. Электричества и радио не было, а сидеть при керосиновой лампе было накладно - керосин экономили, поэтому вся семья вскоре стала готовиться ко сну.
Вова, Ганя и Женя спали на печке на разосланных фуфайках и ватных штанах, накрывшись кожухом10.
Гриша с Шурком спали на палатях11 - у стены, занавешенной полосатым, домотканым рядном2. Над рядном висели два плаката: на одном женщина с поднятой рукой и надписью «За нашу Советскую Родину», на другом были изображены люди различных рас, которые держались за руки, а над ними летали голуби и разноцветные воздушные шары, с надписью «Миру Мир» на разных языках.
У другой стены стояла железная кровать, здесь спала Хотына с Надей. Над кроватью была прибита гвоздиками картина, намалёванная масляной краской на большом листе картона. Эту картину привез из Луцка Гриша, когда ездил за книгами для библиотеки сельского клуба. На картоне была изображена романтическая сцена. На тёмно-синем фоне сверкали звёзды вокруг серповидного месяца. Под звёздами справа стояла беленькая хатка под соломенной крышей, а в левом углу картины стоял парубок13 в красных шароварах и в вышитой рубахе. Парубок одной рукой обнимал девушку, одетую в белую вышитую кофточку и в цветастый сарафан, а другой придерживал свитку,14 перекинутую через плечо. Девушка, потупив очи, теребила свою косу с вплетённой красной ленточкой. Посередине этой идиллии располагался пруд, где навстречу друг другу плыли два лебедя. Внизу картины белела надпись: (КОХАЙ МЕНЕ ЯК Я ТЭБЭ)15.
  Над картиной висели фотопортреты Хотыны и Сергия в простеньких деревянных рамочках. Портреты сверху были накрыты вышитым рушником, сви¬савшие концы которого, были разведены в стороны, как на иконе. В нижних уголках портрета Хотыны были вставлены фотокарточки двоих её погибших сыновей: Коли и Жоры.
Сергий спал отдельно, за печкой, под сохнущим табаком. Там он постоянно ворочался, что-то бормотал во сне и постоянно кашлял (сказывались последствия газовых атак во время «Первой Мировой», когда он служил в царской армии). Но сегодня деда дома не было, он работал ночным сторожем на колхозном току. В 41- ом дед не воевал, а был назначен председателем колхоза. В 47-ом, во время голо¬да, Гриша с Шурой на этом самом току унесли мешок соломенной трухи, что бы просеять что ни будь для каши или супа. Есть было нечего, а очень хотелось. Власти дознались и Сергия Сыдоровича с председателей сняли, хотели посадить, но учли прошлые заслуги и перевели в сторожа. Сыновей пожалели по молодости лет.
Маня с Толей спали в своей крохотной комнате. Эту комнату выделили Мане, когда она родила Толю, вернувшись из Германии в конце войны, куда она, семнадцатилетней девчонкой, была угнана ещё в 42-ом году, вместе с другими одно¬сельчанами. После когда она чудом вернулась, ей приходилось скрываться от своих и от чужых, в войну от полицаев, а после от отрядов ястребков. Отряды ястребков имели широкие полномочия, они выявляли предателей, шпионов, саботажников, неплательщиков налогов и так далее. Натерпелась Маня, и в подполе отсиживалась, и на горищи16 пряталась. И стригли её на голо, чтобы выдать за мальчика. В самом конце войны появилась надежда на какое то благополучие. Влюбился в Маню командир отряда ястребков Иван Бугаев. Война кончалась, стали готовиться к свадьбе. Но на День Победы Иван погиб в стычке с бандой бандеровцев.
Положение Мани осложнилось, когда стала видна её беременность. В селе по¬шли пересуды, в то время мораль была строгой. Мать с ребёнком без отца становилась изгоем общества. Хотына, как женщина мудрая и находчивая предложила; если родиться ребёнок выдать его за своего. И поэтому как могли, скрывали беременность Мани туго перевязывая ей живот. Благо, что и сама Хотына, вскоре забеременела.
Лето и осень прошли в заботе да в работе. Отгуляли октябрьские праздники, приближался Новый год, Рождество Христово. Праздновать начали ещё с 24-го декабря, так как на Волыни жившей под Польшей до 39-ого года, праздновали Рождество и по католически. Праздник хороший весёлый, не грех попраздновать и два раза. Эти первые послевоенные праздники народ праздновал от всей души, как в последний раз в жизни. Натерпелись, настрадались за войну. Святки колядки, всё было, и в суматохе праздников, 3-е го января 1946 года, Маня родила мальчика Толю, и с тех пор жила с ним в отдельной комнате. Комната была небольшая с маленьким окошком, собственно это была условно отдельная комната, угол отгороженный занавесками.
Через полгода, в июне, Хотына благополучно родила Вову и записала обоих мальчиков как своих детей. А ровно через год, в трудный и голодный 47-ой, Хотыну наградили орденом «Мать Героиня», как мать, родившую и воспитавшую 10 детей, назначили небольшое пособие, полагавшееся к ордену. В стране свирепствовал голод, и это пособие и кое какие привилегии были как никогда к стати. И всё же, этот год унёс две жизни из семьи Хотыны. Погиб от рук бандэровцев самый старший сын Коля и умер от болезни сын Жора.
Толиной маме трудно было растить сына одной, без мужа. И она решилась выйти замуж за Ивана Ткачука, который, как ей казалось, мог стать опорой в её нелёгкой жизни. Он работал заготовителем зерна и часто ездил в командировки, и вначале помогал немного, потом стал выпивать, и жизнь с ним не сложилась. Через два года когда родилась Толина сестрёнка Галя, Иван куда то уехал и больше не появлялся. Галя росла спокойным, молчаливым ребёнком, все время лежала в колыске17, подвешенной к потолку посреди комнаты. Маня работала приёмщицей в молочарне18, которая располагалась в другой половине этого же дома. После рождения Гали, Маню определили на лёгкий труд, чтобы она могла заниматься ребёнком. Она время от времени приходила в свою комнатку, чтобы перепеленать и накормить Галю. Толя, как мог, помогал маме; подавал соску сестричке или придерживал её за ручку, или ножку при пеленании, а то просто лялякал ей вместо колыбельной.
Прошло уже пять лет после окончания войны, жить стали лучше, уже не голо¬дали. Колхоз как многодетной семье выделил корову, прикупили в колхозе ка¬банчика. По двору бегали куры. Но государство начало душить налогами. Налоги надо было платить буквально за всё, даже за деревья. Сад возле дома пришлось вырубить, оставили только вишню и яблоню.
Сегодня Пасха! Все дома и все прихорашиваются, каждый по-своему. Хотына вынула из сундука праздничную юбку, расшитую разноцветными лентами, кофту и головной платок в ярких цветочках. Сергий Сыдорович на широком кожаном ремне правил бритву. Толя с Володей, роззявив рты, стояли рядом и наблюдали за действиями деда-отца. Этот ремень оказывал на них магическое действие. Их иногда им пугали, за какую нибудь - провинность, но никогда им не наказывали, но было достаточно по обещать выпороть - действовало мгновенно. Но вот, кажется, бритва готова, дед устраивается возле окна. На подоконник прилаживает обломок зеркала и, намылившись помазком, начинает бриться. Бреется долго, тщательно разглаживая глубокие морщины на щеках. Побрившись, дед зовёт Хотыну.
- Стара! Иды оскубы трохи.
- Мовчи вжэ. Молодый. (укр.) - Ворчит Хотына, берёт гребень, ножницы и приводит в порядок космы Сергия, затем подправляет усы и брови.
Каждый был чем-то занят: искали, примеряли, гладили, начищали. Хотына статная, подтянутая, в своём праздничном, но строгом одеянии, совсем непохожая на ту, будничную, в постоянных хлопотах и заботах, вызывала зависть у молодых своим убранством, а те никак не могли окончательно нарядиться. Наконец, все наряженные вышли из дома и пошли по улице в сторону церкви. На улице было полно народу. Все выглядели нарядно, улыбались друг другу, говоря при этом «Христос воскрес» и «Воистину Воскрес»1 , и целовались. На краю деревни, возле небольшой деревянной церкви, стояла большая толпа народа. Посередине ходил батюшка в расшитой золотом рясе. В одной руке он держал сверкающий крест, а другой рукой размахивал кадилом, от которого разносился благоухающий дымный запах ладана.
Толе с Вовой всё очень понравилось, их то и дело гладили по головам и угощали конфетами и пряниками. Наевшись угощений и набегавшись вволю, и уже сидя дома и разглядывая фантики от конфет, ребятишки продолжали получать подарки уже от своих родных и крёстных.
Вечером, когда садились за стол, пришёл Манин(Толиной мамы) ухажёр Андрей. Толя ждал его с нетерпением, дядя Андрей, так его называл Толя, обещал ему карандаши и тетрадь. Да и вообще, Андрей всем нравился: в синем мундире, в блестящих хромовых сапогах, с пистолетом и полевой сумкой. Он был аккуратно побрит, под¬стрижен и предельно вежлив.
    Он работал участковым уполномоченным в районе. У Андрея Верещагина была непростая судьба, он рано лишился родителей, воспитывался в детдоме в Кирсанове, потом учился в ремесленном училище в Москве. Когда началась война с Германией, он пошёл добровольцем на фронт, прибавив себе два года к своим шестнадцати. Под Гомелем был ранен, попал в госпиталь, потом опять на фронт. В конце войны его ранило второй раз, уже в Восточной Пруссии, под Гумбиненом ныне (Гусев Калининградской области), пока он лечился в госпитале война уже кончалась Андрей вступил в партию ВКП(б), а после войны был направлен в Западную Украину на борьбу с бандэровцами.21
Впервые Толя познакомился с Андреем, когда ездил с мамой на молочный комбинат в Колки2. То было первое в его жизни путешествие. Ранним утром они выехали на подводе23, везущей на комбинат молоко в бидонах. Толя сидел на передке между дядей Гришей, погонявшим лошадей, и мамой. От мерного покачивания и раннего подъема, Толик задремал и проснулся, лишь когда подъезжали к комбинату, огороженному длинным деревянным забором, под которым валялись бумажные стаканчики из-под мороженного. Сдали молоко, Маня осталась оформлять накладные, а Толя с Гришей выехали из ворот комбината и направились к речке Стыр, которая протекала неподалёку. Гриша распряг коней, разделся и, разбежавшись с берега, бухнулся в речку. Толя тем временем уплетал мороженное, впервые в жизни.
Пришла Маня, управившись со своими делами, принесла ещё мороженного. Толя ошалел от такого мороженого счастья, съел ещё одно и больше уже не мог, сидел отдувался. На берегу паслись кони со спутанными ногами, что бы не ушли далеко, а в речке плавал фыркал от удовольствия Гриша. Маня, сняв обувь, ходила у кромки воды, что-то напевала, наклонясь она дотянулась до кувшинок, подтянула, сорвала несколько цветков и воткнула себе в косы. Река была стремительная и полноводная, хотя и небольшая. По берегам росли ивы, местами шуршал камыш, из которого то и дело выплывали стайки уточек и тихонько покрякивали. В прозрачной воде колыхались длинные зелёные водоросли и поблёскивали рыбки. Толя подобрал на берегу оранжевое стёклышко и с интересом рассматривал через него вдруг изменившийся окружающий мир. Оранжевые облака, оранжевые деревья, лошади, телега и даже мама - всё яркое и необычное.
Домой ехали не спеша и где-то на полпути их остановили двое военных и попросили подвезти до села. Сначала ехали молча, потом завязался непринуждённый разговор о том, о сём. Толя с интересом разглядывал неожиданных попутчиков, от них приятно пахло новой кожей, скрипели ремни. Один военный был высокий черноволосый, на красных погонах - три золотистых полоски. Он время от времени вынимал из кармана картонную коробочку с папиросами и закуривал, на коробке был изображен чёрный всадник на коне и надпись «КАЗБЕК». Второй военный, в противоположность первому, небольшого роста, русоволосый, голубоглазый, он не курил и задумчиво смотрел куда-то вдаль, на его погонах золотистые полоски располагались в виде буквы «Т», так тогда обозначался чин старшины.
Проезжая в лесу мимо большой поляны, решили сделать остановку. Под огромным дубом стояли, грубо сколоченные из брёвен, три скамьи и стол. Рядом на, вкопанном в землю, столбе был приколочен щит с надписью: (БЕРЕЖIТЬ Л1С В1Д ПОЖЕЖИ)24
Под надписью в жёлтых и красных тонах были изображены языки пламени, зажжённая спичка и горящая сигарета. Вся компания расселась на скамейках у стола, вытянув затёкшие ноги. Все сидели молча и какое-то время наслаждались звуками леса, зачарованные его волшебным очарованием. Лес вбирал в себя усталость людей от долгой и монотонной, чуть изнурительной поездки на скрипучей телеге по дряблой лесной дороге. Могучий запах хвои наполнял легкие, дыхание невольно становилось глубоким, во всю грудь. Исчез запах пыльной дороги и лошадиного пота, вперемежку с запахом от бидонов из-под молока.
Как в подарок, лес был наполнен всевозможными голосами, дятел трудился прямо над головой и тут же, между паузами перестука, вклинивалась песня голосистого скворца с замысловатыми переливами. Какая - то птица изо всех сил старалась перепеть скворца, повторяя его рулады. Где-то вдали монотонно и беспечно куковала кукушка.
"Вот-вот-вот", послышалось где-то совсем близко, "вот-вот-вот"- снова. Внезапно, рядом истошно затрещала сорока. Из куста калины, брызнув двумя разноцветными веерами-крыльями, раскрываясь как меха гармошки, выпорхнул редкий красавец леса, удод. Мелькнув на прощанье изящным гребешком, удод исчез за деревьями.
Толя успел вздремнуть немного, уткнувшись в мамин подол. Сон был недолгий, не глубокий. Толя увидел совсем близко от себя военного в погонах с буквой "Т". Военный сидел, закинув, нога на ногу и, скрестив ладони рук на колене, разговаривал с Толиной мамой. Рядом на скамье лежала; коричневая кожаная, полевая сумка, Толя осторожно потрогал застёжку, от сумки, приятно пахло кожей. Заметив интерес мальчика, Андрей, так звали военного, отстегнул застёжку и распахнул сумку. У Толи захватило дух - он увидел цветные карандаши, ластик, ножик, циркуль, прозрачную линейку с множеством различных отверстий. Отверстий в форме домиков, самолётиков, крестиков и ещё бог знает чего. Каждый предмет находился в специальном гнезде.
Что, нравится? - спросил Андрей – обратившись, к мальчугану и погладил его по голове.
- А как тебя звать?
Толя смущённо молчал, взглядом просил помощи у мамы.
Толя его звать - пришла на помощь мама - Стесняется он.
Толя молчал и осторожно прикасался пальцами к этим волшебным вещицам. Что он мог сказать, ему всё понравилось, только он не понимал русского языка, на котором говорил Андрей.
Гриша сидел под деревом, прислонившись к стволу спиной и надвинув кепку на брови. Задумчиво жевал травинку и в пол голоса мурлыкал какую-то песню. Распряженные лошади щипали травку и вздрагивая кожей на спине, то здесь то там стегали себя хвостом, прогоняя, невесть откуда взявшихся оводов и мух.
Неожиданно застрекотала на весь лес сорока, нарушив идиллию, лес замолк на мгновенье и начал оживать новыми звуками. Звонко застрекотал кузнечик, пролетел и где-то рядом шлёпнулся большущий жук-олень, высоко в небе прокурлыкал журавль. Лесная жизнь продолжалась своей чередой, и где-то в стороне опять затрещала неугомонная сорока.
  Толя ходил под дубом, надеясь увидеть кузнечика, который стрекотал где-то совсем близко, но неожиданно он увидел громадного, блестящего, тёмно - коричневого жука. Жук лежал на спине и, мотая ножками, старался перевернуться, он был размером со спичечный коробок, да ещё и с рогами. Толя долго наблюдал за ним, сначала было страшно, но вскоре он полюбил его, уж очень красив был этот жук. Толя решил помочь ему, взял палочку и осторожно, содрогаясь от страха, перевернул его. Жук замер, потом встал на ножки, прополз немного и, неожиданно, раскрыв крылья взмыл вверх. Покружил над поляной, набрав высоту исчез из виду.
Толя стоял ещё немного в оцепенении от увиденного, потом побежал к маме и, задыхаясь от волнения, стал рассказывать ей то, что он видел, и как помог жуку.
Вскоре Гриша запряг лошадей, и вся компания поехала дальше, домой. Общение на природе несколько сблизило всех, и завязалась непринуждённая беседа о жизни.
А що слухаты, чы скоро знызят налоги (укр)? - Спросил о наболевшем, Гриша у служивых.
На политинформации нам доводили, что вскоре налоги совсем отменят, да и сни¬жение цен обещают - важно сказал Андрей.
Скорий-бы(укр) - буркнул Гриша и с досадой хлестнул батогом лошадей.
С той поездки Андрей стал приходить к Толиной маме, иногда он приезжал на Соколе. Сокол, служебный конь Андрея, был абсолютно чёрного цвета, с белым пятнышком на лбу. Часто Андрей сажал Толю в седло впереди себя и катал по двору. Толя по началу дрожал от страха, цепляясь ручонками за жесткую гриву, но вскоре привык, и катался с удовольствием. Он очень привязался к Андрею и Соколу. А вскоре Андрей стал жить вместе с ними в их маленькой комнатке. Жить с ним стало благополучней, Андрей неплохо зарабатывал и получал продуктовый паёк. Однажды ночью Толя долго не мог уснуть и услышал, как Андрей просил его маму рассказать о себе. Маня долго не соглашалась, она всячески скрывала всё происшедшее с ней, так как боялась репрессий со стороны властей - такие были времена. И вот, наконец, она решилась, всё-таки Андрей ей стал близким человеком, и она чувствовала, что он любит её и доверяла ему. И она начала свой рассказ:
«Осенью во время войны в 42-ом, когда семья жила ещё в Тристинце, меня, брата Колю и сестру Надю, а также ещё несколько девушек местные полицаи привезли на станцию Киверцы, где уже находилась целая группа молодых ребят и девушек, свезённых с разных деревень. Там всем объяснили, что собрали всех по приказу немецкого командования, и что поедем мы в Германию на работу сроком на три года. Нас всех опросили, осмотрели, некоторых отпустили домой по причине слабого здоровья или по болезни. Брату Коле повезло, его отпустили, так как он имел двоих маленьких детей, таких отпускали. Потом нас посадили в товарные вагоны и повезли в Германию. Ехали мы целый день, два раза нас покормили вареной брюквой и ячменным кофе с кусочком хлеба. За окнами вагона проплывали города с аккуратными, уютными улочками и домиками под красной черепицей. Повсюду сновали блестящие автомобили и мотоциклы. Ходили красиво одетые люди. Это был какой-то совершенно другой мир чем дома на родине. Вдоль железнодорожного полотна пролегало шоссе обсаженное деревьями, за ним простилались ухоженные поля со снующими по ним тракторами. Ничего не напоминало о том, что идёт война, тихо, спокойно, никаких выстрелов и взрывов. По дороге как потом рассказали, из  нескольких вагонов был совершён побег, через проломленный пол в вагоне, нескольким парням и девушкам удалось сбежать, в том числе моей сестре Наде.
Наконец, мы приехали. Нас всех выпустили на перрон и проверили по списку. Дальше наша поездка продолжалась на открытых грузовиках. Вскоре мы приехали в лес, где стояло несколько длинных, аккуратных бараков из красного кирпича. Там нас отделили от парней и направили в барак, где велели снять всю одежду. Проверили на вшивость, у кого нашли - тут же остригли на- голо. Потом - всех по¬строили в шеренгу на бетонном полу барака, и велели всем закрыть глаза и поднять руки над головой. Послышалось шипенье, и на нас обрушились потоки какой-то вонючей жидкости. Как потом объяснили, это была профилактическая обработка от всех болезней. Сняли мерку, взвесили, записали всё в книгу. После бани всем выдали одинаковые штаны защитного цвета с лямками крест на крест и клетчатые рубашки. На ноги выдали деревянные башмаки на ремешках, так называемые трепы. В следующем бараке накормили вареной брюквой, овсяной кашей и эрзац- кофе (искусственный кофе).
   На фото. Толик и Володя.1950г.