Tristan Tzara - Miennes отрывки часть 2

ПРИЕЗД


Большой город мерцал в голове. Его водоворот разбивался о дамбу, которой ты противостоял ему. Не из неприязни к незнакомцу, но из опасения слишком ожидаемого, пристанище гасит внезапный конец нетерпения и напряженных усилий.

Странны были люди, что улыбались друг другу; ты едва понимал, что происходит. Красота женщины могла отныне ослепить, распростёршееся перед далёким зеркалом смятение, неосязаемый образ, представившийся туче твоей глухоты. Ты отказывался от искушений, возникавших отовсюду; легкость их доступа сделала более обострённой потребность страсти. В открытом бою ты понимал, что завоюешь то, что должно быть твоим. И вот, порог тьмы преодолён. Город иссякает, и корабль разнесён на куски.


ВОЛШЕБНЫЙ ЧЕРДАК

Ребёнком я гвоздём вырезал на доске памятные даты, где колонка разочарований, в ущерб колонке удовольствий, разрасталась под воздействием сокрушительной силы. Я глядел вслед пути торжествующих слёз. Длительные сокровища предлагались в обмен на будущую наличность.

Таинственные посылки небес – ни отправителя, ни адресата – и, смешанное с пряным запахом настила, разбитое время, побеждённое время, где безумная радость пропитывалась запустением, наконец-то освобождённым.



НАНОСЫ

Это целый мир образов, покоящийся в напластовавшихся слоях, в лестничных пролётах памяти, на ложе смутных иллюзий. Прозрачное вещество, разреженное дно – не что иное, как пересечение соответствий, и по плитам забвения, как в холодном лёгком сне, ты спускаешься в полосатое нагромождение морщин. И наконец, ты обнаруживаешь среди камешков детский хорал, рождённый воображением.

То был день страха. Бунт громыхал, и вдали дым пожарищ трепал бельё небес. Бежали матери, с детьми на руках. Приюты, в забытьи ваших призрачных слов сколь сладким было отдохновение плоти! Но память осталась раненой, даже когда мир вернулся с солнцем, которое поглотило ожоги и вытерло кровь.

Так время, окрашенное временной смертью, задело необъятную стройку жизни юности. И неплохо будет лишний раз повторить себе, что ничего сверх того, что навечно и неизменно.



ЮНЫЕ СВЕТИЛЬНИКИ


Красть время в яблочных лотках, ничто не пробуждает столько взглядов на бархатное ложе осени, как воспоминания, обнаруженные в прохладе вечера. Погрузившись во тьму простыней, я перебирал пальцами сжатые перспективы густого переулка белой архитектуры. Позвонки деревьев строились рядами средь беспорядка кружев. Раскалённый смех задавал темп грядущего дня. Вдоль белизны общих спален, окаймлённых раскрытыми книгами, я продолжил древнее безмолвие. Я измерил универсальную, но скрытую силу забвения. Через знакомую почву его корни уже окутали спящее настоящее.



РАНЫ НАВЫВОРОТ


Сколь далеко я оглядываюсь назад, с обрушивающимися жестами и голосами, навеки поглощёнными, я обретаю молочный аромат неба над собой. Небо, небо, небо!

Как крик вернувшегося моряка, моряка земной тьмы, денно и нощно зов и обещание раздаются из глубин: небо, небо, небо!

Несправедливость я познал только на собственной шкуре. Я не знал, как увидать её вокруг себя, там, где, однако, тысяча змеиных языков разожгли пламя влечения. Отторгнуты уязвлённое тщеславие и горечь, расцветшая в бархатной тишине ночи. Нежностью к каким словам, срезанных до самых корней, я позволил себе попасть в иллюзорные кораблекрушения? Я вынужден был признать, что любовь не идёт по пути долга и обязательства, но что это постоянная проекция, грубая, даже если в конечном счёте наносится обида. Этакая радость от потери, неспособность победить без духа возвращения.


СНЕГ ДА СНЕГ КРУГОМ


Это было скудное сокровище, которое ты прижимал к своей груди. Разве не покинул ты свет, оставив его мясорубкам восстаний? Волки напали на него, и колющие лохмотья свисали, подметая землю. Глубоко, тяжело, как ночь, ты погружался в логово живого присутствия. Колокола и дети могли вписаться в траекторию опасности, ни одна травинка не могла коснуться внутреннего сна. Открывались в запретное будущее чёрные окна, словно загнанные звери.

И в великолепии полей смеха, бурлящего солнца, возвышенных слов снова в этот раз накопленный огонь был посвящён кларету одиночества.



РАСЧЛЕНЕННЫЙ МОСТ


Солнце отполировало каменный парапет, и от прикосновенья ладони руки его тёплая ласка окутывала тело. Ты опьянялся бесконечными обещаниями лёгкости жизни. Осень, вспомни её обволакивающую настойчивость, демонстрировала в качестве постулата принцип впрыснутого мира, его пылкую красоту. Ты любил жизнь.

От одного края оврага до другого путь не был долгим. Но с другой стороны, с непрерывностью жизни, продолжался путь, ещё не пройденный до конца, путь, вписанный в удары бессознательности измены в твою дверь. Ты был далек от мысли, что любви может настать конец.