неофолклор антифольклор фальшлор и пр

неофолклор,  антифольклор, фальшлор (fakelore)



--
читая книжку (гуманитарную специализиров.,профильн. научно-популярн.)
- к. богданова "повседневность & мифология" .



----
начало цитирования:


>>


ПРЕДИСЛОВИЕ


Большинство фольклорных жанров, которые мы еще привычно связываем с народным творчеством,
постепенно уходят из жизни не только современного горожанина, но и деревенского жителя.
Изучение таких жанров - будь то былина, сказка или историческая песня - сегодня в значительной
степени напоминает работу археолога или палеоантрополога, прибегающих к ретроспективным методам
анализа и гипотетическим объяснительным моделям. Но что это значит? Можно ли сказать, что, лишившись
традиционной фольклорной культуры, наш современник бесповоротно расстался с тем, что некогда придавало
смысл самой этой культуре? Чем замещается традиционный фольклор в современном обществе? Каковы
дискурсивные составляющие "информационного пространства" повседневности? Насколько инновативны наши
речевые и поведенческие предпочтения, бытовые практики и идеологические теории?

Читатель может спросить, почему эти вопросы ставятся как фольклористические, ведь изучение традиций и
инноваций не сводится к фольклористике, но составляет задачу различных гуманитарных дисциплин - литерату-
роведения и этнографии, психологии и социологии и т. д. Ответ здесь один - именно поэтому. Коль скоро нас
интересуют традиции, имеющие отношение не только к литературе, но также к этнографии, не только к психологии,
но также к социологии и т. д., нам не избежать обращения к тому, что пока еще называется фольклористикой.
Вопрос в том, что это нам дает.

Не отказываясь от принципиального (хотя и не лишенного известной метафизики) убеждения старой фольклористики
в том, что представление о духовной культуре невозможно вне коллективизирующих и обезличенных форм творчества,
естественно думать, что такие формы существуют и сегодня. Помимо авторских, харизматически индивидуализированных
объектов материальной и вербальной культуры социальная повседневность демонстрирует актуальность в культурном обиходе
современника вещей и явлений, идеологическое функционирование которых в большей или меньшей степени безразлично к их
"авторскому" происхождению. Это ценности не индивидуализирующего, но коллективизирующего свойства: они принадлежат всем
и вместе с тем - никому в отдельности. Фольклорный "спрос" на коллективизирующие ценности культуры не означает, конечно,
их коллективного же "предложения", но означает, что первое здесь важнее второго: общее важнее частного, закономерное -
случайного.
Изучая коллективные формы культуры, фольклористика постоянно и слишком очевидно рискует репрезентативностью своих обоб-
щений.
Что считать коллективными формами культуры, а что нет? Наследуя сложившиеся представления о привычном "метатексте"
фольклорной действительности (ограниченной привычными жанрами, сюжетами, вербальными и акциональны-ми формулами),
современная фольклористика не может вместе с тем не считаться с экспликацией фольклорного наследия в казалось бы
"нефольклорных" текстах культуры и повседневности. Традиционное определение фольклористики как науки, изучающей устное
народное творчество, необходимо корректируется в этом случае соотнесением различных аспектов "коллективизирующей"
наррации и форм коммуникации, "массовых" стереотипов социального дискурса. Неудивительно, что взгляд на фольклорный текст
как на текст, существующий в режиме его гетерогенной рецепции (и зависящий в этом смысле также от исследовательского к нему
отношения), постепенно приходит на смену абсолютизации фольклорного объекта в нем самом. Изучение же самого фольклора все
чаще претендует служить также изучению нормативно формализующих механизмов жизни и культуры, практик повседневного поведения
человека.
В большей степени, чем в других гуманитарных науках (за исключением, может быть, социологии), необходимость "панорамного"
обзора культурных явлений наталкивается в фольклористике на методические возможности достаточного описания. В отечественной
фольклористике, изначально более связанной с литературоведением, чем с этнографией, фундированность соответствующих описаний
мыслилась, как правило, вполне экстенсивно - вопрос решался количеством текстов и их (ин)вариантной конфигуративностью. О пользе
таких работ спорить не приходится, но, как и в любой другой гуманитарной науке, количественное, "суммарное" наращение анализируемого
материала - это хотя и необходимое, но в какой-то мере иллюзорное правило. Нельзя объять необъятное. Однако дело не только в этом,
а и в том, что хотя фольклористика и изучает тексты, фиксируемый текст фольклора - это текст, который в принципе является фольклорным
только до тех пор, пока он допускает в себе какие-то изменения, пока он не является текстом каноничным, окончательным, короче говоря,
пока он не хочет быть только текстами. .Понимание данного обстоятельства породило в современной фольклористике множество сменяющих и
дополняющих друг друга способов интерпретации социального дискурса, которые стремятся учитывать разномасштабность и вместе с тем
определенную связанность его гипотетически системных элементов. Семиотика, герменевтика, феноменология оказались актуальными для фо-
льклористической науки именно с этой точки зрения. В целом - при всем различии перечисленных наук - их методологические ориентиры
совпадают в том отношении, в каком они ориентируются на понимание фольклорного материала в его знаковом, смысловом и прагматическом
многообразии. Понятно, что, сосредоточиваясь на каком-то определенном аспекте фольклорной действительности, другие ее стороны так или
иначе остаются в тени - никаких альтернатив этому обстоятельству наука предложить и не в силах, - но важно, что изучение частей и
фрагментов не превращается при таком подходе в декларацию однонаправленной редукции, в иллюзию "объяснительного монизма" (К. Лоренц),
сводящего интерпретацию фольклорных значений к какой-либо одной интерпретационной модели. В той мере, в какой мы готовы признать фо-
льклор явлением социальной жизни и вместе с тем - фактом нашего сознания, воображения и чувства, его изучение предполагает взаимодо-
полнительную и потому (в буквальном смысле) - сложную интерпретацию. Система любого объекта понимается как взаимосвязь и взаимозави-
симость ее репродуктивных элементов (обеспечивающих существование системы). "Наличное устройство" фольклорной системы (системы постольку,
поскольку мы признаем за фольклором коллективизирующую и, значит, системно продуцирующую силу) подобно наличному устройству любой системы:
оно, как пишут теоретики системного анализа, непостоянно и "способно изменяться в широчайших пределах под воздействием внешних сил. Во всей
этой гамме неустойчивостей устойчиво лишь одно - само существование системы". Присваивая настоящей работе подзаголовок "Исследования по
семиотике фольклорной действительности", я отталкивался от вышеприведенного понимания фольклорной системности и соответствующей этому пони-
манию методологии. Семиотическая методология - сегодня слишком разнообразная, чтобы говорить о каком-либо жестком круге диктующих ее правил,
- понимается в данном случае широко, прежде всего, как практика междисциплинарных и интегративных исследований социального смыслообразования.

Изучение фольклора сближает гуманитарные дисциплины и вместе с тем способствует их самоопределению. Невостребованное вчера становится в этом
процессе актуальным сегодня, приближая исследователей к пониманию закономерностей в хаотичном мире окружающей нас культурной реальности.
Собрание предлагаемых ниже работ было инициировано желанием проиллюстрировать такие закономерности на примере некоторых тем и сюжетов, "тема-
тическая" приуроченность которых может показаться случайной и даже маргинальной, но при этом позволяет судить о характере фольклорных пред-
ставлений, пронизывающих современную культуру и обладающих семиотической эффективностью не только ретроспективного, но также прогностического
порядка. Подчеркну, что речь ниже идет, прежде всего, не о текстах, а об определяющих их бытование идеях, демонстрирующих, с одной стороны,
содержательную актуальность фольклорной компоненты культурной действительности, а с другой - методологические приоритеты самой современной
фольклористики (и - шире - культурной антропологии). В центре внимания - эвристический опыт традиции, мифологизирующая сила повседневности.

Некоторые из статей, вошедших в сборник, уже печатались. Для настоящего издания все они в  значительной степени переработаны и дополнены новым
материалом.
 
Мне посчастливилось на разных этапах работы обсуждать свои идеи с друзьями и коллегами, пользоваться их советами и помощью. Моя особая благо-
дарность Александру Панченко и Виктории Панченко, Николасу Винтеру, Любови Бугаевой, Марине Власовой, Виктору Манжурину. Участь первого читателя
и первого критика стойко выдержала Марина Черных.


--
примечания(сноски):

 1
В отечественной фольклористике одним из первых, кто отстаивал такое понимание фольклорного текста, был Б. Н. Путилов. См. напр.: Путилов Б. Н.
Методология сравнительно-исторического изучения фольклора. Л., 1976. С. 191-193.
 
 2
Беспалов В. Е., Сальников Л. В. Введение в функционалистику. Свердловск, 1991. С. 15. 2 Ruthrof Н. Meaning: an Intersemiotic Perspective
// Semiotica: Journal of the International Association for Semiotic Studies. 1995. Vol. 104. No 1-2. P. 23-43.
 
 3
Игра в жмурки: контексты традиции // Русский фольклор. Т- XXX. СПб., 2000; Чиханье: явление, суеверие, этикет // Антропология религиозности
(Альманах "Канун", Вып. 4). СПб., 1998; Каннибализм: история одного табу // Пограничное со-знание (Альманах "Канун". Вып. 5). СПб., 1999; Курение
как фольклор: к социальной истории курения в XX веке // Мифология и повседневность. Вып. 2. Материалы научной конференции 24-26 февраля 1999 г.
СПб., 1999; Советская очередь: социология и фольклор // Международные чтения по теории, истории и философии культуры. Вып. 8. СПб., 2000.
 


----
ФОЛЬКЛОРНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ:
ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ
 

--
      Миф? Имеешь ли ты в виду нечто настолько древнее, что оно больше уже не наводит скуки?
      Элиас Канетти "Заметки"
--


1. Наука о фольклоре и понятие традиции

Любому фольклористу, задумывающемуся о предмете своей науки, приходится рассуждать методом от противного. Чтобы ответить на вопрос,
что является предметом фольклора, следует иметь в виду, что предметом фольклора не является. Но уже здесь его подстерегает первая сложность.
Очертить границы фольклора без того, чтобы не заступить "территорию" других научных дисциплин, оказывается делом совершенно невозможным.
Фольклористика включает элементы различных гуманитарных дисциплин: литературоведения и истории, этнографии и психологии, философии и социологии,
археологии и географии и т. д. Из этого осознаваемого или не осознаваемого фольклористами положения дел вытекает обстоятельство, определяющее
специфику самого фольклористического анализа, претендующего на некий гуманитарный универсализм, с одной стороны, а с другой - акцентирующего
момент различения, дизъюнкции.
При том что фольклористы, занятые разработкой традиционных фольклористических проблем, в общем не слишком склонны к экспликации своих теорети-
ческих предпосылок, нужда в этой экспликации становится существенной, когда дело касается материала, обнаруживающего "фольклорную" феноменологию
в несвойственном для нее контексте - в контексте современной культуры, городского быта, литературы, научного дискурса и т. д. Очевидно, что в той
 мере, в какой фольклор остается актуальным термином современной культуры, его использование не обходится без компромиссов, позволяющих, с одной
стороны, "осовременивать" фольклор, а с другой - "фольклоризовать" саму современность. Зададимся вопросом: каким образом такие компромиссы реали-
зуются и в какой степени они при этом осознаются?
Парадокс, так или иначе определяющий бесконечные и часто схоластические споры о природе фольклора, несомненно заложен в самом понятии "фольклор",
предполагающем такую сферу смысла (lore), которая, с одной стороны, репрезентируется множеством (folk), а с другой - существует в порядке ее
индивидуальной рецепции (имею ли я, как субъект этой рецепции, отношение к самому этому "народу"?)3. Идеологическая подоплека исследовательских
предпочтений видна в данном случае из того, в какой степени изучение фольклора детерминируется пониманием "народа" и "народности". Понимание
"народа" как чего-то, что принципиально противостоит исследователю, сближает фольклористический и естественно-научный анализ. Фольклор в этом
случае мыслится таким же предметом изучения, как, например, движение планет, требующим объективных методов анализа и посильного исключения
исследовательского субъективизма. Исследовательское "растворение" себя в "народе", напротив, субъективирует аналитические стратегии и ориентирует
исследователя на более или менее изощренную герменевтику и самоописание.

Идеологический, экстранаучный подтекст фольклористического изучения культуры не приходится преувеличивать. Достаточно вспомнить предметные и
методологические превратности отечественной фольклористики, некогда хрестоматийно определявшей дореволюционный русский фольклор как творчество
"всех слоев населения, кроме господствующего", а послереволюционный - как "народное достояние в полном смысле этого слова"4. Социологические
наблюдения однозначно свидетельствуют: там, где появляется проблема определения понятия "народ", там всегда появляется некто, кто выступает от
имени народа и берет на себя функцию его представительства, легитимации. Более того, без представительства "народа" как "народа" никакого "народа",
 собственно говоря, и не существует: его место "само по себе" семиотически вакантно. С исторической точки зрения возникновение и развитие фольк-
лористики очевидно выражает актуальные задачи такого представительства, с одной стороны, в пафосе цивилизаторских усилий, политике внешней и вну-
тренней колонизации, а с другой - в настроениях социокультурного самоопознания, поиске "своего", родового, подлинного начала.

Факторы, определившие институциональный статус понятия "фольклор" в отечественной науке, еще не являются в достаточной степени изученными, но в
целом и сегодня можно судить о том, что они характеризуются причинами не только научного, но также идеологического и даже пропагандистского хара-
ктера. Симптоматично, что, исторически определяясь в своем формировании интересом исследователей хотя и к традиционной, но при этом живой культуре,
 отечественная фольклористика постепенно превратилась в науку, изучающую факты культуры по преимуществу уже ушедшей и вполне архивной. В ретроспе-
ктивной оценке - поразительно, насколько это простое и в общем-то очевидное обстоятельство упорно игнорировалось (и все еще продолжает игнорирова-
ться) фольклористами, полагающими, что фольклор - это только то, что уже когда-то попало в поле зрения классиков фольклористики. Романтическое убе-
ждение в законченной оформленности народной культуры, неизменно или почти неизменно воспроизводящей себя в уже готовых культурных формах, в социа-
льно-историческом контексте авторитарной и, позже, тоталитарной государственности, несомненно, не лишено идеологического смысла. В условиях идеоло-
гии, требующей от культуры считаться лишь с тем, что уже идеологически определено, раз и навсегда оценено, исследователю всегда легче иметь дело с
 таким предметом изучения, который удовлетворял бы предопределенным положениям идеологии. Прошлое, с этой точки зрения, естественно, надежнее,
нежели настоящее, - традиционный фольклор надежнее, чем то, что может допустить ревизию его привычных форм и столь же привычного содержания.

В отечественной фольклористике предметом научного внимания первоначально, как известно, явились записи, сделанные в кругу крестьянского общения или
 инсценировавшие такое общение: песни, былины, сказки, паремии. Собиратель и исследователь таких записей, как правило, принадлежал к элите - пусть
даже и маргинальной, с количественной точки зрения, но зато претендовавшей на определенные идеологические полномочия (а иногда и обладавшей такими
полномочиями) в области "народной" репрезентации, фетишистской (само)легитимации (скажем, "славянофильской" или "западнической") и часто социально-
го прожектерства. Идентификация аутентичных тем и сюжетов, олицетворяющих "народ" и репрезентирующих народную культуру, варьировала в этих случаях
от абсолютизации народного как Другого до отрицания самой дихотомии Свой / Другой8. Понятно, что в реальной практике фольклористики та и другая по-
зиции, как правило, никогда не присутствовали в чистом виде. Скорее это полюса, определявшие методологические и предметные акценты фольклористичес-
ких исследований, но именно они позволяют оставаться термину "фольклор" таким, какой он есть, - расплывчатым и не слишком определенным в своем нау-
чном и тем более ненаучном употреблении.

В той степени, в какой можно говорить о сложившейся фольклористической теории, последняя в целом представляет собою набор понятий и приемов ("попу-
ляций понятий" в терминологии С. Тулмина10), изначально и повсеместно формализованных в приложении к материалам "народных традиций". Не только в
России, но и в Европе основной акцент в фольклористической оценке таких материалов ставился на устное или, во всяком случае, словесное творчество,
но при спорадически декларируемом на этом основании различении "фольклора" и "не-фольклора" это различение никогда не было достаточно последовате-
льным).

Удивляться этому не стоит. В отечественной фольклористике основными детерминантами фольклористического изучения "народных традиций" явились, повто-
римся, категории "крестьянского" и "устно-поэтического" характера фольклора. Фольклором, с этой точки зрения, строго говоря, может считаться только
 то, что а) имеет отношение к крестьянам и b) удовлетворяет критерию устности. Словосочетания "городской фольклор" или, например, "письменный фоль-
клор" должны считаться абсурдными или, во всяком случае, научно незаконными. Но вот вопрос: что нам делать тогда, когда, предположим, крестьянский
фольклор подвергается письменной трансмиссии, а устное творчество появляется в городе? Одно из компромиссных и по-своему логичных решений данной
проблемы предложил Н. И. Толстой. Сопоставляя признаки традиционного крестьянского фольклора с признаками типологически сближаемого с ним "городс-
кого фольклора", Толстой предложил характеризовать городской фольклор как "своего рода антифольклор, способный иметь и устную, и письменную форму,
но сохраняющий, как правило, анонимность". В главном, по Толстому, крестьянский и городской фольклор отличаются по следующим признакам: с одной
стороны, "устойчивость репертуара в системе жанров и во времени", "наличие разветвленной системы жанров и ее консервативность, устойчивость",
"относительная независимость от литературы, традиционность", "широта социальной базы", а с другой, соответственно, "неустойчивость, быстрая смена
репертуара", "значительная редукция жанровой парадигмы, расплывчатость границ жанра", "узость социальной базы, связь с мелкими социальными группами
 и профессиями". Заметим, однако, что, даже отвлекаясь от небесспорности данных признаков именно для крестьянского и городского фольклора, это при-
знаки не фольклора, как такового, но возможной спецификации понятия "фольклор". Если оценка городского фольклора предполагает разговор о материале,
 в целом характеризующемся фольклорным бытованием и отличающемся от традиционного крестьянского фольклора специфически городскими особенностями,
значит ли это, что городской фольклор не является фольклором вообще или является "антифольклором"? Если значит, то тогда можно говорить и о том,
например, что стоматология является антимедициной по отношению к кардиологии.

Н. И. Толстой не отказывает (и в этом его позиция отличается от позиции многих других фольклористов) в необходимости изучения того, что он называет
 "антифольклор", но полагает, что "это новое явление потребует особого социологического подхода и некоторых специфических или дополнительных спосо-
бов изучения". С таким требованием, конечно, нельзя не согласиться, но вопрос остается тем же: значит ли это, что указанные способы и подходы оп-
ределяются еще чем-то, кроме того, что в одном случае изучается крестьянский фольклор, а в другом некрестьянский? Значит ли это, наконец, что для
изучения крестьянского фольклора такие способы уже окончательно выработаны?

В отличие от отечественной фольклористики, где различение крестьянского и некрестьянского фольклора, при всех оговорках, выглядит адекватным исто-
рической действительности еще конца XIX века и даже начала XX века и в этом смысле хотя бы теоретически может служить критерием в определении пре-
дмета фольклористики, в западноевропейской научной традиции - то есть там, где сложилось само понятие фольклора, - такое различение изначально не
играет определяющей роли. Западная Европа не знает столь жесткого противопоставления города и деревни и, в частности, устной и письменной культуры,
 каким оно было в России. Совсем или почти ничего не значит то же противопоставление для американской культуры и, соответственно, американской фо-
льклористики.

В каждом конкретном случае - отдельной страны, культуры, исторического периода и т. д. - применение термина "фольклор" требует собственных и спе-
циальных оговорок. Ричард Дорсон, предложивший некогда различать собственно фольклор (Folklore) и все то, что может им выглядеть, - "фальшлор"
(Fakelore), - исходил из того, что национальная традиция является достаточным критерием, чтобы отличить "свое" от "чужого", а подлинное от мнимого.

 В недавно вышедшей работе Реджины Бендикс "В поисках аутентичности: создание фольклористики" (1998) убеждение Дорсона подвергнуто сильному сомне-
нию. Коммерческие и идеологически инспирированные формы "фальшлора", о которых писал Дорсон, бытуют и адаптируются в соответствии с такими зако-
нами трансмиссии и репродукции, которые практически не отличаются от традиционно фольклорных18. В этом смысле даже в рамках одной национальной ку-
льтуры различение подлинного и мнимого, настоящего и "ненастоящего" фольклора так или иначе зависит от конкретики историко-культурных и историко-
научных особенностей фольклористического анализа.

Фольклористическая ориентация на "народ" и "традицию" неизбежно превращает фольклор в тему соблазнительного, но вместе с тем болезненного теорети-
зирования. Ситуация эта остается актуальной и в наши дни. Все более многочисленные определения термина "фольклор" свидетельствуют здесь, по-види-
мому, все же не столько о "хаосе в головах практикующих фольклористов относительно предмета их так называемой науки" (по ядовитому замечанию Фрэн-
сиса Атли), сколько об актуальной открытости возможных критериев эвристической репрезентации "традиции" и "народа".
    
В отвлечении от национальных, конфессиональных, тематических и иных аспектов фольклористики, ее общим ориентиром является сегодня то, или даже
только то (обстоятельство, собственно, и позволяющее говорить о фольклористике как об интернациональной дисциплине), что объект фольклора полага-
ется относящимся к традиции и специфическим способам ее коллективной ("народной") экспликации20. В свое время А. Мариню писал: "Традиции - область
фольклора, но не все традиции фольклорны". Итак, вопрос заключается в том, что считать фольклорной традицией и каким образом она дает о себе
знать? Возможно ли ее "аутентичное" описание?

Фольклористическое использование термина "традиция" не отличается строгой определенностью. По мнению норвежского исследователя А. Клеппа,
фольклористы в целом используют термин "традиция" в трех отличающихся друг от друга, хотя далеко и не всегда отрефлексированных в этом различии,
значениях: под традицией понимается 1) формальное единство элементов культуры, материал, сохраняемый и передаваемый во времени (составной частью
такого материала является фольклор), 2) само сохранение и передача соответствующего материала (традиция уподобляется в этом значении коммуникати-
вной деятельности, демонстрирующей наглядную сохранность "представления", "перформенса" культуры, а фольклор - типу такого "представления"), и
наконец, в более широком значении, 3) некий интрасоциальный процесс, обеспечивающий развитие культуры в направлении устойчивости и преемствен-
ности (фольклор эксплицируется в ходе такого процесса). А. Эриксен добавляет к этим значениям еще одно: традиция - понятие, указывающее не только
на материал культуры, коммуникативную деятельность и культурный процесс, но также на определенные и, как правило, положительные ценности культуры.
 "Традиция" - это, таким образом, еще и оценочное понятие.

В дискуссиях относительно предмета и методов фольклористики оценочное значение термина "традиция" играет, казалось бы, латентную, скрытую, но,
несмотря на это, чрезвычайно существенную роль. Изучение фольклора трудно представить вне имманентной оценки обнаруживающей его культурной тради-
ции. Фольклор является фольклором в той степени, в какой он позволяет указать на "традиционность" соответствующего ему социокультурного дискурса.
Но что это значит? Прежде всего то, что данный дискурс наделен ценностью не сиюминутного, но некоего ретроспективно-стабильного порядка. Даже если
конкретный фольклорный материал оценивается невысоко, он ценен как напоминание о реальных или воображаемых свидетельствах устойчивого социокульту-
рного опыта. В истории фольклористического подхода к культуре оценочные импликации в понимании "традиции" варьируют весьма широко, но важно, что
основным стимулом в самих этих вариациях неизменно выступает, как это хорошо показал в ряде работ Герман Баузингер, актуальность фольклора в ситу-
ациях осознанной неустойчивости, текучести, ненадежности социокультурного контекста повседневности. С социологической или, точнее, социо-психоло-
гической точки зрения актуальность традиции для повседневности может быть соотнесена с известной концепцией Питера Бергера о "спасительной" для
общества возможности символизировать социальную действительность, конструировать "символическую вселенную" (symbolic universe) за счет материаль-
ных и ментальных образований культуры. В контексте повседневного опыта традиция контролирует "экзистенциальное беспокойство" (existential anxiety)
 общества тем, что позволяет извлекать из нее именно тот смысл, который необходим для придания смысла самой повседневности. Развитие фольклористики
 и этнологии, как полагает Баузингер, не случайно совпадает с осознанием ценности традиции, с необходимостью соотнести устойчивость и культурную
"проверенность" традиции с непредсказуемостью текущего настоящего, "неустойчивостью" модернизации.

Как вчера, так и сегодня идеология превращает ценность традиции в козырную карту в подкрепление собственной ценности: соотнесение традиции и
современности преследует в целом одну цель - судить о современности "с точки зрения традиции" (так, некогда советская идеология судила о том,
чего не понимали, скажем, Платон и Гегель в силу ограниченности их "исторического опыта" и что, напротив, понимал "классово детерминированный"
рабочий, экспроприирующий собственность фабриканта). Некогда привычно обнаруживаемый в культурных традициях "иррационализм" (см., например важные
для фольклористики работы К. Леви-Брюля и его последователей) с этой точки зрения так же работает на оправдание "иррационализма" современности,
как признание всех традиций "рациональными" служит актуальной рационализации обозримого для нашего современника пространства истории и культуры.

Сегодня технократические идеологии Европы и Америки понимают различие культур и различие соотносимых с ними традиций как различие языков их описа-
ния: эти различия, во всяком случае, отступают перед декларируемым единством и, при всех оговорках, фундаментальным сходством социокультурной акси-
ологии. Фольклористическое следствие этого взгляда - изменение позиции исследователя по отношению к собираемому и анализируемому им материалу, реп-
резентирующему теперь не столько чужой опыт, сколько единую - общечеловеческую - природу. Выражаясь несколько вычурно, можно сказать, что традиции
повседневности акцентируются сегодня скорее как повседневность традиций. "Традиции" "встраиваются" в современность и, естественно, оказываются в
ней "чистой повседневностью", последняя же - включающей в себя все то, что позволяет говорить о единстве смыслопорождающих структур культурной
саморепрезентации "человека" вообще и "народа" в частности. В отечественной фольклористике постепенное расширение круга фольклорных материалов вы-
разилось следующим образом: фольклор начинает пониматься все менее специфическим (например, крестьянским и устно-поэтическим) и все более универ-
сальным явлением. Почему? Следует ли в данном случае говорить об "объективной" трансформации самого фольклора (например, о том, что городской фо-
льклор не существовал тогда, когда существовал крестьянский), или, прежде всего, об эвристическом расширении изначальных детерминант фольклорис-
тического анализа - ином понимании понятий "народ", "традиция", "культура" и т. д.? Многолетние споры о предмете и методе фольклористики демонст-
рируют, как я думаю, превратности в понимании фольклора постольку, поскольку это понимание зависит от фундирующих его понятий. Так, "крестьянский"
ориентир отечественной фольклористики позволил включить в состав фольклорных материалов тексты и артефакты, которые мало или совсем не удовлетво-
ряли "устно-поэтическому" аспекту фольклора, но соответствовали его крестьянскому адресу (тексты обрядового фольклора, мемораты, лубок).

"Устно-поэтическая" детерминанта фольклора расширила фольклорные материалы за счет текстов, которые, не являясь записью крестьянского фольклора,
отвечали устно-поэтическим особенностям их исполнения и бытования (детский фольклор, городской фольклор и т. д.) Некогда шумные дискуссии о грани-
цах понятий "коллективность", "устность", "безавторское начало" показали условность категорий, привычно определяющих предмет фольклора. Фольклор-
ная реальность - это реальность как устной, так и письменной традиции27. Настаивать на однозначно доминирующем влиянии одной из этих традиций в
народной культуре - значит настаивать на известной фольклористической абстракции, не более того. Непредвзятый подход к фольклорному материалу
показывает, что анализ этого материала вне учета книжного влияния, воздействия церковной и светской культуры, как правило, не объясняет ни его
происхождения, ни его реального бытования. Даже если не идти в этом объяснении за многострадальной идеей Г. Наумана об "опустившихся культурных
ценностях" (gesunkenes Kulturgut), очевидно, что там, где письменная культура уже сложилась, а деревня не является абсолютно изолированной от
города, фольклор представляет собою сложный сплав многоразличных составляющих. Для русской крестьянской культуры XIX века, так же как и для других
национальных субкультур, фольклор представляет собой действительность аксиологии, основанной на рецепции не только песен, сказок и преданий, но и
"низовой" литературы, лубка, церковных брошюр, правительственных рескриптов, врачебных рецептов и т. д. У нас нет оснований думать, что для со-
временной культуры описание фольклорной действительности - коль скоро о ней вообще идет речь - должно быть менее сложным.


(..)


<< .

----
конец цитирования.