на фоне блудных сновидений-

Мне во сне всякое бывает,
среди чужих свою не узнаю.
И, когда, душа любви не чает,
я надеждам, лишь, повод подаю.

Уж я тогда, в призрачном полёте,
белокрылой птицей в самолёте.
Окрылённый волною воплощения,
ловлю вектор тяги и мышления.

Когда под звон весёлого стакана,
в кармане с амулетом талисмана.
С небес всё ниже, ниже, ниже,
вдруг, приземлился я в Париже.

У порога шикарного Мон-Матра,
под купол пилотажного театра.
И сроком, примерно, в две недели,
с младой парижанкою в постели.

На престиж в Париже, во дворце,
живу в неисчерпаемом достатке.
То, где с фееричным видом на лице,
(дремлет кот на крашенном крыльце)
я ж кайф ловлю на уличной брусчатке.

Но, увы!
Влечёт ностальгия видеть всё,
чтоб не родилось безбрачное дитё.
И, где витает призрак Рафаэля,
я покинул комфорты Грант-Отеля.

Уж спешу в воочию увидеть я Париж,
где в нравах Дрездена ценится престиж.
Вписаться в многоликий столичный колорит,
где, небо пышет жаром, то знобит.

И вот! - В воочию вижу я Париж,
в кредит доверий на престиж.
Воззрев любви отчаяний завесу,
отслужил в соборе божественную мессу,.

И спешу фасады Лувра обозреть,
пирамиду прозрачного стекла.
И впечатленьем изящества владеть,
отрадной данью волшебства.

И храм шедевров посетить,
лишь сведя желания на чувства.
И в душе святилищем хранить,
воочию увидев мир искусства.

И в лабиринтах французского былого,
на бодрящей вольности хмельного.
Где бушуют страсти, как торнадо,
там Бог благословляет всех на чадо.

Здесь виденьем дивной красоты,
через реку Сену перекинуты мосты.
Для душ стихийных бурь, - причалы,
где на волне желаний, пенятся бокалы.

Эйфелева башня – монстр красоты,
в лучах кристальной чистоты.
Взметнулась в высь вселенного простора,
для колоритной роскоши обзора.

Уж ныне в шансонье раскрыты в чудо взоры,
как в уютном кабачке поются дружно хоры.
Толь в тени каштановых аллей,
перестроив лиру по прихоти моей.
Под ясным сводом лазурных переливов,
уж льются мелодии песенных мотивов.

И тут же, шарманки жалобные звуки,
на тональном восприятии являя муки.
И на тоскливых мелодиях струны,
моей душе в нравах святости скучны.

То, в предел величий на престиж,
чтоб меня воззрел в воочию Париж.
И в пределах чувства тождества,
имев на объём извилины права.

Я иду по Грефской площади декора,
где душою алчущей простора.
Под гирлянды яркого свечения,
готов отдаться тону настроения.

И пресыщен магией томления,
на крайних случаях влечения.
И объятый тайною молчанья,
упьюсь зарёй лилового сиянья.

И объятый сладостной мечтою,
я над полем Елисейским лечу.
Где искрится небо пред мною,
чтоб луч поймать мне на лету.

То многолюдным бульваром Сен-Мишель,
иду во вновь обустроенный отель.
Где без замочных скважин и петель,
ждёт меня приятно тёплая постель.

и, где открылась взору панорама,
на руинах мраморного Храма.
И, где колоны монолитные кругом,
вдруг обуял меня синдром…..

И в ночном Париже тени нет,
в многоликом Храме упоений.
Лишь мерцанье звёзд среди планет,
над безумным миром наваждений.

И живой фонтан, любовных встреч,
в самозабвенном трепете влечений.
Где не чужд продюсер ваших плеч,
в неком смысле отклонений….

И в туманах скрылся Пантеон,
и Жак Оффенбах, уж видит сон.
Где на взор блистательная дама,
туманит ум заблудшего Адама.

То, как король футбола на экспромт,
я умчусь на бледных нимбах в горизонт.
Где под эффект видя исход конца,
я в чертах менял рельеф лица.

Когда в форс мажор некого успеха
и постясь лишь на щедрости для смеха.
И, как, фанат футбольных давних дел,
я на блажь оплошно счастье проглядел.

Когда в флёрдоранже я в трибуне,
лишь строю счастье на фортуне.
И, когда, ставлю цену на барыш,
лишь в знак отказа всем на шиш.

И моей судьбе в натянутые струны,
вопреки былой удаче и фортуны.
Я неприметной внешностью на вид,
стал филантропом мелочных обид.

Где на блеклой немощи культуры,
Адам и Ева, - обнажённые фигуры.
Бог удостоил звёздной красоты,
прекрасным видом блеска наготы.

О, Париж! – Город страсти и покоя,
приют Богемы сладостных услуг.
- Оазис запахов олеандры и левкоя,
- обитель своенравности досуг….

Где на объёмной площади Дофин
и в прекрасном сквере Вер-Галан.
Лишь бренд ассортимента старых вин,
взор туманит призрачный дурман.

Брожу ль по берегу я Сены,
свежий воздух вдыхая на ходу.
И душа так жаждет перемены,
на скромных мыслях про еду….

И благоухают запахом карнизы,
на пахучих ароматах ландыша и роз.
В прозаичных нравах на сюрпризы,
склерозной романтикой в курьёз.

Где блок-бастр пользуясь успехом,
премьерой фильма на престиж.
Сменив восторг лукавым смехом,
ночной воззрев в воочию Париж.

И я открою тайну вам без шуток,
что на великодушии так скромна.
И в ночном Париже проституток,
на секс отрадно тешится с пьяна.

И стоят в витринах магазинов,
живой натурой для продаж.
Где для бард Богов и бедуинов,
на ажиотаж сдаётся вам гараж.

Значит, есть на то причина,
в учёт того, что ты мужчина.
И будь ты родом из Гаскони,
листом фиговым в общем фоне.

Уж тут в магах жизни Дон-Жуана,
когда на ценах не видится обмана.
Без заблуждений мистики на блеф,
держишь строгим курсом на рельеф.

Позволив праздный образ жизни,
от дня крещенья до самой тризны.
В кредит рассудка и на рентах,
лишь одной заботой о процентах.

На то исторгнув весь свой пыл,
распылять в борделях ловок был.
И пригласить в услугу в гости,
чтоб обглодать пустые кости.

И, что на страсти всем дано,
лишь до дегустировать вино.
На прекрасных видах наготы,
когда чувства на истину святы.

Толь в тоскливый вечер на пороге,
уж так получилось, что в итоге.
Я на ритм вошёл в привычный такт,
на сделке с совестью в контракт.
(не почуяв, что близок уж антракт)

И в апломб любви эмоции утихли,
когда секунды расставания настигли.
Привычным ритмом в настроение,
когда мечты надежд сулят забвение.

Уж Господь на верный путь наставил
и былую страсть в напасть убавил.
И на секс намеки больше не нужны,
что на контактной близости вредны.

Да храни нас Боже от сей беды,
что та  река Ниагара без воды.
Над шпилем поднебесной Турафели,
где масона поймали и раздели.
Когда взор горел и чувства их кипели,
(и голыша у ГОЛУБЫХ отбить успели.
И пили там Шабли, и Марсельезу пели).

А в Мулен-руж, забыв про все морали,
милые актрисы ножки в верх задрали.
И их на сцене всех цветами забросали,
чтоб вновь свои панталоны показали.

А в фойе поймали официантку,
уж в раж войдя, подобно танку.
А чтоб сошло в правах им чисто,
ей преподнесли стеклянное монисто.

И оставив деву в одиночестве тужить,
успели друг другу пулю в лоб всадить.
Она же сразу от нахлынувшей удачи,
их портмоне очистила без сдачи.

Но тут, при шпаге, явился Дартаньян,
на будуар реванша вечно бывши пьян.
И под славным видом мушкетера,
всё себе изъял, решив, что здесь афёра.

И, тут, даёт он дамочке совет;
чтоб на любовь забыла слово «НЕТ».
Уж если очень хочет её мужчина,
знать была и есть на то причина.

И, где на знойном пекле, всюду девы,
как, те, в гаремах граций смуглы Евы.
Уж при подходе к делу самым смелом,
мой взор влекут лишь гибким телом.

А сколько шарма в этой красоте,
в сей многоликой пёстрой суете?
Когда иду по улице столичной,
любуясь роскошью античной.

И, когда, сижу в кафе одни,
лишь я и бАрмен – господин.
Где в меню на выбор тебе чай
и коньяк с конфетой в невзначай.

Где на яркой уличной рекламе,
томятся дамы в эпиграмме.
И на брендах красочных витрин,
ассортимент дешёвых крепких вин.

То под звездой счастливою Турнон,
под черепичной крышей прекрасен он.
И в озарении солнечного Бальмонта,
уж я на форпосте переднего фронта.

И мила природа в невзрачную погоду,
когда каплет дождик над зонтом.
Что бывало свойственно уроду,
на тщеславном отчуждении чужом.

А когда же манят меня зори,
в перламутрах алых облаков.
Уж найдёт тоска душевной хвори,
от волшебной магии цветов.

В Тюильри распустились алые розы,
обольстивши душистым запахом мимозы.
Где на феерий грёз печаль снедая,
благоухают царицы цветочного рая.

Где, преисполнен магии мечтаний
и отдавшись чувству покаяний.
Когда душа полна сердечного недуга,
я томлю часы беспечного досуга.

И, где веет лёгкой свежестью воды,
под восхитительным пеньем Далиды.
И пьянящий воздух словно тает,
когда любовь забыть, душа желает.

То, мимо пышной росписи витрин,
на эффектном творчестве картин.
На перекрёстке улиц сбавив ход,
без корыстной выгоды в доход.

И на реверанс согласья квиты,
где под караван бродячей свиты.
О, сколь мною видано картин,
игрою палитры облачных седин!

Где, словно в мир иной окно
и в картинной галерее Пикассо.
В стилистике поэтики искусства,
лишь влечёт всех магия распутства.

И картины великого Ван-Гога,
что завещаны были от Бога.
Где воздух напоен сонетами Гейне,
в скверах не молкнет соловьиное пенье.

Гравюры старых мастеров,
времён эпохи возрождений.
И в наследье каменных веков,
со следами многих поколений.

В залах скульптурного ваяния,
для магов вожделённого деяния.
О сколь диковинок в показ,
мельком я видел их не раз?!

То под Триумфальной аркою стою,
крестником Наполеоновских времён.
Где тропы проложены к Кремлю
и невинный прах мой погребён.

Но Парижской Бого-матери Собор,
уж не пленит своим величием простор.
Где пожар посягнул на сию святыню
и на бывших прелестях гордыню.

И на холме Монмартр, Базилика Сакре-Кёр,
где в мой душе возгорелся пламенный костёр.
Когда миро созданием властвует мгновенье,
на прекрасное Божие, вечное творенье.

Когда ж, я во дворце Версаля,
под аккомпанементы старого рояля.
Воззрел Мадонну «Мону Лизу»,
вдруг решил продлить свою я визу.

И, как невольно предание времён,
среди давнего  множества имён.
Когда ликовала эпическая муза,
на кристальной идиллии союза.

А сколь таинств, загадок в ней,
удостоив быть влечением милей?
И под нимб изысканной фигуры,
лишь безликой щедростью натуры.

И сколь отверженных у ног,
я светил сверкающих не смог?
Пылкой склонностью желания,
освятить тенью бледного внимания.

Где на Божьей милости даров,
я своё имя, вдруг, прославил.
И, как, гений истинных трудов,
я во всех веках свой след оставил.

Среди которых мог бы быть и ты,
- вожделённый магией мечты.
Так зачем понурив долу взгляд,
в коктейль бацилл добавив яд?

Попав под пресс судьбы, душою наг,
на цель не оступившись ни на шаг.
И, как, кумир Богов, пророк и маг,
отдался воле вожделённых благ.

И, как, грешник пресвященной музы,
на которой ликовали все французы.
Под влияньем пророческой мольбы,
латаешь огрехи предначертанной судьбы.

И коль любовь в душе давно не чаешь,
лишь слезой оплаканной ласкаешь.
Но, я надеюсь, - ты меня поймёшь;
«-что потеряв однажды, не вернёшь».

Коль душу вложит в стих пиит,
то строка, как песня зазвучит.
И ледокол во льдах проложит путь,
чтоб природы прошлое вернуть.

И ломая в крошку глыбы льда,
где мерцает путеводная звезда.
И незыблем фон в мотив начала,
там в веках природа одичала.

Но есть всегда всему конец,
когда в руке твоей резец.
Дарен Богом на творенье,
лишь душе жаждущей влеченья.