Джон Кроу Рэнсом. Эквилибристы

Ее руками белыми пленен,
он вожделел ее и, как сквозь сон,
предощущал, шагая наугад,
ее гранатов пряный аромат.

Он помнил рта причудливый овал,
который поцелуями пылал,
но слов холодных голубиный стан
спиралью с башни вился, как туман.

Стенало тело — целина любви,
молили слезно лилии: сорви,
не слушай стылой башни, — тормоши,
трепли, ворочай, тискай от души!

Взор заклинал: не верь моим шипам,
кинжалы слов забудь, поверь цветам,
но криком «Честь!» глушили этот зов
десятки голубиных голосов.

Его клевала стая голубей,
шепча с невинной мудростью своей:
«Оставь ее и к ней не подходи,
не жди счастливой встречи впереди».

Хоть слово «Честь» ни в воровской жаргон
не входит, ни в любовный лексикон,
словечко это, как холодный меч,
от милой может милого отсечь.

Я видел, как возлюбленным пришлось
пытать друг друга холодом поврозь,
чтоб разлюбить, но прерванная связь
друг к другу их влекла, а не рвалась.

Как две больных звезды, сверкнув из тьмы,
соузники космической тюрьмы,
в любви сгорали, сблизившись почти,
но снова честь сбивала их с пути.

Несчастные, удел ваш был суров!
Я был взбешен и, вспомнив смельчаков,
что от любви отречься не смогли,
кричал: чего ты хочешь, Сын земли?

Дышать как можно дольше на Земле,
но вечность обрести в посмертной мгле,
где нас, бесплотных, приютит Господь
иль черт возьмет на поруганье плоть?

Но нет любви телесной в Небесах;
мужья и жены там не при телах;
там все чисты, аморфны и нежны,
бурлящей кровью не подожжены.

Влюбленные, в Аду найдя приют,
друг друга на куски от страсти рвут;
и без конца друг друга на куски
рвут клочья тел от страсти и тоски.

А тем двоим, — горячим, словно лед, —
попавшим в пошлый свой круговорот,
я свой установил мемориал
и надпись на могиле написал.

Эпитафия

«Здесь спят эквилибристы — странник, стой! —
лежат вблизи чужая и чужой.
Истлели губы, впадины пусты
у этой смертоносной красоты».

7 — 16 января 2020



John Crowe Ransom

The Equilibrists

Full of her long white arms and milky skin
He had a thousand times remembered sin.
Alone in the press of people traveled he,
Minding her jacinth, and myrrh, and ivory.

Mouth he remembered: the quaint orifice
From which came heat that flamed upon the kiss,
Till cold words came down spiral from the head.
Grey doves from the officious tower illsped.

Body: it was a white field ready for love,
On her body’s field, with the gaunt tower above,
The lilies grew, beseeching him to take,
If he would pluck and wear them, bruise and break.

Eyes talking: Never mind the cruel words,
Embrace my flowers, but not embrace the swords.
But what they said, the doves came straightway flying
And unsaid: Honor, Honor, they came crying.

Importunate her doves. Too pure, too wise,
Clambering on his shoulder, saying, Arise,
Leave me now, and never let us meet,
Eternal distance now command thy feet.

Predicament indeed, which thus discovers
Honor among thieves, Honor between lovers.
O such a little word is Honor, they feel!
But the grey word is between them cold as steel.

At length I saw these lovers fully were come
Into their torture of equilibrium;
Dreadfully had forsworn each other, and yet
They were bound each to each, and they did not forget.

And rigid as two painful stars, and twirled
About the clustered night their prison world,
They burned with fierce love always to come near,
But honor beat them back and kept them clear.

Ah, the strict lovers, they are ruined now!
I cried in anger. But with puddled brow
Devising for those gibbeted and brave
Came I descanting: Man, what would you have?

For spin your period out, and draw your breath,
A kinder saeculum begins with Death.
Would you ascend to Heaven and bodiless dwell?
Or take your bodies honourless to Hell?

In Heaven you have heard no marriage is,
No white flesh tinder to your lecheries,
Your male and female tissue sweetly shaped
Sublimed away, and furious blood escaped.

Great lovers lie in Hell, the stubborn ones
Infatuate of the flesh upon the bones;
Stuprate, they rend each other when they kiss,
The pieces kiss again, no end to this.

But still I watched them spinning, orbited nice.
Their flames were not more radiant than their ice.
I dug in the quiet earth and wrought the tomb
And made these lines to memorize their doom: —

Epitaph

Equilibrists lie here; stranger, tread light;
Close, but untouching in each other’s sight;
Mouldered the lips arid ashy the tall skull.
Let them lie perilous and beautiful.