Интроверсия счастья

Он всех разогнал, никому не верит. Бетонные стены, стальные двери. Друзья – придурки, соседи – звери, куда ни плюнешь – одни подонки. Он зол, саркастичен и неопрятен. Уверенно судит о Гиппократе. На корпоративных гламурных пати предпочитает стоять в сторонке.

Под вечер привычно идёт с работы. Автобус глотает людей, как шпроты. Приятно одно: впереди суббота, и пусть их всех разорвёт на части. На улице морщатся рябью лужи, и ветер шарахается, простужен. Он оставляет весь мир снаружи, за прочной дверью. И это счастье.

Одиннадцать. Брубек, вино и пицца. В прихожей стучат – что ещё за птица? За дверью Алина. Когда не спится, она иногда забегает в гости: как славно, он тоже не спит случайно! На кухне как раз закипает чайник... Алине б, конечно, тусить ночами, а не мечтать о духовном росте. Она напевает “La vida loca”, сидит, теребя золотистый локон. Он хмурится в кресле, читая Блока – не выставлять же её за дверь-то. Алина, пожалуй, небезнадёжна, её не заносит в пустой трындёж, но терпеть посторонних бывает сложно для заскорузлого интроверта.

Внезапно Алина смеётся тихо: чаёк – развлечение для двоих, а? Ну ладно, я девушка и трусиха, но ты?.. Он морщится – вот те ж нате ж. Она допивает, лицом не дрогнув, и чашечку ставит на блюдце ровно. По лестнице эхо слетает дробно, входные двери – ударом – настежь.




Проходит два года... ах, три? Да бросьте! Алина уже не заходит в гости. В квартире Алины – полковник с тростью, а где Алина – пойди дознайся. А что дознаваться-то? Вот уж тайна... На столике чайник и том Хайнлайна, в колонках размеренный лязг Рамштайна или другое какое шайсе.

В холодном и гулком пространстве кухни бесформенный ком, разрастаясь, пухнет. И хоть ты напейся, хоть в бездну ухни, хоть в желтый дом вызывай карету, но черная ночь проникает в щели, часами раскачивая качели. И ты чертишь прочерки Торричелли остывшим кончиком сигареты.