***

  Бабушкин словарь


          Моя бабушка по отцу (Царство ей Небесное) была замечательной рассказчицей. Я еще пацаном любил слушать ее воспоминания о своей непростой и нелегкой, но интересной жизни. Просил ее рассказывать еще и еще. Готов был слушать бесконечно. Она рассказывала так интересно и увлекательно, что иной раз сама от души рассмеется, да так заразительно, что поневоле расхохочешься. Она у меня до сих пор, как живая, перед глазами. Вижу ее улыбку и добрые, веселые глаза.
          Рассказывала она, в основном, про свое житье-бытье, как жили в крестьянских семьях. Сами-то они с дедушкой были не из бедных. Имели большое хозяйство, потому что умели хорошо работать, не ленились, так как семья была большая. У них вместо одной коровы было две, да еще лошадь с бричкой. Но это в период строительства коммунизма не приветствовалось. Сообщая свои биографические данные, партийный функционер или совслужащий из крестьян – а в России преобладало сельское население – старался подчеркнуть, что его родители были бедняками чистой воды.
В анкетах с гордостью писали: «Из безлошадных». Это было надежно, как в старые времена дворянское происхождение. Поэтому все, что мои предки нажили честным трудом, новой власти показалось излишней роскошью. И она это все отобрала у них, записав в «кулаки». Хорошо еще  - не услали куда подальше. Но большой семье из добротного пятистенка пришлось перебраться в полусгнившую развалюху. Не помню, подо что власти приспособили дедов дом, но не перестаю удивляться – как такая большая семья, где дети были мал-мала меньше, могла жить в лачуге, которая, по описанию напоминала землянку.
          Но мой отец – старший сын дедушки, который уже учился в школе и умел писать (хотя и дедушка был грамотный) – догадался написать в районную газету заметку под названием «Куда нам деваться?» Приезжала комиссия, и моим предкам выделили более сносное жилье. Тем более мой дед был уважаемым человеком, честным и добросовестным. Он работал бухгалтером и, как бабушка говорила, «ходил с порфелей».
          И бабушка, хоть и была веселым человеком, но имела твердый характер, любила справедливость и говорила все напрямую, как думала. Я полагаю, она имела на это право, потому что жила честно и открыто. Был в ней какой-то стержень – не согнешь.  «Не нравится – а я скажу», - говорила она, и резала правду-матку. Может быть, кому-то это и не нравилось, но мы, внуки, очень уважали и любили ее.
          Хоть и не гладила бабушку жизнь по головке, но я ни разу не слышал от старенькой (так все мы, внуки, ласково звали бабушку) слов упрека на судьбу или конкретно на кого-либо. «Слава Богу за все», - часто повторяла она. А ведь сколько жестоких ударов судьбы пришлось ей пережить. Что только стоит потеря любимого человека, мужа, кормильца? Дедушка погиб в 44-м, освобождая Украину. Там, на Кировоградчине, в селе Петрово стоит обелиск, на гранитных плитах которого высечены имена павших в бою у этого села. Среди них и имя Григория Ивановича Сомова – моего деда. И хоть теперь я намного старше своего деда, но мне до него еще расти и расти.
          «Великий, могучий, правдивый и свободный», - сказал классик о русском языке. А еще можно сказать, что он удивителен и загадочен. Ни в одном языке нет такого разнообразия слов для обозначения чего-либо. По-английски, например, пошел, значит пошел. И все. А по-русски, в зависимости от обстоятельства, можно сказать: и пошел, и пошагал, и поплелся, и направился, и устремился и т.д. А такие слова, как семенить, ковылять? Это какая-то однословная поэзия. В одном слове выражены: и характер, и настроение, и ситуация, в которой находится человек.
          А еще в запасе у русских, особенно у людей старшего поколения, живущих в сельской местности, много слов, которых не встретишь ни в одном словаре. Это слова, так сказать, местного пользования. И бывает, что слова, которые употребляют в одном районе области, не знают в других. Я в этом убедился, когда переехал жить из одного района в другой.
          Рассказы моей бабушки были богаты такими словами. Они остались в моей памяти, и я решил составить список из этих слов с толкованием в виде словаря. Я так и озаглавил этот список – «Бабушкин словарь». Конечно, сразу все слова я не мог вспомнить. Но сейчас около сотни слов в нем уже имеется. И нет-нет, да и всплывет из глубины памяти еще какое-нибудь забытое, удивительное, таинственное, живое слово.
          Хочу привести небольшой пример того, как бабушка рассказывала. Вот такая зарисовка.

                СВАДЬБА

          Сейчас и гулять-то как следует не умеют. Вина – залейся, закуски – прорва, а толку мало. Мерочки-то не знают. Напьются до потери сознательности и начинают кочевряжиться да выпендриваться. Особливо молодежь. Сам-то ледящий, только на вид лютой, а разинет варежку – кто я, лежачей корове на хвост наступил. И давай изгаляться да трелюдиться. А то прашиться начнет, мебель коверкать. И валандаются с ним, стрешным, как с дитём малым. Тьфу, смотреть стрёмно.
          Раньше такого не позволяли. Бывали, конечно, потасовки. Как без этого? Молодежь. Кровь горячая, играет. В основном из-за девчонок. Но не по злобе. Самых горячих всем гамузом быстро успокаивали. Раньше старших слушались. Не то, что ныне. Слова не скажи.
          В наше-то время все скромней было. Свадьбы в конце лета играли, после уборочной. Это сейчас – как вздумают. И на страстной могут удумать.
          Раньше и гуляли скромней, по возможности. Разносолов там всяких на столе не было. С огороду что, ну и мясца немного. Закуски хватало. Грех жаловаться. А то и соседи с собой принесут. Выпивка – бражка в четвертях. Все чинно – благородно. Одежа на всех сбрызгу, чистая.
          Бывало, выпьем по стакану – не подымат. Еще по одному, и пошли плясать да песни петь на всяки разгады. Весело гуляли.
          Если изба мала – гуляли на улице. Составят столы на лужайке воднурядь – больно хорошо на свежем воздухе. И плясать вольготно. А если изба большая – гуляли в дому. Если места не хватало, то еще в трюстене стол накрывали.
          Однова, помню, в избе гуляли. До плясок дошло. Знамо-лихо отплясывали. А пол-от, видно прогнил, да и ухнулся в подполье вместе со всеми с людями. Оне и гомазятся там, как тараканы. Хорошо – никто не покалечился. Слава Богу. Нынче-то всё в столовых да лесторанах гуляют. Вроде бы – куда с добром. И напоят, и накормят, и развлекут, а в душе томно. Нет того веселья.





                В пути


            В конце восьмидесятых, когда я работал на одном из филиалов московского завода при НИИ «Полюс», который выпускал продукцию для военных нужд и назывался в народе «Почтовым ящиком», Москва оторвала нас от своей титьки и послала, по выражению классика, «в люди». Пришлось искать заказы, сырье и реализовывать продукцию самим. Надо было разъезжать по всей стране, а так как снабженцев не хватало – привлекались работники цехов и отделов. В их число попал и я. Мне предложили съездить в Ставрополь за химическими реактивами для цеха, в котором я работал.
            В Ставрополь прилетел на самолете, а обратно решил ехать поездом. И вот эта поездка преподнесла мне пару сюжетов, которые так и просятся в рассказ. Начну по порядку.
            Это было летом. День был жаркий. Купив билет, я решил дожидаться поезда в зале ожидания, так как времени для прогулки по городу было маловато. Я уселся на жесткую фанеру сиденья одного из многочисленных рядов кресел и достал из дорожной сумки ежемесячник «Знак вопроса». В помещении было прохладно и тихо. Еще человек пять-шесть сидели в ожидании своего поезда. Кто дремал, кто смотрел в газету, а кто просто перед собой, как будто в ожидании фильма в кинотеатре. Зал ожидания и вправду напоминал кинозал. Ряды кресел заполняли почти все помещение. Только впереди вместо экрана – три двери: средняя с табличкой «Начальник станции», слева – «Дежурный по вокзалу», а справа – «Комната матери и ребенка». Типовые, как на многих станциях, одинаковые здания вокзалов были построены, наверное, специально для того, чтобы советский гражданин в любом уголке необъятной Родины чувствовал себя, как дома. И я это ощущал на себе, наслаждаясь прохладой и тишиной, которую, правда, немного нарушала уборщица в черном халате, выметая щеткой мусор между рядов. У нее это получалось быстро и ловко. Она чувствовала себя здесь хозяйкой и всем своим видом и уверенными движениями хотела это показать. Иногда она наклонялась, чтобы поднять с полу пустую бутылку из под газировки, оставленную ожидающими и опускала ее в большую хозяйственную сумку. Раздавался мелодичный звон пустых бутылок, уступающих место в сумке своей опустошенной подруге.
            О, стеклотара! Хочу воспеть тебя. Только вряд ли я смогу в полной мере и по достоинству превознести и прославить тебя своим корявым языком. Приведу только некоторые факты и цифры в твою пользу. Какой существенной поддержкой ты была для простых смертных. Ты была самой твердой валютой в свое время. Поллитровая стеклянная бутылка стоила двенадцать копеек. На нее можно было купить двенадцать коробков спичек или четыре килограмма соли. А если добавить две копейки, то можно было купить буханку ржаного хлеба или пачку сигарет «Памир». Иногда содержимое бутылки стоило дешевле, чем она сама. Взять хотя бы кефир. На две пустые бутылки можно было взять бутылку с кефиром. Да еще сдачи дадут. Во как. Не то что нынешний пластик, из-за невостребованности которого страдает экология.
            Но вернемся в зал ожидания. Уборщица тоже знала цену стеклянной посуде и поступала разумно, бережно укладывая свои трофеи. Лишняя копейка не помешает. Но тут отворилась входная дверь и вошла женщина. В жизни почему-то не обходится без заусенцев, особенно, когда появляется женщина. Вероятно – наследственное от Евы.
            Женщина была уже в годах. Видно, что в молодости у нее было красивое лицо, но некоторые излишества и дурные привычки с годами наложили на него свой отпечаток. Я заметил, что на ней не простое и даже модное, но не первой свежести платье. Может быть, когда-то она была интеллигентной барышней, но что-то выбило ее из жизненной колеи, и она очутилась на грязной обочине. Мне так показалось.
            Женщина, может быть, не ожидала встретить здесь «хозяйку», а может и ожидала, но нужда и отчаяние перебороли в ней все инстинкты, и она потянулась за пустой бутылкой. Как львица, защищая свою территорию, с криком накинулась уборщица на самозванку. Та молчала, но уходить не собиралась. Уборщица еще громче закричала на женщину и замахнулась на нее щеткой. В этот момент распахнулась средняя дверь.
            - Что за шум? В чем дело? – прогремело в пустом зале. Дверной проем заслоняла синяя железнодорожная форма. Уборщица как будто стала ниже ростом.
            - Вот она тут … пришла … лезет, - замямлила она.
            «Самозванка» мышкой шмыгнула на выход. Как будто ее и не было. Начальник станции пальчиком поманил техничку. Та, нехотя, как кролик в пасть к удаву, пошла в кабинет. Руки у нее висели, как парализованные. Дверь за ней закрылась. Мне даже жалко стало бедную женщину – сейчас получит по первое число. Но не прошло и двух минут, как дверь распахнулась. На пороге стояла уборщица с сияющим лицом. В каждой руке у нее было по бутылке из под молока.
            Инцидент исчерпан.

                *   *   *

            Так заканчивается первый сюжет. А второй возник уже в пути, в вагоне поезда, который вез меня из Ставрополя через Москву в Горький. Вагон был плацкартный, пассажиров немного и можно было выбрать место где пожелаешь. Я уселся у самого входа у окна за столиком. Рядом никого не было. За окном, как бумажные змеи на ветру стилем «баттерфляй», ныряли провода, а, постоянно меняющаяся картина, не надоедала глазу. Впереди дальняя дорога.
            Дорога. Я люблю дорогу. Люблю ехать куда-нибудь. Все равно на чем: хоть на машине, хоть на поезде, хоть на самолете. Дорога – символ свободы. В пути совсем иная жизнь. Чувствуешь себя независимым от повседневной суеты. Даже командировочные поездки наполняют жизнь новыми, свежими впечатлениями. Что уж говорить о путешествиях. Мне довелось летать на Кубу. Об этом можно рассказывать и рассказывать, но это в следующий раз как-нибудь. В начале пути пассажиров в вагоне, как я уже упомянул, было немного, но постепенно народ прибывал, а в Туле вагон заполнился почти полностью. И, по-моему, в Туле сел этот мужик.
            За окном начинало темнеть. В вагоне жизнь текла своим чередом, под стук колес. Пассажиры быстро обживались в вагоне. Некоторые перекусывали. Почему-то пассажиры, как только займут в вагоне свои места, усядутся поудобнее – сразу начинают доставать из дорожных сумок съестное, как будто они только для этого и сели на поезд. Иной раз езды-то на полчаса, а перекусить обязательно надо. А как же. Как говорится – едешь на день, бери на неделю. Вот и приходится запасливому пассажиру с самого начала пути уничтожать свои запасы, дабы не испортились. Да и время, глядишь, проходит незаметней за делом-то. Ну, а если к продуктам еще что-нибудь бодрящее да веселящее имеется, тут уж и дорога не дорога, а сплошное удовольствие. Как будто ты не в вагоне поезда, а у себя дома в кругу друзей. Так, видимо, себя чувствовал тот пассажир, что сел в Туле. Он, похоже, уже был «хватя», когда зашел в вагон, и, как сказал один из сатириков, - «все переживали, а у него было», потому что он с каждой минутой становился все веселей и разговорчивей.
             Редко было, когда проход в вагоне был свободен. Мимо меня постоянно проходили люди, туда-сюда, туда-сюда. Вагонная жизнь шла своим чередом. Но вот за окном стало совсем темно. Свет в вагоне выключили и горело только тускло ночное освещение. Хождение по вагону почти прекратилось. Пассажиры успокоились. Некоторые уже укладывались спать. Только мужик из Тулы не собирался успокаиваться. Он, наоборот, только вошел в состояние всеобъемлющей христианской любви к ближнему. Он жаждал общения, предлагал составить ему компанию. Видно запасся основательно горячительным. Увидев, что я сижу один, подошел и предложил выпить. Я отказался. Разочарованный в людях, он удалился на свое место, но еще долго не мог угомониться.
            Я забрался на верхнюю полку. Было уже поздно, но спать не хотелось. В вагоне было тихо, лишь стук колес на стыках нарушал тишину. Встречные фонари ненадолго освещали купе, как будто заглядывая в окно. Иногда кто-нибудь из пассажиров осторожно пробирался к тамбуру покурить. Видно тоже не спалось. А вагон спал.
            Я тоже незаметно уснул, а когда проснулся – уже рассветало, а внизу подо мной все полки были заняты молодыми красавицами.
            - Ну вот, дрыхну и не ведаю, что в таком малиннике еду, - пошутил я.
            Оказывается – это студентки на учебу. В скором времени они сошли, а я опять занял место у окна. Скоро Москва. Вагон уже давно проснулся, и опять мимо меня заходили пассажиры, туда-сюда, туда-сюда. Смотрю - идет вчерашний мужичок из Тулы. По его измятому лицу и взъерошенной шевелюре видно, что с «эликсиром веселья» вчера вышел перебор. Он посмотрел на меня тоскливым взглядом. Я выразил ему свое сочувствие. Он остановился и заговорщицки прошептал: «Ничего, сейчас приедем – все будет». А в те времена со спиртным было туговато. Действовал какой-то очередной сухой закон. Но, как всегда, было много всяких путей, чтобы этот закон обойти, и мой тульский попутчик об этом знал прекрасно. Как только поезд остановился у Казанского вокзала, он тут же выскочил из вагона на перрон. Через несколько минут он уже вернулся. Проходя мимо меня с сияющим лицом, он с опаской слегка отвернул полу пиджака. Из грудного кармана надменно торчало горлышко бутылки.  «Будешь?» - предложил он мне. «Нет, нет, » - замотал я головой. И он проследовал к себе.
            Буквально через минуту я услышал ужасную брань, и с этой бранью мимо меня пронесся тулич и выскочил из вагона. Я сначала не понял в чем дело, но тут же возникло предположение, объясняющее поведение незадачливого пассажира. И оно меня не обмануло. Минут через пять явился «страдалец». (Я про себя его так окрестил). Глаза его метали молнии.
            - Сволочь! Воду подсунул. Ищи его теперь, свищи. Наверное, уже на другом вокзале промышляет. Я, конечно, описал его здешнему милиционеру. Свяжется по рации со своими. Может найдут гада. Да вряд ли. Паразит! Убивать таких надо.
            И он тяжелой походкой направился к себе. Похоже, для него это был жестокий удар судьбы. Но чашу его терпения переполнила проводница, проходившая вагоном. Я услышал ее громкий и недовольный голос.
            - Это что такое? Милицию позвать?
            «Страдалец», видно, оставил на столе открытую бутылку с водой.
            - Да попробуй. Вода это! Вода! Мать-перемать! – в отчаянии закричал он, и еще долго не мог успокоиться.
            А поезд уже медленно разгонялся, мерно выстукивая свою незамысловатую песню – «то тут – то там, то тут – то там, то тут – то там». Как мы с ним похожи.



                МОЯ РЫБАЛКА
               


          Я не рыбак и никогда им не был. Бог миловал. Но ведь в жизни надо все попробовать, и поэтому рыбной ловлей я занимался иногда. Хочу попытаться освежить в памяти те моменты жизни, где так или иначе фигурирует рыбная ловля. Начну с первых лет своей жизни.
          Первые свои шесть лет я прожил в селе у реки Пьяна. Сначала село называлось Погореловка, но с легкой руки моего отца, председателя здешнего колхоза, село переименовали в Луговое, потому что между селом и рекой широко расстилались заливные луга. Село стоит на возвышенности, и от него в сторону реки пологий склон, на котором были огороды. Идя на речку, можно было обойти огороды, пройдя лужайкой вдоль плетня, а можно было пройти и огородом.
           Летом мы, ребятишки целыми днями пропадали на реке. Речка и впрямь, как пьяная, виляет, оправдывая свое название. Вот песчаное мелководье, где попадаются обглаженные водой мелкие камушки и двухстворчатые ракушки. Ракушки тяжелые, в них спрятался моллюск. Если ее кинуть по воде, она долго скачет по водной глади. Среди мелких разноцветных камушков попадаются красные мягкие, которыми можно рисовать. Вода чистая. Хорошо видно дно. Здесь можно купаться. А совсем рядом речка резко поворачивает, образуя обрывистый берег. Здесь можно рыбачить. Сюда мы приходили, смастерив примитивные удочки, потаскать из воды сикву. Так мы называли мелкую рыбешку, клевавшую на хлеб. Наверное, это были мальки какой-нибудь рыбы. Они глупо лезли на крючок и умещались на ладошке. Мы сами были еще мальки-дошколята. Но я и сейчас очень хорошо помню, как мы, окунув крючки на простой нитке (леска, видно, была в дефиците) под самый берег, лежим на траве и смотрим с обрыва в чистую и прозрачную воду реки. Крючок с насаженным на него маленьким шариком хлеба видно отлично, и видно, как к нему со всех сторон подплывают рыбешки и тычутся носами. Это были самые первые мои упражнения в рыбной ловле.
          В детстве мозг еще чист, как новая промокашка, и на ней четко и на всю жизнь отпечатываются яркие впечатления открывающегося для нас мира, и ни время, и ни какие жизненные перепетии не в силах стереть их из памяти. А память возвращает в детство. И вот опять я бегу огородом к своей реке, и запахи укропа, моркови, помидоры и всей огородной зелени окружают меня, и я, как будто плыву в этих запахах. Видно в детстве мы к земле ближе, потому что ростом ниже. В детстве все в диковинку. Это сейчас уже не то. Принюхались, пресытились. Говоря словами поэта Александра Люкина: «Щавель – не то, морковь – не то, любовь – не то… Наелись.»
          Когда наша семья переехала в районный центр, то и река наша Пьяна, как бы вместе с нами перебралась. Только теперь она была в отдалении. До нее уже было километра четыре от города. Мы, пацаны, ездили на Пьяну купаться на велосипедах, но не часто, так как было много других водоемов поближе. Рыбалкой я не увлекался. Только один раз, помню, мы с пацанами (это было в классе пятом или шестом) ездили на ночь. Поездка запомнилась тем, что нас загрызли комары. Поймали две маленькие рыбешки неизвестной породы. У нас с собой было несколько сырых картошин, луковица, яйцо и хлеб. Сварили уху (если наше варево можно так назвать) и с великим удовольствием поели. Еле дождались утра и уехали домой.
          Складывается такое впечатление, что сама судьба меня отводила от пристрастия к рыбалке. Вот такой пример. Это было уже, когда я отслужил в Армии и работал на заводе на рентгеновской установке, а моим напарником был рентгеномеханик Виктор Кузнецов. Он старше меня на десять лет. Небольшого роста, коренастый, он всегда чем-то был занят, не мог сидеть без дела. Руки у него – просто золотые. Мог собрать приемник, сделать зарядное устройство для аккумулятора, да и аккумуляторы из больших умудрялся переделывать в маленькие, ремонтировал часы. Да чем только не занимался. И все у него получалось легко и просто.
          Рентгеновский кабинет, как и все помещения цеха, отапливался теплым воздухом. Вверху у потолка (а потолок был очень высокий) в стене было квадратное отверстие, через которое подавался нагретый воздух. Иногда становилось чересчур тепло, даже жарко. И ничего не сделаешь. Но Виктор Константинович, пораскинув мозгами, сконструировал оригинальную заглушку, и стало возможным снизу с помощью толстой лески заслонкой регулировать поток воздуха. Как-то раз к нам в кабинет заглянул директор завода. Увидев свисающую от приточки леску, спросил: «А это для чего?» Виктор Константинович объяснил принцип действия устройства.«Левша!» - засмеялся директор. Так и пристало – Левша да Левша.
          Так вот, помимо прочих увлечений Виктор Константинович заядлый рыбак. У него был мотоцикл, и летом он частенько по утрам до работы ездил на озеро за карасями. Но так как он человек компанейский и общительный, ему, видно, скучновато было одному сидеть на берегу. Он стал уговаривать меня составить ему компанию. Я, естественно, стал отказываться. Вставать в такую рань и ехать за десять километров, чтобы сидеть на берегу и глядеть на поплавок. Меня это что-то не очень прельщало. «Да у меня и удочки-то нет.» - отбрыкивался я. «Я тебе все дам: и удочку, и червяков. Ты знаешь, какая красота на зорьке. Кругом тишина и покой. Рыба клюет недуром. Не пожалеешь». В конце концов, договорились – на следующее утро он заезжает за мной.
          Еще не рассвело, а Виктор Константинович уже был у меня. С ветерком доехали до места. Утро и впрямь было чудесное. Не шелохнет. Озеро большое. Над ним местами белым дымком клубится туман. И тишина. Только лишь иногда слышен всплеск разыгравшейся рыбки. Не помню, что поймал Виктор, а я вытащил хорошего карася. Одного единственного, но такого солидного, что даже Виктор удивился. «Новичкам везет» - сказал он, улыбаясь. С этим уловом я приехал домой. Надо было собираться на работу.
          Мы с женой (я недавно «скоропостижно» женился) за неимением собственного жилья снимали комнату у одной бабульки в частном доме. Комната и не большая, и не маленькая. Средняя. Большая печка разделяла ее на две части. Как зайдешь – перед печкой уголок ввиде кухонки, а за печкой стол, кровать и диван. Вот и вся обстановка.
          Карась – рыба живучая. Когда я его привез домой, он еще был живой. Я налил в большую кастрюлю воды и поместил в него свой улов. Кастрюлю поставил на пол у печки. Мы с женой позавтракали и побежали на работу.
          Я не мог дождаться конца рабочего дня. Как там мой карась? Прихожу домой, открываю дверь, смотрю – нет карася. Одна кастрюля с водой. Гляжу, а он у стола, у окошка лежит на полу. Видно выпрыгнул из кастрюли, обогнув печку, допрыгал до окна через всю комнату и скончался бедняжка. Но он был еще свежий. Я выпотрошил его, посолил и повесил вялиться у форточки. Жена потом съела его с удовольствием. А я так и не попробовал. Я вообще не любитель речной рыбы. У меня не хватает терпения её есть. Костей много. Исплюёшься только.
          Вдохновленный, пусть и не большим, но уловом, я в скором времени опять поехал с Виктором на утренний лов. Но, как говорится, раз на раз не приходится. Мы попали под дождь, промокли до нитки, ничего не поймали, и охотку к рыбалке у меня отбило навсегда.
          Доводилось, вообще- то, мне и позже рыбу ловить. Когда я работал на реке, мы с теплохода подъемником (это такая квадратная сетка, растянутая металлическими прутками) таскали из Волги солидную рыбу. Как говорится – быть у воды да не напиться. В кают-компании морозильная камера объемом  в пол куба постоянно была забита свежей рыбой. Там были и лещ, и щука, и судак, и стерлядь. А на палубе стояли бочки, в которых в тузлуке солилась сорожка и чехонь. Но это, я считаю, уже не рыбалка, а заготовка. Это уже другая история.




                Письмо отцу


          Ах, как быстротечна жизнь. Вот уже полтора десятка лет, как нет вас с нами, мои родные старики-ветераны. Но вы всегда как будто рядом. Как наяву вижу ваши милые лица и добрые глаза. Сквозь завесу времени советуюсь с вами, и вы образцом своей жизни подсказываете мне верный путь. Ваша жизнь является ярким примером любви и верности друг к другу, любви и верности к своей Родине. На вашу долю выпали суровые годы войны, и вы с честью выполнили свой долг перед Отчизной, защитив ее от лютого врага.
          Артиллерист, командир батареи, и радистка-разведчица. Вам было всего по восемнадцать. Познакомились еще до войны. Как рвались ваши горячие сердца друг к другу. Хотелось быть неразлучно вместе. Но вам пришлось шагать по войне разными дорогами, на разных фронтах до самого Берлина, где вы встретились, и в советском консульстве, в Карлсхорсте, пригороде Берлина зарегистрировали свой брак. Хочется сказать словами одной хорошей песни:
                «Про такую любовь пусть снимают фильмы,
                И пускают в кино до шестнадцати лет».
          А какие ты, папа, маме письма писал в минуты передышки между боями. И все в стихах. Некоторые из них вошли в сборник твоих стихов и рассказов, вышедший к 50-летию Победы. Военная тематика сборника доподлинно отображает нелегкий ратный труд и героизм наших бойцов. Но, в то же время, грохот боев, все тяготы и лишения войны и постоянная опасность смерти не могли заглушить в душе чистых, светлых чувств.
                «Не под шелест рябиновый,
                А под грохот войны,
                Хоть не часто, любимая,
                Вижу светлые сны».
          В ваших сердцах всегда жила любовь и, может быть, она сохранила вас. А, может быть, горячая молитва моей бабушки, которая просила у Бога: «Господи, спаси и сохрани воина Иоанна и воина Параскеву».
          А ведь сколько раз, как говорится, жизнь висела на волоске. Я вспоминаю, папа, твои рассказы о войне, как ты однажды, проводя разведку, оказался на заминированной лесной поляне. Но Ангел хранитель берег тебя. Ты вовремя заметил паутину растяжек и выбрался из этой смертельной западни. Сколько пуль и осколков свистело совсем рядом. Один осколок угодил в револьвер, сделав из него ненужную железяку. Тогда тебе выдали новенький ТТ. А в Сергачском краеведческом музее среди экспонатов боевой славы находится твой дневник, который ты вел на фронте. Он насквозь пробит осколками. Они угодили в полевую сумку. А тебе в который раз повезло.
          Да, вам с мамой просто повезло. Вы вернулись с войны. Вернулись живыми и невредимыми. Вернулись всем смертям назло. И не оборвалась жизни нить. А вот моему деду, твоему отцу не повезло. Он погиб в 44, освобождая Украину от фашистов. В селе Павлово Кировоградской области на гранитных плитах высечены имена павших в бою у этого села. Седи них и имя моего деда. Он отдал жизнь за свободу и мирную жизнь украинского народа, нашего ближайшего соседа, наших братьев. И разве мог он подумать тогда, что через несколько десятков лет здесь, на этой многострадальной земле затаившаяся коричневая гидра поднимет свою хищную голову со зловещим оскалом.
          Но вы не переживайте, мои родные. Ваша кровь была пролита не напрасно. Без сомнения украинский народ выберет правильный путь, и никакие перевороты не собьют его с этого пути. Слишком большой ценой была завоевана свобода. И люди будут помнить об этом всегда.






               
   Театральная проба


          Помню, как в детстве мы, ребятишки, во дворе дома устраивали кукольные спектакли. Дом, в котором мы жили, был восьмиквартирной двухэтажкой, но детей было много и нам было не скучно. Мы постоянно чем-то были заняты. Играли в разные игры: то в чижа, то в лапту, то в вышибалы, то в городки, то в прятки, то в футбол. Столько игр – и не перечесть. Благо места хватало. Дом стоял на окраине, а через дорогу был школьный стадион. Иной раз до темноты доиграемся. Мяча не видно. Сколько было в нас неуемной энергии! А засосёт в животе – забежишь домой, отрежешь кусок ржаного хлеба, помаслишь подсолнечным маслом, посолишь – и опять на улицу.
          Жалко мне сегодняшнюю детвору. Скучные какие-то. На улице-то их редко увидишь. Наверное, сидят у телевизоров да у компьютеров. А если и на улицу выйдут – посиживают на скамейках да ногами болтают, или в карты режутся. Решил как-то их чем-нибудь занять. Сделал ходули, показал, как ими пользоваться. Сперва заинтересовались, позанимались немного да и забросили. Быстро надоело.
          Но я хочу вернуться во двор моего детства, где мы устраивали кукольные представления. В то время квартиры в нашем доме отапливались печками. Для этого заготавливались дрова, и во дворе у сараек стояли рядами поленницы. Так вот, между двух поленниц мы и устраивали свой театр. Все были заняты в подготовке к спектаклю: кто налаживал сцену, кто делал кукол из тряпок или просто лепил из пластилина, насаживая их на палочки. Все было очень просто и примитивно, но мы все были так увлечены, что нам казалось – мы заняты очень нужным, полезным и каким-то таинственным делом. Ведь в детстве многое кажется необыкновенным и таинственным.
          В мою обязанность входило рисовать декорации. У меня были кой-какие задатки в этом плане. И во время этого занятия я чувствовал себя настоящим художником. Изляпаюсь, бывало, весь в краске. Иной раз нарочно. Мне казалось, что так и должен выглядеть настоящий художник.
          Когда все было готово для спектакля (сцена, куклы, роли распределены), мы устанавливали скамейки, ящики, табуретки, принесенные из дома для зрителей. А зрители уже ждут. В основном это бабушки и дети, незадействованные в спектакле. Подходят кое-кто из родителей, не шибко занятые. Спектакли, конечно, простенькие (вроде «Репки»), но всем интересно. А уж для нас, создателей сего действа, это просто шедевр мирового искусства.
          Почему я вспомнил про это? А вот почему. По-моему, уже в то время, когда я участвовал в этой самодеятельности, мне в душу упало зернышко любви к театру. Может быть, мне надо было поступить в театральное училище, стать актером? Но этого не случилось. Хотя мне всегда казалось, что во мне имеется, пусть не в полной мере, дар сценического перевоплощения. И мне иногда хотелось попробовать себя в этом роде искусства. Какое-то чутье подсказывало мне, что я смогу, говоря словами А.С. Пушкина, показать «истину страстей, правдоподобие чувствований в предполагаемых обстоятельствах…» Но жизнь как-то незаметно перевалила во вторую свою половину, а я так и не удосужился удовлетворить свои душевные позывы. Но все-таки судьба, видно сжалившись надо мной, предоставила мне возможность испытать себя в качестве актера в полной мере. Даже с лихвой. Мне довелось в одной постановке играть сразу три роли.
          Это было лет пять назад. В местном Дворце культуры ко Дню народного единства решили подготовить театрализованное представление о народном ополчении, освободившем Россию от польских захватчиков. Мне предложили сыграть роль старого слепого гусляра-баяна, роль дьяка и аж самого Сергия Радонежского. Я согласился. Сюжет был серьезный – сама история. Тем более персонажи весьма колоритные. Меня только смущали некоторые требования, относящиеся ко мне. Мало того, что мне дали три роли, я, в отличие от остальных, должен был играть, как говорится, вживую. Всех записали на звукозапись. Им оставалось только вовремя открывать рот. А мне пришлось учить все роли и говорить в микрофончик, закрепленный у рта. Почему так решили – непонятно. Разве что свыше ( я имею ввиду небо) так распорядились. На вот, мол, тебе, наешься досыта, да и не забивай больше себе голову всякой ерундой.
         Ну, в общем, отрепетировали мы это представление на сцене. Правда, без переодеваний. А зря. Мне же несколько раз пришлось переодеваться. И по этой причине получился смехотворный казус. Как вспомнишь, так смех разбирает. Хорошо еще – я попросил свою дочь (она еще в школе тогда училась) прийти за кулисы, помочь мне с переодеванием, а то, вообще, не знаю, что было бы.
          В самом начале представления, после слов невидимого ведущего, рассказывавшего о Казанской иконе Божьей Матери (в этот день поминают и ее) на затемненную сцену в черном одеянии сановитого монаха с горящей свечой в руке выхожу я и присоединяюсь к хору, поющему тропарь Пресвятой Богоматери. Мы допеваем тропарь, и тут начинается катавасия. Я должен успеть переодеться в слепого гусляра, потому что следующий выход его. Гусляр должен быть одет в белые парусиновые штаны и рубище, подпоясанное веревкой. На голове – седой парик и борода на резинке, и босиком. Экипировка старика была уже на мне под сутаной. Чтобы штаны не светились из под нее, я их заранее закатал до колен. Но я не учел одну деталь. Туфли надо было обуть на босу ногу. Клобук и балахон я снял быстро. Дочь с подружкой, которую она прихватила с собой, помогали. А вот, чтобы нацепить бороду, надо было сначала снять микрофон. А времени – впритык. Вообще нет. Уже надо выходить на сцену. Мой поводырь (я должен был идти за ним, положив ему руку на плечо), уже приготовился выходить на сцену, а я с моими помощницами лихорадочно пытаюсь управиться с бородой, париком и микрофоном. Ух, вроде все на месте. Раскатываю штанины, сбрасываю туфли. А вот носки снять уже не успеваю. Меня буквально выталкивают на сцену. Уже звучит музыка, под которую я должен говорить. Я выхожу за поводырем из темного закулисья на освещенную сцену и не могу понять – в чем дело? Что-то не так. Глаза мне загораживают какие-то белые лохмотья. Я и впрямь ослеп. Сквозь кучерявую белую завесу я вижу только свет прожекторов, бьющих откуда-то сверху. Пытаюсь поправить бороду. Ничего не получается. Когда опускаю вниз – загораживается рот. А мне надо говорить. Когда поднимаю вверх – загораживаются глаза. Оставляю как есть. Слава Богу – со мной поводырь. Я говорю, что требуется, и поводырь уводит меня со сцены. И только за кулисами выясняется, что мои юные ассистентки нацепили мне бороду вверх тормашками – усами вниз, а бородою вверх… Все артисты беззвучно смеются. А мне не до смеха. У меня впереди еще три переодевания. Правда, времени теперь для этого будет предостаточно. Я неспеша переоденусь сначала в боярскую одежду дьяка и выйду на сцену с пламенной речью, призывая нижегородцев пожертвовать для ополчения. Потом выйду на темную сцену, освещенный пучком света, в образе Сергия Радонежского, явившегося во сне Минину и благословившего его собирать ополчение. И в завершение, когда на сцену выйдут все участники спектакля, я появлюсь в образе все того же гусляра и произнесу хвалебный дифирамб в честь героев-победителей. Только я уже буду без поводыря, с правильной бородой и босиком. Как положено. Занавес.


               
                ДОМ

          Конечно, через какое-то время я бы получил квартиру, так как был в списке очередников, а завод, где я работал, планомерно занимался строительством многоквартирных домов для своих работников в одном из микрорайонов города. Это был новый микрорайон, где пятиэтажки росли, как грибы. Хотите верьте, хотите нет, но в те времена это было реально. Работники предприятий, если у них не было злостных нарушений, получали квартиры. Безвозмездно. Правда, в то время, когда завод был филиалом одного из московских НИИ и производил продукцию для военных нужд, очередь на квартиры двигалась гораздо быстрее, чем тогда, когда завод стал самостоятельным предприятием, и свою квартиру в ближайшее время получить я не надеялся. Нам с молодой женой негде было, как говорится, приклонить свои головушки – не было своего угла. Мы сначала снимали комнату у одной одинокой бабульки в частном доме, потом пожили у родителей моей жены, затем у моих, и, в конце концов, решили строить свой дом.
          Идея, правда, была не моя. Предложила жена, а ее настроили ее родители. У них был свой дом, и моя благоверная, привыкшая жить в частном доме, заразилась этой идеей, да так заразилась, что ни о чем другом больше и слышать не хотела. А меня эта идея не очень-то прельщала. Мои родители жили в благоустроенной квартире со всеми удобствами. Я привык к этим удобствам, и для меня перспектива жизни в доме была, мягко сказать, не очень заманчивой, тем более, что участки под строительство выделялись на окраине города, куда еще не дошла цивилизация: не было еще пока водопровода, а о газе в то время даже и не мечтали. Потом – дом построить, не сарай сколотить. Я плохо себе представлял это грандиозное дело. Нужно было все это как-то организовать, необходимы большие средства.
          Я пытался уговорить жену подождать квартиру. «Ты хочешь, чтобы мы мыкались, как цыгане, неизвестно до каких пор?» - разревелась она, и я махнул рукой. Родители обещали помочь. Тесть шоферил на грузовой машине и использовал ее, как свою. Она всегда стояла около дома, так что транспорт для перевозки строительного материала имелся.
          Начали строиться. В первое лето заложили фундамент. На второй год купили вагон силикатного кирпича, чтобы уж хватило наверняка. Вагон на станции пришлось разгружать самим. Нашли помощников, управились быстро, а на место перевезли на самосвалах, которые, как специально для нас, оказались рядом. Видимо командировочные: не то привезли что, не то ждали погрузки, уж не помню. В общем – повезло. И вообще, строительство дома, слава Богу, шло без особых задержек. Бывали, конечно, подвохи, но незначительные. Один раз каменщики спрокудились. И оставалось – то немного доложить. Загуляли. А я специально взял отпуск, чтобы подносить им кирпич с раствором, да и раствор мне пришлось месить вручную – бетономешалки не было. Пришлось понервничать.
          Вообще-то каменщики, надо отдать им должное, безусловно, были отличными специалистами. Кладку вели изумительно: шовчик аккуратненький, углы стопы фигурные с выступами и углублениями в них, углубления закругленные. Некоторые кирпичи они закругляли вручную, терли кирпич о кирпич. Работа кропотливая, но каменщики марку свою держали. Надо рассказать немного о них.         
          Их было двое. Одного звали Анатолий Иванович, по кличке Паспорт. Веселый с виду мужик. Я спросил – почему Паспорт? «Это сейчас, говорит, - я похудел, а в молодости вот такая ряшка была. Говорили – в паспорт не уместится. Так и прилипло – Паспорт». Ему было лет сорок, коренастый, рыжеватый. Он был холост: не то жена умерла, не то разошлись – не помню, только много лет он жил один, и привык быть свободным и независимым. Работу свою знал хорошо и относился к ней со всей ответственностью. Работал легко и непринужденно. Любо-дорого посмотреть. Он вел главную, наружную кладку. Хоть и был он с виду веселый человек, но иногда в его глазах замечал я не то чтобы тоску, а какую-то неудовлетворенность, что ли, жизнью. Он становился молчаливым, или, наоборот, начинал придираться к своему напарнику. Может быть, все-таки, не по нутру ему была жизнь бобыля, а устроить семейную жизнь не получалось.
          Его напарник был чуть помоложе. Звали его Сергей Иванович, а кличка у него была Кошатник. А почему Кошатник – не помню. Может быть, он любил кошек и держал у себя несколько штук. Он был среднего роста, поджар и черноволос. Характер у него был покладистый. Никогда не обижался на Анатолия Ивановича, когда тот подтрунивал над ним иногда, а только посмеивался ему в ответ, или отшучивался безобидно. Он вел внутреннюю, менее ответственную кладку. «Я начальник стройки», - говорил в шутку Анатолий Иванович. «А это, - указывал он на Сергея Ивановича, - главный инженер Кошечкин».
          Дело у них шло споро, и я старался не отставать от них. Утром пораньше приезжал на велосипеде на стройку, замешивал большую «банку» раствора, раскладывал по всем лесам кирпич. К приходу каменщиков все было готово, только работай. Доставалось мне, конечно, порядком. Целый день – кирпич да раствор. К концу дня мне казалось, что мои руки вытянулись до колен. Но зато к концу возведения стен у меня в руках появилась такая цепкость, что я мог одной рукой поднять сразу пять кирпичей. Это мне каменщики устроили такую проверку. Один кирпич поставили ребром на землю, а четыре на него в виде колодца. Нужно было просунуть в этот колодец руку и за нижний кирпич поднять. Вес, конечно, не ахти какой, но трудность заключается в том, что кирпич выскальзывает из руки, и без крепкой хватки конструкцию не поднять.
          Прежде, чем строить дом, мы с отцом построили сарай. Хороший, большой сарай. Как без сарая? В нем и инструмент, и строительный материал спрятать можно, а в непогоду и самим от дождя можно спрятаться. В сарае мы и обедали. Тесть мне привез старый, ненужный, но еще крепкий стол и скамейки, так что обедали со всеми удобствами.
          Сидим как-то раз с каменщиками, обедаем, а к нам в сарай всё осы залетают. Может они место для строительства своих домиков-кувшинчиков подыскивали. Они их обычно под крышами лепят. А, может быть, их привлекало варенье у нас на столе. Оно привлекало и мух, которые лакомились капельками его на столе. Мухам, видно, очень нравилось варенье, но, как только подлетала оса, они тут же спасались бегством, то есть лётом.
          Я с интересом наблюдал за осами. Среди мух они казались полосатыми тиграми среди травоядных. До чего же сильные насекомые эти осы. Одна большая зеленая муха замешкалась у капли варенья. Оса тут же схватила ее и, как коршун добычу, понесла куда-то в открытую дверь. Бедная муха жалобно визжала, а оса в полете все вонзала и вонзала в нее свое жало.
          Еще одна приземлилась на стол. Сергей Иванович созорничал, взял и ножом отрезал ей брюшко. Но оса как будто не обратила на это внимания. Оставшаяся без полосатого брюшка часть ее с лапками подбежала к капле варенья и стала есть. И тут Сергей Иванович вскрикнул и крепко выругался. Оказывается, он решил потрогать пальцем осиное брюшко, а оно, сократившись, свернулось кольцом и ужалило его. Так оса отомстила за издевательство над ней.
          Работники мои, вроде бы уж взрослые люди, а для меня, двадцатитрехлетнего, вообще – дяденьки в годах, имели в себе какое-то мальчишеское озорство. Во время обеденного перерыва они рассказывали о своих озорных похождениях.
          Как-то раз они помогли созреть помидоре  у одного жмота. Подрядились покрасить ему крышу суриком. Договорились о цене, ударили по рукам, все честь по чести. А когда дело было сделано, хозяин, ссылаясь на какие-то огрехи, заплатил им меньше обещанного. Маляры стали возмущаться, но хозяин их и слушать не стал, ушел в дом. Мужиков взяла обида. А у хозяина в огороде росли помидоры. Налились большие, зеленые. А в банке оставался сурик. Они взяли, да и выкрасили все помидоры этим суриком и ушли.
          А один раз шли они мимо сада, а в саду за забором на яблонях яблоки спелые да румяные. Недолго думая, друзья перемахнули через забор, нарвали полные запазухи яблок, с трудом перелезли через забор и пошли дальше. Идут, яблоки жуют. На пути попался небольшой магазин. Зашли. Смотрят, а на витрине на подносе яблоки лежат. И, похоже, уже долго лежат: сморщенные, с пятнами, мелкие. Они стряхнули эти яблоки с подноса, а на него насыпали своих из-за пазухи. «Вот какие яблоки продавать-то надо», - сказали продавщице и пошли дальше.
          Строительство дома, как я уже говорил, двигалось быстрыми темпами. Это радовало, но случались и неприятные моменты. В жизни никогда не бывает все гладенько да ладненько. Заготавливали в лесу еловые бревна на стропила. Дело было зимой. Зимой в лесу работать хорошо, не то, что летом: не жарко и насекомых надоедливых нет. Воздух чистейший, пахнет хвоей от спиленных елок, дышится легко, и на душе легко и весело от чистого воздуха и снега, мягкого, пушистого. Лазишь по нему  в валенках, и тепло становится: руки и ноги горят, и лицо румянится.
          Мы валили подходящие для стропил стволы, обрубали ветки и пилили по размерам. Я срубал ветки со стволов. Одно дерево оказалось под другим. Взяв верхний ствол за комель, я хотел откинуть его, а он оказался зажатым еще одним стволом, и, как говорится, сыграл. Я не успел убрать руку, и она оказалась зажатой между двух стволов. А на нижнем стволе торчал острый сучок от срубленной ветки, и как раз на этот сучок попал мой указательный палец. Хорошо еще – самый кончик. Этот кончик, как топором оттяпало. Хорошо – кость не повредило, но она все-таки немного виднелась. Я был в варежках. Потом из варежки вытряхнул кусочек пальца вместе с несуразно длинным ногтем. Долго потом я не мог играть на гитаре. И до сих пор палец в плохую погоду ноет, напоминая о «великой стройке».
          А еще мне думается, что это Ангел хранитель отвернулся на какое-то время от меня. Дело в том, что за год до этого случая я бросил курить. В то время мы с женой жили у моих родителей. Напротив дома через дорогу был школьный стадион, и я каждое утро бегал по беговой дорожке вокруг футбольного поля, делал зарядку. Придя на работу и проходя мимо курилки, я с трудом удерживался, чтобы не закурить, но вспоминая про свои утренние пробежки, очищающие мои легкие, я говорил себе – нет. И не зря. Как только бросил, я сразу почувствовал в себе, как певал народный любимец Владимир Семенович, бодрость духа, грацию и пластику. Но силен враг рода человеческого, сбил меня с панталыку. В тот день, когда мы заготавливали бревна на стропила, я закурил. А вышло так.
          Славно поработав на свежем воздухе, расположились на обед. Выпили водки, основательно подкрепились. На свежем воздухе да после такой работы, да с допингом аппетит зверский. Сидим, отдыхаем, чтобы, как говорится, кусочки улеглись. На душе и в теле – благодать. Мужики закурили, а мне завидно. «Эх, - говорю, - затянуться бы хоть разок». А мне и говорят: «Да не мучайся, выкури сигаретку, да и опять потом не кури. Делов-то. Ничего страшного». Я и закурил. Да как будто и не бросал никогда. Еще больше курить стал. Вот и осерчал на меня мой Ангел хранитель. Как не осерчать? Берег, берег меня, дурака набитого, от всяких напастей, радовался, конечно, когда я курить бросил, а я спрокудился. Вот и отступил он от меня.  Ладно еще,  не далеко и ненадолго. А ведь сколько раз он спасал меня от беды. Много было в жизни таких моментов, вспоминая которые, убеждаешься в том, что есть сила, которая тебя беспрестанно бережет. А опасность подстерегает человека на каждом шагу.
          Вот, к примеру, такой случай. Выхожу я из подъезда. Было начало весны. Вдоль стены протоптана тропинка. Пошел по ней, и, как будто мне кто подсказал, свернул. Сделал два шага в сторону и услышал, как сзади что-то ухнуло. Оглянулся, а за мной буквально в метре – глыба льда. Если бы она упала мне на голову, я бы об этом никому не рассказал.
          А один раз с приятелем ремонтировали баню. Надо было поменять нижние бревна и настелить новый пол. Я внутри замерял рулеткой расстояние от стены до стены, чтобы знать – какой длины готовить лаги, а мой напарник бензопилой выпиливал бревно снаружи. Я не заметил, как шина бензопилы, прорезав бревно, вошла внутрь бани. Вытягивая ленту из рулетки, я протянул руку в ту сторону. И как будто кто-то меня дернул за рукав. Я только почувствовал, будто кто острыми зубками куснул за большой палец. Это пила мне только чуть поцарапала ноготь. И все. А ведь могло случиться непоправимое.
          Святый Ангеле Божий, хранителю мой, моли Бога о мне.
          Вспоминается еще один неприятный момент. Это было летом. Заготавливали осину для распиловки на доски. Приехали с мужиками в осинник. Осины здоровенные, не обхватишь. С нами был и лесник. Он начал отмечать зарубками деревья, которые можно валить. А на одном дереве было дупло, а в дупле гнездо шершней. Гнездо высоко – мы и не заметили. И только лесник тяпнул по стволу топором, как сверху на нас со злобным жужжаньем спикировали шершни. Наверное - охрана. Мы бросились бежать в сторону поляны. Выбежав на поляну, я увидел, как один из бежавших, не то лесник, не то, кто-то другой, как солдат, идущий в атаку, сраженный пулей, упал в траву. Мы подбежали к нему. Он поднялся на ноги, и, держась за голову, глядел на нас обезумевшими глазами. Оказывается, шершень настиг его и ужалил через фуражку в голову. Мужик на мгновение даже сознание потерял. Шершень – насекомое серьезное. Осы меня жалили. Ощущение не из приятных, и я представляю себе укол шершня, если сам он раз в пять больше осы. Мало не покажется.
          Мы потом стали обходить это дерево стороной, и еще долго где-то высоко в ветвях над нами, нет-нет, да слышался сердитый гул. Вот почему в лесу работать лучше зимой. А, если не работать, то в лесу в любое время хорошо.
          Почему-то я совсем не помню плотников, которые делали крышу. Может быть, в них не было ничего примечательного, а может они работали в то время, когда я был на работе, а вечером их уже не было. Но зато мне хорошо запомнился кровельщик. Оригинальная личность. Он был глухонемой, крупный, крепкий мужик уже в годах. Ему было где-то около шестидесяти, а может даже и за шестьдесят. У него было широкое, мясистое и почему-то всегда красное лицо, как будто в нем было лишку крови. А может оно так и было, потому что он в скором времени умер от кровоизлияния в голове.
          Мастер он был, как говорится, от Бога. Все делал один. От помощи отказывался. Я хотел ему помочь затаскивать листы железа на крышу, но он отрицательно замотал головой. Попросил только большой металлический уголок, чтобы гнуть железо, да сделать держатели для крепления сливных труб. Я сделал на заводе кронштейны в виде ухватов. Он поднял вверх большой палец – понравилось. Работал он быстро и аккуратно, не лишь бы отделаться. Слуховые окна и воронки сливных труб украсил орнаментом из железа. Получилось очень красиво. Ну, просто шедевр мирового зодчества.
          Кушал он, как и работал, хорошо. На обед я приносил ему кастрюльку щей, в которых было больше мяса, чем капусты, что-нибудь на второе и обязательно с полдюжины вареных куриных яиц. Он их очень любил и ел, как ни странно, вместе со скорлупой. Ну, так что же, у каждого свои странности.
          Дом получился добротный. Не зря старались. Стены делали с колодцами, в которые засыпали брикетную пыль для тепло- и гидроизоляции. Брикеты эти спрессованы из торфа и мазута. Выглядят, как коричневые кирпичики. Ими многие топили печи в то время. Когда привозили к дому и потом складывали его в сарай, оставалось много пыли. Ее обычно выбрасывали. Я объездил весь город и насобирал этой пыли большую кучу. Брикетная пыль хорошо отталкивает воду. Я в этом убедился сам, когда подошел к куче пыли после сильного дождя. Она была сухой. С нее, как с гуся вода. В общем, дом был надежно защищен от холода и от влаги.
          Пол тоже получился надежный, хоть на тракторе заезжай. Перерубы были изготовлены из здоровенных дубов. Гусеничным трактором потаском  приволокли их из леса. Восемь человек их устанавливали на место. Тяжелые бревнышки. Зато на века.
          Прежде, чем стелить пол, я вырыл подпол, чтобы хранить в нем всякие заготовки на зиму. Подпол получился высокий и просторный. Можно было наделать много стеллажей и сусеков под овощи. А потом, когда был готов пол, я смастерил очень удобную лестницу с широкими ступенями, чтобы можно было запросто спускаться по ней с двумя ведрами картошки.
          Оставалось еще много кирпича, хотя дом получился большой – девять на двенадцать метров в чистоте. Экономия кирпича получилась из-за колодцев. Мы решили сделать еще пристрой, чтобы в нем у нас были кухня и кочегарка. Один местный Кулибин сложил нам в этом пристрое миниатюрную русскую печь для интерьера. Настоящую печь, только маленькую. Лежать на ней нельзя, разве только свернувшись калачиком. На ней никто и никогда не лежал. Мы на ней сушили лещину – лесные орехи. Жена пробовала в ней что-то готовить. Получалось. Но в основном эта печь служила, как я сказал, для интерьера, потому что рядом стояла газовая плита с большим газовым баллоном. Здесь же находился и котел для отопления дома углем.
          Почему я печника окрестил Кулибиным? А потому, что он был мастер, как говорится на все руки от скуки. Он даже трактор сделал и пахал на нем. А, когда месил глину для печи, я видел, как он с руки брал глину на язык. Видно так проверял ее готовность, что ли. Сразу видно – мастер.
          В общем, дом мой строили настоящие мастера, начиная от каменщиков и кончая печником, и поэтому он получился на славу и, я думаю, простоит еще много-много лет.
          В доме я наделал перегородок и жилье у меня получилось, как четырехкомнатная квартира. Когда из пристроя заходишь в дом, попадаешь в большую, длинную прихожую с дверями. Налево одна дверь. Там столовая. Прямо еще одна дверь. Там спальня, а направо две двери: одна в зал, другая в детскую. Получилось, как я и хотел, уютненько и со вкусом. Правда, удобства на дворе. Зато в скором времени я провел в дом воду. Буквально на следующий год по нашей улице стали вести водопровод, устанавливать колонки. Одну колонку установили чуть ли не у самой моей калитки. Я попросил мужиков, которые вели водопровод, вварить в трубу в колодце сосок с вентилем. Они мне тут же вварили за бутылку, и я потом, неспеша, прокопал траншею от колодца до стены моего дома, и завел трубу внутрь. Теперь вода была в доме, а остальные удобства со временем можно обеспечить. Надо немного отдышаться от основного строительства. Главное – жить в доме уже можно.
          Сначала под строительство мне было выделено шесть соток земли, как положено в городской местности. А дом я построил за усадом соседей по огороду. Соседи уже старенькие. Раньше они пахали свой усад лошадью под картошку, а так как я теперь перегородил все подъезды к усаду, то они решили больше там ничего не сажать. Ни к чему им теперь все это. Дети все разлетелись кто куда. А им одним много ли надо? Тогда я обратился в БТИ (бюро технической инвентаризации), и мне намерили еще столько же, сколько у меня было. Получилось двенадцать соток. Это уже хороший кусок. Я был рад. Видно во мне стало проявляться чувство собственника. Значит, так устроен человек: нет ничего – и живешь спокойно, а как заимел что-нибудь – хочется чего-то еще и еще. Ну, да ладно. Оставим философию в покое. Земля – это хорошо. Можно и сад разбить. Что я и сделал. Понасажал яблонь, вишни, смородины и всякой всячины.
          Я сначала посадил дички яблонь, а потом мой отец привил к ним хорошие сорта из своего сада. Он был дипломированный  агроном и толк в этом деле знал. Прививал, когда еще не весь снег растаял. Он под острым углом срезал ветки дичков и изолентой приматывал к ним подвои. Все прижились.
          С тех пор прошло уже много лет, и яблони у дома постарели. Теперь в этом доме живет мой сын со своей семьей. А меня судьба забросила далеко от этого дома, и я теперь редко приезжаю сюда, в этот город, где прошла моя молодость.
          Последний раз сюда я приезжал с дочерью лет пять назад. Заходили в дом, но сына сначала не застали. Они уходили, как выяснилось потом, к его теще. Мне захотелось посмотреть на сад. Сад разросся. Яблони большие, раскидистые, с опущенными ветками, как будто уставшие. Иван, видно, за ними не очень-то ухаживал: не обрезал ветки, не формировал крону. Яблони росли сами по себе. Этот год был урожайным для яблок, и вся земля была просто усыпана ими. Сад казался диким, но это придавало ему какую-то таинственность. Мне он даже нравился таким, и вызывал во мне тихую грусть о далеком прошлом.
          Откуда ни возьмись – ежик бежит, семенит лапками. Увидел нас, остановился и смотрит черненькими бусинками. Мы подошли к нему, а он и не боится: не убегает и не сворачивается. Мы погладили его – не сворачивается. Ну, просто ручной какой-то. Посмотрел на нас еще немного и побежал дальше. Некогда, мол, с вами валандаться. Наверное, решил яблоками полакомиться. Мы проводили его взглядом. Беги, беги, родимый. У тебя свои дела – заботы. Скоро придется тебе на зиму свой дом строить.







                ВЯТСКИЕ – МУЖИКИ ХВАТСКИЕ
               

            После первого года обучения в ШКС (школа командного состава) Чкаловского учебного комбината, который готовил кадры для технического речного флота, я проходил практику на теплоходе СТ «Утес» в качестве рулевого-моториста. «Утес» - солидное судно. Его двигают два дизеля с турбонаддувом, мощностью по 250 лошадиных сил каждый. Имеется озонаторная станция для очистки и обеззараживания забортной воды, локатор, чтобы можно было плыть в тумане. На палубе размещается кран, который может передвигаться по рельсам над люками весьма вместительного трюма. Сами люки тоже двигаются по рельсам и сдвигаются с помощью крана – такие тяжелые. Вдвоем, конечно, можно сдвинуть, если поднатужиться, но мы обычно использовали кран. Цепляли гаком за специальную скобу на люке и внатяг тросом двигали его. Люки расположены на разных уровнях и при открывании как бы наезжают друг на друга. Краном, естественно, мы сами и загружались и разгружались. Перевозили, в основном, запчасти для земснарядов, огромные втулки, соединительные звенья черпаковой цепи и еще какие-то большие железяки. Все это грузилось в больших открытых металлических контейнерах. Но не только запчасти приходилось перевозить. Как-то раз ездили за бетонными плитами. Помню, стояли у высокой стенки, и нам в трюм загружал эти плиты здоровенный мощный кран. Своим краном мы бы не достали. И высоко-высоко в кабине крана сидела крановщица. Нельзя было разглядеть ее лица. Я удивлялся, как она точно и аккуратно опускала плиты с такой высоты.
            Отправлялись мы и в дальние рейсы. Один раз ходили вверх по Волге до города Тутаев за керамзитом. Тутаев находится в самом начале Горьковского участка пути. Мы ошвартовались под высокой эстакадой, с которой два дня нам в трюм самосвалами высыпали керамзит. Полдня потом отмывали теплоход от керамзитовой пыли.
            А еще один раз ходили аж до Астрахани. Нас в Горьком загрузили большими контейнерами. Контейнеры все были опломбированы, и что в них было – не знаю. Капитан наш краном загрузил в трюм свой «Москвич», чтобы на нем разъезжать по Астраханским рынкам.
            Рейс был интересный. Мы останавливались во всех крупных городах. Какие-то контейнеры выгружали, а вместо них загружали другие. Можно было сойти на берег, погулять по городу. В Волгограде ходили на Мамаев курган. Заходили в мемориальный круглый зал, где огромная каменная рука с факелом, а на стене красные мраморные плиты с именами погибших защитников Сталинграда. Их не сосчитать. Вдоль стен, обходя слева и справа факел с вечным огнем, вверх поднимаются мраморные ступени к выходу. От выхода ведет мраморная дорожка на курган к скульптуре невероятных размеров, бетонной женщине с мечом, олицетворяющую Родину-мать. Гид, сопровождавший одну из туристических  групп, сказал, что на ее ладони может уместиться легковой автомобиль.
            Не доезжая немного до Астрахани, увидели арбузную плантацию. Это корейцы взяли в аренду землю для бахчевых. Сезон арбузный заканчивался, а арбузов еще на поле оставалось много и хозяева не знали куда девать оставшийся урожай. Кроме арбузов у них еще были дыни. Мы ткнулись носом в берег, краном выгрузили на лужайку несколько пустых открытых контейнеров, наполнили их арбузами и опустили в трюм. Кое-кто из экипажа взяли по мешку дыни, но до дома довезли, дай бог, одну треть – долго не лежит. Арбузов у нас получилось на каждого где-то килограмм по сто. А за килограмм с нас взяли по десять копеек.
            В Астрахани мы побывали на рынке. Капитан приехал на своем «Москвиче». Какой рыбы там только не было, начиная от вяленой воблы, до огромного белобрюхого осетра. Рыба всякая: и сушеная, и копченая, и свежая. В больших металлических емкостях с водой плавали полуметровые толстые язи. Капитан с механиком купили язей. Рыбу затарили в мешки из толстого, прочного целлофана (по-моему, даже с водой). Капитан взял два мешка, а механик один. Тут же увезли на теплоход, и капитан высыпал своих язей в шлюпку, наполненную водой. Шлюпку плотно закрыл тентом, чтобы не смущать чаек, которые всю дорогу кружили над кормой. Шлюпка находилась на корме. Каким-то образом чайки чуяли рыбу, не видя ее. Капитан каждое утро проверял язей, и тех, которые плавали кверху брюхом, пускал на балык.
            Рыба погибала, хотя капитан менял воду в шлюпке, сливал ее через отверстие в днище, и доливал свежей пожарным рукавом через пожарную систему. До Чкаловска он довез половину. А механик сразу же всю рыбу разделал на балык.
            Сушеная рыба на рынке стоила очень дешево, и я не удержался – купил большую картонную коробку вяленой воблы. Домой мы возвращались с арбузами, рыбой и массой впечатлений.
            Кроме тех, о которых я вкратце рассказал, у нас было много всяких поездок, но мне хочется рассказать об особо запомнившемся рейсе, о том, как мы ходили в Медведок за буями. Медведок – небольшой городок на Вятке, где изготовляли буи для речной обстановки. Путь до него неблизкий: от Чкаловска до Камы километров 500 с гаком шлепать, а там еще до Вятки верст 200.
            В эту поездку я взял с собою Ванюшку – сына. Он был еще маленький – закончил не то второй, не то третий класс. Ему уж больно хотелось поплавать на теплоходе. Мать не сразу, но все же согласилась, отпустила. Иван просто сиял от радости. Он об этом даже не мечтал.
         -   В школе расскажу – не поверят, - ликовал он. – Наловлю маме рыбы – вот она обрадуется. Она любит рыбу.
            Мне тоже очень хотелось, чтобы Иван побыл со мной. В последнее время мы с ним редко виделись. Я и не заметил, как он подрос, стал крепким, смышленым и серьезным пацаном. Я был рад, что пару недель мы будем вместе, тем более в такой романтической для него обстановке. Сколько впечатлений у него останется после этой поездки.
            Я смастерил ему маленький подъемник для рыбалки, и, когда мы где-нибудь останавливались, я спускал с кормы шлюпку на воду, и мы с Иваном рыбачили с нее. Попадалось не очень много. Наверное, потому что мы не уплывали далеко от берега. Только как-то раз, не то в Чебоксарах, не то в Казани, где мы останавливались на ночлег,  -  рыбалка удалась.
            Это было уже поздно вечером в затоне. Погода была тихая. Мы отплыли от теплохода подальше, и Ванюшка своим подъемником натягал, хоть и не очень крупных, но с полведра сорожек; да еще попался небольшой судачок. Иван торжествовал. Я видел, что он устал бросать и вытаскивать подъемник, хотел помочь, но Иван наотрез отказался от моей помощи. Ему хотелось именно самому наловить рыбы для матери, удивить и порадовать ее. И к тому же он был так увлечен рыбалкой, что, похоже, и не замечал, или просто не обращал на усталость внимания. Он сиял от восторга. И я радовался вместе с ним.
            Рыбу мы засолили и развесили сушиться в трюме около надстройки. Там она не мешала, и место было укромное. Я натянул проволоку от борта до борта и на канцелярских скрепках за хвосты развесил рыбу. Хотя судак для сушки не подходит (получается сухой и жесткий, как щепка), но мы и его тоже засолили. Заодно уж.
            Когда заходили в Каму, наш «Утес», несмотря на его имя, очень сильно качало. В устье Камы постоянно такая болтанка. Видно, скорость течения Камы большая, и огромная масса воды, почти под прямым углом к Волге пересекает судовой ход, создавая чудовищную турбулентность.
            Капитан отправил меня в кают-компанию снять телевизор с тумбочки на пол, чтобы не упал. Когда я потом поднялся в рубку, капитан, широко расставив ноги, стоял у панели управления. Усидеть на стуле было невозможно. Я посмотрел на кренометр. Показывало девять градусов. Это было уже много для нашего судна, критический крен – 12. Мне казалось, что кран вот-вот свалится за борт. Капитан тоже был весь в напряжении. Лицо его как будто окаменело, побелевший на костяшках кулак, крепко сжимал рычаг руля. По делу, кран надо было закрепить тросами с талрепами. Но мы же русские люди, все надеемся на авось. Слава Богу – все обошлось. Хорошо, что балластный отсек был заполнен, и поэтому судно было остойчевее. Так-как, трюм у нас был пустой, мы заполнили водой балластный отсек, который находится в носу судна. Это делается для улучшения поворотливости судна. Когда нос теплохода не погружен в воду, он начинает, как говорят судоводители, рыскать, не слушаться руля. Чем выше нос торчит из воды, тем хуже управляемость.
            Кстати, в этом балластном отсеке в ходу мы часто купались с Иваном. Ему уж больно нравилось. Дни стояли жаркие. Мы открывали на носу большой квадратный люк и спускались по металлической лестнице в отсек, наполненный водой. Конечно, было немного жутковато, даже мне, но Ванюшка не показывал вида, что боится. Правда, глубоко не спускался, барахтался сверху, уцепившись за лестницу. Я нырял в глубину отсека. Он был разделен перегородками с проходами в них, и казалось, что я плаваю внутри затонувшего корабля.
            Так мы спасались от жары. По этому поводу вспомнился забавный случай. Это было уже тогда, когда я работал на теплоходе ОС-4 штурманом. От жары мы спасались массажным душем. Это нам на судоремонтном заводе по заказу изготовили такую штуку. Состоит из двух колец, сваренных из трубок на полдюйма: одно снизу, другое сверху. Эти кольца соединяются вертикальными трубками на расстоянии сантиметров двадцати друг от друга. А в одном месте расстояние побольше, чтобы можно было пролезть между ними боком. В общем – круглая клетка получается. А в вертикальных трубках с внутренней стороны этой клетки по всей длине часто насверлены небольшие отверстия. К этой конструкции подсоединяется рукав от пожарной системы. Залезаешь внутрь, а кто-нибудь открывает вентиль. Можно поменьше, можно побольше – по твоему желанию. Ощущение сногшибательное. Впечатление такое, как будто в тебя со всех сторон тычут сотнями прутиков. Получается отличный массаж сразу всего тела посредством тонких струй воды, бьющих из множества отверстий под большим давлением.
            Вся наша команда была в восторге от такого душа, мы все с удовольствием проходили водяную «экзекуцию», кроме единственной женщины на теплоходе – поварихи. Она боялась заходить в эту водоструйную «душевую кабину». Больше всего ее смущали вопли и визги некоторых несдержанных любителей острых ощущений. Они кричали от восторга, но ей казалось, что они кричат от боли и страха.
            Все-таки капитан сумел уговорить ее.
            - Я для тебя включу самое маленькое давление. Не бойся, - заверил он ее.
            - Самое – самое. Смотри у меня! – пригрозила повариха и, как укротительница к тиграм, пошла в клетку. Вернее не пошла, а боком полезла в узкий проход. Для нее он был маловат. Дело в том, что повариха была небольшого роста, но отыгрывалась шириной. В ней была кустодиевская пышнотелость. Но все-таки пролезла. Тут еще, мне кажется, превозобладало женское любопытство. Мы ей под ноги поставили ящик, чтобы струи воды не били в лицо, так как душ по высоте рассчитан на человека среднего роста.
            А капитан, по натуре циник, любил поозорничать. У них с поварихой были своеобразные отношения: оба признавали свободную любовь и жили, как муж с женой – и ссорились и мирились потом, как положено.
            Повариха встала на ящик, сосредоточилась и подала команду. Капитан начал открывать вентиль. Открыл немного. Повариха от удовольствия замычала. И тут кэп резко крутанул вентиль. Что тут было! И дикий визг и проклятия в адрес капитана. Бедная повариха металась по клетке, от страха и паники не находя выход. В конце концов она уронила неустойчивую конструкцию, выскочила из нее, схватила попавшую под руки швабру и бросилась за капитаном, костеря его из души в душу. А капитан удирал от нее по палубе, ехидно крича:
            - Сама просила самое – самое.
            Вернемся на «Утес». А «Утес» наш уже продвигается по Вятке. В Медведок мы прибыли рано утром. Было тихо и туманно. Кое-как разглядели жиденький деревянный причальчик и осторожно начали к нему подваливать.
            - Куда прешь! Раздавишь все к чертовой матери! – услышали мы визгливый женский голос. Но обладателем этого голоса оказался небольшого роста мужичок, по всей видимости сторож. Кстати, я заметил, что такой быстрострочащий  и визгливый говор у многих вятских мужиков.
            - Ты не ругайся, начальник, а лучше покажи, где можно привязаться, - сказал капитан. Мужичок указал куда «грести». Мы продвинулись еще немного, увидели надежную бетонную стенку и пришвартовались к ней. Завод еще не работал, и мы могли немного отдохнуть. Буи, за которыми мы приехали, лежали прямо на берегу, приготовленные к погрузке. Выкрашенные коричневой грунтовкой, они казались огромными. Ведь, когда они на воде, видна только их верхняя часть, как у айсберга.
            Когда начался рабочий день, пришли четыре местных работника. Двое из них спустились в трюм, чтобы отцеплять стропы, а двое остались на берегу – зацеплять. На кране работал капитан. Мы думали, что и стропалить сами будем, но раз так – нашим легче. Буи в трюм ставили на попа, стоя, поэтому они не умещались – такие высокие, выставлялись наружу, и люки в этой части трюма пришлось оставить открытыми. У заводских работников дело шло быстро.
            - Вятские мужики хватские, - сказал капитан, когда погрузка закончилась.
            В этот же день мы отправились в обратный путь. Вышли после обеда. Вахта была не моя, и я отдыхал в своей каюте, читая книжку. Вдруг сын вбегает:
            - Пап, ты не снимал рыбу? Рыбы нет.
            - Как нет? – опешил я, - ну-ка пойдем.
            Точно, проволока была пуста, только загогулины скрепок болтались на ней.
            - Это, наверное, медведокские мужики. Больше некому. Ну, медвежатники! – в сердцах выругался я.
            Я посмотрел на Ивана. В его глазах дрожа стояли слезы. Постояли и хлынули ручьем по щекам. Я долго не мог успокоить его.
            - Ничего, Ваня, на обратном пути мы с тобой наловим еще больше рыбы. Не переживай.
            Мне было жалко Ивана, сам готов был разреветься. Он ведь так старался. А что здесь поделаешь? Наверное, мужики подумали – повесили, мол, да забыли про нее, не хватятся. У речников, мол, рыбы всегда в достатке. Если бы они знали цену этой рыбы, они, конечно, ни за что бы не взяли ее.
            Ну, что тут сказать? Вятские – мужики хватские. Верна пословица.



                ОСТРОВ  СВОБОДЫ               


Наводя порядок в ящике письменного стола, я наткнулся на тетрадь, простую школьную тетрадь в двенадцать листов. В ней даже промокашка сохранилась. Нынешние школьники не знают, что это такое. На зеленой обложке этой тетради написано – ‘’ Куба ‘’. Этой тетради уже более тридцати лет. В ней путевые заметки, которые я записывал во время поездки на Кубу в качестве туриста. Попробую по этим кратким записям и воспоминаниям составить небольшой рассказ об этой поездке.
Мне всегда хотелось ( наверное, как и всем ) попутешествовать, посмотреть на мир, как живут люди в других далеких от нас странах, какая там природа, климат. Это ведь так интересно! По своей стране я поездил предостаточно. Часто приходилось летать на самолете и ездить на поезде в командировки во все концы нашей необъятной Родины. Даже армейская служба у меня проходила, как я и мечтал, далеко – далеко от дома, аж в Приморском крае. А вот за границей я ни разу не был.
Съездить на Кубу мне довелось чисто случайно. Это было в начале 80-х годов. Я тогда работал освобожденным секретарем комсомольской организации завода. Как-то раз мне позвонили из райкома – есть путевка на Кубу, нет ли на заводе желающих? Я, конечно, в первую очередь позвонил в цех, где работал до этого. Там работала моя жена. Я попросил ее узнать – нет ли желающих. А она мне: ’’ Ты же сам мечтал куда-нибудь съездить.’’  Вот так я и сподобился побывать на Кубе.               
Сборы были в Горьком. Наша группа состояла из двух десятков человек молодых парней и девушек со всей области. Старшим с нами поехала женщина из обкома партии. Она нас проинструктировала, как должен себя вести советский человек за границей, постращала близким соседством с Кубой США, предостерегла от коварного напитка - крепкого кубинского рома. И это было небезосновательно. Один раз в баре одной из гостиниц, в которых мы останавливались, нашу компанию ( я сдружился с ребятами из Горького) кубинцы угощали безобидным на вид и вкус, со льдом и лимоном коктейлем из рома. Я не помню, как добрался до своего номера.
                В Горьком нас возили в ресторан в гостиницу ‘’ Ока ‘’, чтобы научить правилам поведения за столом: на каком расстоянии сидеть от стола, в какой руке держать вилку и нож, и т. д и т. п. Я до сих пор усвоил, что, если хочешь доесть суп до конца, то наклонять тарелку надо не к себе, а от себя. Не зря учили. А еще, тем, кто не может обойтись без ржаного хлеба, посоветовали взять с собой буханочку, так-как на Кубе его нет. Забегая вперед, скажу, что на Кубе нас кормили, в основном, в ресторанах при гостиницах, в которых мы жили. И действительно, ржаного хлеба нам не давали, только маленькие круглые булочки. По – моему и первого блюда не было. Что-то я запамятовал. В основном подавали или жареное мясо с жареными бананами, или большой кусок филе рыбы тоже с жареными бананами. Все это обязательно обильно полито лимонным соком. А бананы не то неспелые, не то сорт такой. Жареные похожи на картошку. Всегда на столе были какие-нибудь фрукты и в больших стаканах натуральный сок, обычно апельсиновый, или просто чистая холодная вода. Все было очень вкусно. Мне нравилось. Сервировка так же была на высшем уровне. Не зря нас учили пользоваться инструментом. Но это так, к слову, раз уж я коснулся этой темы. Пусть не подумает читатель, что питание я ставлю на первое место. Но, что ни говори, кормежка в путешествии - немаловажный фактор.
Из Горького на поезде приехали в Москву. В столице нас возили на экскурсию в Кремль, показывали Царь-пушку, Царь-колокол. Такие громадины! Впечатляет. Гид рассказывал нам о Москве, чтобы мы были подкованы в плане исторического и патриотического наследия и не ударили в грязь лицом перед нашими камарадос.
Из Москвы в наше большое путешествие мы отправились на пузатом Ил-69. Это большой, рассчитанный на 350 пассажиров, аэробус. Когда мы прибыли на посадку, мне показалось, что у такого большого самолета уж больно маленькие   крылья. Казалось невероятным, как они могут поднять и нести такую махину. Тем не менее самолет быстро разогнался и легко поднялся в небо. Я занял место у иллюминатора, и мне хорошо было видно крыло самолета. В небе оно тем более казалось маленьким, каким-то ненадежным. Под ним висела турбина. Она была, по-видимому, не жестко прикреплена к крылу и свободно болталась на подвеске. Казалось, вот-вот отвалится.
            Это был мой первый полет на самолете. Это потом уже, когда я распрощался со своей комсомольской работой, мне приходилось много летать. На каких только самолетах я не летал: и Яки, и Илы, и ТУ. Даже на ‘’кукурузнике’’ летал и прыгал с него с парашютом.
Прыжок с парашютом - это неописуемое ощущение. Тут и страх и восторг одновременно, особенно в тот момент, когда бросаешься из самолета в бездну. Тебя подхватывает и крутит воздушный поток, создаваемый самолетом. А потом выпадаешь из него и проваливаешься в пустоту. И только тогда, когда видишь над собой раскрывшийся купол парашюта, успокаиваешься. Кругом тишина и покой. Кажется, что ты не опускаешься, а висишь, подвешенный к чему-то. На высоте километра падение не заметно. Вот когда остается до земли метров триста, тогда видно, как земля все ближе и ближе приближается к тебе.               
            Но я отвлекся. Вернусь в чрево нашего аэробуса. В самолете два салона: один в носовой части, другой в хвостовой. Мы находились в хвостовой. В салоне два прохода. В каждом ряду кресел по три места у иллюминаторов и четыре в середине. Получается десять кресел в ряду, да два прохода по метру. Вот какая ширина. Это три автобуса вместе взятые. В самолете большой обслуживающий персонал. Кроме изящных стюардесс на борту имеются стюарды. Они тоже выглядят элегантно. На них белые рубашки с бабочками. Они развозили нам обед на больших многоярусных тележках. А когда мы подлетали к морю-океану, в салон вышли два стюарда в оранжевых спасательных жилетах и объяснили нам, как пользоваться этими жилетами, если вдруг случится авария и самолет будет вынужден приводниться. Если, конечно, приводнится. Спасательные жилеты находятся у каждого пассажира под креслом. Они снабжены фальшвейерами и фонариками. Также можно будет открыть специальные иллюминаторы и по брезентовому желобу съехать вниз.
Летели мы на высоте десять тысяч метров. За бортом было очень холодно. Не помню сколько градусов, но температура была минусовая. Было начало ноября, но на такой высоте даже в летнее жаркое время холодно. Наш маршрут предполагал две остановки: одну в Ирландии, а другую в Канаде, но ирландский аэропорт Шанон сначала нас не принял, очевидно из-за неблагоприятной  метеорологической обстановки. Пришлось приземлиться сначала в Шотландии. Нас там, конечно, не ждали,  и даже не выпустили из самолета. Обычно, когда самолет приземляется в аэропорту, к нему сразу подъезжают заправщики, начинают заправлять топливом и продуктами, а тут – никого. Так мы постояли около часа вдали от здания аэропорта и полетели дальше. В Шаноне ничего примечательного не запомнилось, а вот канадский аэропорт Гандер принял нас холодно. Я имею ввиду погоду. Гандер был обложен снеговыми тучами. Когда наш лайнер пробился сквозь них, было слышно, как снег стучит по его обшивке. На посадочной полосе лежал слой снега, не очень большой, но, когда самолет коснулся бетона, чувствовалось, как его мотает из стороны в сторону.
Самолет подрулил к зданию аэропорта, и от здания вместо трапа был подведен к двери самолета огромный рукав в виде гармошки, по которому мы прошли в помещение. Очень удобно и комфортно при любой погоде. При выходе из самолета всем вручили красные жетончики. Мы сначала не поняли для чего они. Оказалось, что на этот жетончик можно получить бесплатно в буфете транзитного зала баночку кока-колы. Напиток был отличного качества. Не удивительно, ведь Канада-родина кока-колы, и свою марку здесь держат.
Во время перелета (а летели мы долго, с утра до позднего вечера) мы успели обжиться в салоне самолета: кто-то играл в карты, кто-то читал, кто-то дремал, расхаживали по проходам, так как сидеть уже устали, знакомились. В салоне самолета можно было курить. В каждом подлокотнике  была вмонтирована пепельница. За иллюминатором вид был однообразный. Под нами или белая пелена облаков, или голубовато- серая вода океана. Иногда можно было увидеть корабль. Он был еле различим, словно  в какой-то дымке, до того маленький, что кроме контура ничего не разглядишь. А в иллюминаторы всю дорогу светило яркое солнце. Его ничто не закрывало.
За бортом самолета было уже темно, когда мы подлетали к Кубе. В салоне сделалось прохладно. Вероятно из-того, что солнце спряталось за горизонт. Пришлось накинуть пиджак. Многие пассажиры спали. Самолет приземлился в Гаванском аэропорту ‘’ Хосе Марти ‘’ поздним вечером.
Здравствуй, Куба! Здравствуй, остров свободы, воспетый многими поэтами. Помню, как в детстве мы распевали песню про ‘’остров зари багровой ‘’, как объяснялись ей в своей любви к ней. Все мы восхищались этой маленькой, но гордой страной, в нелегкой борьбе завоевавшей свою независимость.
На Кубе недавно закончился период тропических дождей, и когда мы вышли из самолета, нас окутал очень влажный и теплый воздух, хотя был уже поздний вечер, почти ночь. После прохлады, которая была в самолете, было такое ощущение, как будто мы очутились в бане. Хотелось раздеться до трусов. Так что можно сказать – Куба нас встретила тепло и не сухо. И это касается не только климата, но и самих кубинцев. Кубинцы – доброжелательный и жизнерадостный народ, любят шутки, песни, танцы. Можно встретить на улице идущего и пританцовывающего кубинца, абсолютно трезвого. Это в порядке вещей. Кубинцы очень темпераментные люди. Где бы мы ни были в ходе пребывания на Кубе, везде мы находили с ними общий язык, хотя общаться приходилось в основном жестами.
         У здания аэропорта нас уже ждал шикарный туристический автобус. У автобуса встретила кубинская гид – переводчица по имени Марица. У кубинцев красивые имена. Например, буфетчицу ( а в автобусе был и буфет, и туалет ) звали Аврора. Автобус наш был французского производства с затемненными  стеклами окон, очень высокий, так как внизу было большое  багажное отделение. Когда мы вошли внутрь, мы почувствовали прохладу. В салоне работали кондиционеры, и теперь, после банной улицы, показалось уже черезчур прохладно. Начали одевать кофты.               
             Нас привезли в туристический центр Хибакоа, недалеко от Гаваны, и разместили в кемпинге, в маленьких домиках у моря. Каждый домик рассчитан на четыре человека. Как я уже говорил, я познакомился с тремя парнями из Горького, и мы всю дорогу были вместе. Из Горького до Москвы ехали в одном купе, в Москве в гостинице жили в одном номере. Вот и в кемпинге мы поселились вместе. В домике почему-то была барная стойка вместо стола. Вероятно для оригинальности интерьера. Имелся холодильник. Заглянув в него, мы обнаружили в нем несколько бутылок пива и бутылку рома. За это нужно было платить отдельно. Пиво мы выпили, так как  устали с дороги и очень хотелось пить. А ром не тронули. Дело в том, что обменный фонд невелик, а местные цены кусачие. Хотелось сберечь кубинские песы на что-нибудь более существенное. На Кубе все очень дорого. Взять хотя бы все то же пиво. У нас в Союзе оно в то время стоило копеек тридцать поллитра, а на Кубе трехсотграммовая бутылка стоила один песо. Один песо равен восьмидесяти копейкам. Правда пиво замечательное, и продают только в трехсотграммовых тёмных бутылках. Кубинцы любят пиво, и употребляют его в больших количествах, а ромом не больно-то увлекаются. Пьяных мы нигде не видели. Да и жарко, постоянно градусов под 30. Днем на улицах народу не много. А вечером, когда становится прохладнее, город оживает. Все кафе ( в основном под открытым небом ) переполнены. Люди выбираются из квартир, гуляют, общаются; кругом шумно, весело.
Но это в городе, а в кемпинге, где мы разместились поздним вечером, тишина и покой. Только слышно, как волны Карибского моря накатываются на песчаный берег. Яркая, полная луна освещает все вокруг. У берега высокие пальмы отбрасывают на белый песок черные тени. Все очень контрастно и непривычно взору. Воздух насыщен сильным запахом йода. Это пахнут морские водоросли.
Мы решили искупаться перед сном. Вода была не холодная. Карибское море – теплое море, ведь здесь протекает Гольфстрим. Купаться – одно удовольствие. Морская вода как будто забирает всю усталость из тебя. Правда один из купальщиков наступил на морского ежа, а уколы его очень болезненны. Еж небольшой, с теннисный мячик, но весь в острых иголках.
           От пляжа к домикам ведут песчаные дорожки, по которым разгуливают ночные большие сухопутные белые крабы размером с большую тарелку. Когда приближаешься к нему, он становится  на один бок и устрашающе поднимает клешни, как каратист. А днем, сидя в шезлонге у берега, я наблюдал за маленькими крабами, которые живут в норах под пальмами. Их размер не больше грецкого ореха, только они плоские. Они тоже светлые, но в коричневых крапинках.
            Вот крабик осторожно вылезает из своей норки и подкрадывается к сухому листочку или травинке. Я сижу тихо, не двигаясь. Стоит шевельнуться – крабик молниеносно прячется в своей норке. Иногда он вылезает боком из своей норки и лапками выбрасывает песок. Так он чистит свое жилье.               
У берега моря много крабов всякой разновидности. На одном скалистом берегу я видел морских серых крабов. Их не сразу заметишь. Они как приклеенные сидят на серых скалах, и прибой не может их сбить.
            Утром мы решили прогуляться по туристическому центру. Недалеко от наших домиков был небольшой магазинчик. Мы зашли в него и были просто ошарашены. На витринах красовалась японская музыкальная аппаратура, американские фирменные джинсы, всевозможные сувениры, и все не очень-то и дорого. Мы спросили молодого продавца ( почему-то на Кубе продавцы в основном мужчины ) , нельзя ли купить. Он ткнул пальцем в ценник. Мы сразу-то и не заметили, что на ценниках извивающийся значок доллара. Этот значок, как-будто издевался над нами. Куда, мол, лезете со своими песами. Я тут хозяин. И вообще, не знаю как сейчас, а в то время на Кубе была карточная система. Все дефицитные товары продавались по карточкам. У этих товаров были красные ценники, а у никчемного товара – желтые. Кубинцы стараются не признавать все американское. Например, кока-колу они переименовали в тропи-колу. Но, в то же время, долларом не брезгуют, и на прилавках магазинов имеется товар американского производства.
Во многих магазинах имеются сувенирные отделы. Чего там только нет, начиная со значков, кончая чучелами маленьких крокодилов. Но все уж больно дорого. Просто рука не поднимается купить что-нибудь. Обменный фонд мизерный, всего сто рублей. Это сто двадцать песо. Ну, что на них купишь? Когда мы были у моря, на пляже было немноголюдно. На Кубу мы приехали в начале ноября, а жара там была под 30 градусов. Для местных жителей это было уже прохладно. Желающих купаться было мало. В основном туристы. По пляжу ходили местные торговцы сувенирами. Они предлагали морские ракушки, звезды, кораллы. Все это можно обменять на солнцезащитные очки, одеколон. Парфюмерия у кубинцев большой дефицит. У меня был початый флакон одеколона и я обменял его на ракушку. Ракушка была большая, красивая, с нежно – розовым нутром.
В первый день пребывания на Кубе нас возили на экскурсию в столицу. По пути в Гавану мы не переставали удивляться и восхищаться кубинской тропической флорой. Растительность Кубы очень разнообразна, много различных кустарников, всевозможные виды деревьев. И над всей этой пышной зеленью возвышаются величественные ‘’королевские ‘’ пальмы. На пути часто встречаются плантации сахарного тростника, одной из основных сельскохозяйственных культур страны. Из него вырабатывают сахар, спирт, бумагу. Останавливаться на территории плантации строго запрещено в целях пожарной безопасности. Тростник легко воспламеняется и горит, как порох. Проезжали мимо банановых и апельсиновых плантаций.
            В центральную часть Гаваны мы ехали под заливом через семисотметровый туннель. Этот туннель соединяет восточную часть столицы с центром. Его строили французские специалисты.
           В Гаване мы посетили крепость Эль Моро ( Три короля ). Эта крепость была построена в конце 15-го столетия, и строилась она больше сорока лет. Толстые стены крепости из серого камня хорошо сохранились. В 1945 году внутри крепости был построен высокий маяк.
Затем нам показывали старую часть Гаваны. Проезжали по улицам, где до революции жили самые богатые люди. Сейчас там живут кубинские рабочие и специалисты из других стран, помогающие Кубе. В том числе и из нашей страны.
В центре столицы останавливались на площади имени Хосе Марти. От нее, как лучи, во все стороны расходятся улицы. В центре площади установлен памятник национальному герою. Он изображен на коне, и рукой, в которой сабля, показывает на улицу Горького, где находится книжный магазин, где продают русскую и советскую литературу.

                На главной площади Гаваны
                Герой страны Хосе Марти
                Рукой, из камня изваянной,
                Мне указал, куда идти.

                И я стопы направил смело
                Туда, где от реклам пестрит,
                И, как Хосе, окаменел я
                Под вывескою’’ Горький стрит’’.

                Когда наш визит на Кубе заканчивался, я зашел в этот магазин и купил томик Пушкина, томик Гоголя и ‘’Войну и мир  ‘’ Толстого в двух толстых томах. У нас в Союзе почему-то литературу подобного рода в то время купить было проблематично.

                К себе домой, где сердцу любы
                Метели да мороз до слез,
                В Россию из далекой Кубы
                С собой я Пушкина увез.

                Мы побывали в историческом музее, рассказывающем о борьбе кубинского народа за свободу и независимость. В одном из залов на полу валялись бюсты испанских правителей, символизирующих собой крах колониального диктата. Были на площади  революции, на которой воздвигнут огромный обелиск в память героев , погибших в дни революции.
               Следующие два дня мы отдыхали на берегу моря, купались, загорали. У одного парня была маска и трубка для подводного плаванья. Он отплывал далеко от берега и потом рассказывал, что видел мурену. А можно повстречаться и с морской щукой – барракудой. Это очень опасный хищник. Так что далеко от берега лучше не плавать. А по ночам близко к берегу подплывают даже акулы. А мы и не знали, когда купались ночью.
На пятый день пребывания на Кубе мы из провинции Гавана поехали в туристический центр Плая Ларго (Длинный пляж ) , который находится в провинции Матансас. На Кубе 14 провинций, и каждая называется по своему центральному городу. Матансас  в переводе означает – массовое убийство. Здесь испанские завоеватели уничтожили всех индейцев – местных жителей.
По пути в Плая Ларго проезжали очень живописную долину Юмури, со всех сторон окруженную невысокими горами. В провинции Матансас  в основном выращивают сахарный тростник и химикин. Из химикина делают канаты, мешки. Также выращивают папайя. Папайя – красный на цвет и сладкий на вкус фрукт. Из него, в основном, делают сок.
На нашем пути часто встречаются большие транспаранты с портретами Че Гевары. На Кубе с 28 октября объявлена неделя памяти борца за свободу Кубинского народа.
Наша гид-переводчица Марица предложила нам два варианта провести вечер: или посетить океанариум, или побывать на карнавале. Мы выбрали карнавал. Кубинцы после каждого сбора урожая каких-нибудь фруктов устраивают карнавал. А фрукты растут круглый год, и постоянно что-нибудь да собирают: ананасы, бананы, апельсины, папайя, манго и т. д и т.п. Очередной карнавал должен был проходить в местечке Плая Херон в провинции Гуантанамо. Когда мы туда приехали, карнавал был уже в самом разгаре. Было уже темно. На большой площади была сооружена эстрадная площадка, а по обе ее стороны еще две площадки поменьше. На одной находился ансамбль с народными музыкальными инструментами и исполнял латино–американскую музыку, а на другой ансамбль современных электро–музыкальных инструментов. Они играли современные мелодии. Играли по очереди, то один ансамбль, то другой. На эстрадных подмостках выступали певцы и танцоры. На всех были очень яркие костюмы, украшенные всевозможной мишурой. Кубинцы очень темпераментны, и танцы у них очень подвижные и зажигательные. Танцовщицы на сцене танцевали чуть не нагишом. Так, чисто символически, прикрыто кое-что мишурой. Жарко. Что-то забавное рассказывал ведущий. Все смеялись. Жаль, что нам не было понятно, а Марица в таком шуме и гаме не могла переводить. Пыталась, но перевод был какой-то не смешной. Вместе с кубинцами мы танцевали на площади под задорную музыку, которая звучала до поздней ночи. Участники карнавала образовали живые круги, человек по десять в каждом и исполняли популярный на Кубе ‘’ танец чаек ‘’. Очень пластичный и грациозный танец. Мы образовали свой кружек и пытались танцевать, как они. Немного получалось. В центре каждого танцевального круга стояла бутылка с ромом и желающие могли ‘’ приложиться ‘’ к ней. Но кубинцы ромом больно-то не увлекались. Они и без этого были веселые. Из ближайшего к нам круга приглашали нас к себе, предлагали выпить. Кое-кто из наших присоединялся к ним.
Наша старшая на карнавал не поехала, сославшись на головную боль. Но, мне кажется, ей просто не хотелось участвовать в таких увеселительных мероприятиях. Она уже была в солидном возрасте на наш взгляд. Старшим назначила меня, так-как я был всех старше ( мне было уже 25 лет ) и по- видимому внушал доверие. И я, можно сказать, оправдал доверие работника обкома партии. Наши комсомольцы не запятнали честь гражданина СССР. Об этом чуть попозже.
Один раз ходили на дискотеку в одной гористой провинции. Дискотека проходила в большой пещере, оборудованной под дискозал. Наша молодежь стала отпрашиваться у старшей. Мне же не хотелось идти. До этой пещеры идти далеко, да еще темно, ничего не видно. На Кубе темнеет моментально. Сумерек почти нет. Солнце прямо, перпендикулярно горизонту ныряет за него, и тут же наступает ночь. Идти в такую темень, полчаса туда, полчаса обратно. Ради чего? Повихляться под какафонию звуков? Я, видно, тоже вышел из этого возраста. Но старшая ( не помню, как ее звали, по этому не величаю ) поставила условие, что отпустит в том случае, если с ними пойду я. Деваться некуда, пришлось идти.
Но давайте вернемся на карнавал. Танцы не прекращались. Один из моих горьковских товарищей, Алексей, предложил мне попить пива. Было жарко, и пить хотелось. Место, где продавали пиво, было огорожено низеньким сплошным деревянным заборчиком, похожим на хоккейную коробку, только меньше раза в четыре. В середине этой коробки стоял большой металлический бак куба на два. В нем белели куски льда, а в них – бутылки пива. Покупателей обслуживали два парня. Один наливал пиво из бутылок в большие бумажные стаканы, в которые умещалось две трехсотграммовые бутылки, брал деньги и отдавал их своему напарнику, который сидел за допотопной счетной машинкой и крутил ее ручку. К заборчику нельзя было подойти – желающих утолить жажду было много. Но тут к нам подошел пожилой кубинец и спросил : ‘’ Русо?’’ Мы закивали головами. Он окликнул парня с бумажными стаканами и указал на нас. Нас тут же обслужили.
Не знаю, как сейчас, но в то время русских  на Кубе уважали, встречали, как самых лучших друзей. Не удивительно, ведь мы им здорово помогали: строили сахарные заводы, электростанции, поставляли различный автотранспорт. И все это безвозмездно. Когда мы ехали в автобусе из одной провинции в другую, складывалось такое впечатление, что мы у себя дома. Навстречу нам ехала в основном наша техника:  ‘’ ГАЗы ‘’, ‘’ МАЗы ‘’ , ‘’Камазы ‘’ , ‘’Москвичи ‘’.Как-то раз видели нашу старушку  ‘’ полуторку ‘’.На Кубе своих     автозаводов нет. Имеется, правда, один заводишко по производству малолитражек, но и завод, и эти малолитражки давно устарели. Этот завод был построен еще в тридцатые годы и ни разу не реконструировался.
Поблагодарив нашего седого покровителя, мы вернулись к своим. Карнавал был в полном разгаре. Гремела музыка, все вокруг кружилось в танце. Чтобы выглядеть респектабельно, мы вчетвером, горьковчане и я, вырядились, как истинные джентльмены. На нас были строгие костюмы: брюки, пиджаки и светлые рубашки. Правда, потом пиджаки сняли. Тепло уж слишком. Да еще немного рома пригубили. Совсем жарко стало.
Не прошло и десяти минут, как Алексей опять меня зовет пиво пить.
- Да я пока не хочу, - говорю. А он мне:
- Слушай, там в прошлый раз на нас одна кубинка все пялилась. Давай сходим. Красивая такая кубиночка.
- Ну, пошли.
Приходим к  « хоккейной коробке».
- Вон она с каким-то бичом. К нам идут.
И точно, к нам подошла молоденькая симпатичная мулатка, совсем девчонка и с ней парень со шрамом на щеке. Подошли и суют в руки Алексею два пустых стакана и деньги.
Я говорю Алексею:
- Они, наверное,  видели как нас без очереди обслужили и хотят, чтобы мы и им без очереди взяли.
Через минуту я все понял. Как только Алексей ушел, парень жестами стал со мной объясняться. Я понял, что это сутенер со своей « жрицей любви». Он предлагал мне ее за десять песо. Я сначала опешил, но потом решил прикинуться непонятливым простачком, и посоветовал так же поступить и Алексею, который в скором времени возвратился с пивом. Я объяснил ему в чем дело.
Мы, зашуганные рассказами о коварстве американских спецслужб ( тем более в провинции Гуантанамо размещается американская военная база, кубинцы сдают им в аренду бухту ),  растерялись и немного напряглись. Кто их знает, что у них на уме. Тем более сутенер предлагал идти куда-то к морю. А на уме у них было одно - заработать денег. Позднее мы встречались с нашими специалистами из Союза, которые монтировали генераторы на строящейся электростанции. Они сказали, что мы зря испугались. Это у них здесь в порядке вещей. До революции вообще Куба была большим публичным домом, куда американцы ездили поразвлечься.
Но мы с Алексеем в тот момент хотели поскорее отвязаться от этой парочки. Алексей протянул им стаканы с пивом, но они жестами объяснили, что это они нас угощают. Мы приняли угощение. В свою очередь я угостил их сигаретами. Мулатка отказалась, а парень взял две сигареты. Одну заткнул за ухо, а другую закурил и, похвалив табак, стал опять нам что-то объяснять. Но тут к нам подошла пожилая разбитная женщина африканской наружности, похоже из их же компании. Спросила нас: « Русо?» « Русо, русо», - ответили мы, и она пальцами шлепнула себя по уху, лопухи, мол, и нечего с ними время терять, и пошла от нас. Парень с мулаткой последовали за ней и растворились в толпе. Наверное ругали нас на своем языке. Зря только потратились на нас. А мы с Алексеем допили халявное пиво и вернулись « на круги своя».
На следующий день с утра отправились в туристический центр Гуанама. Здесь по искусственному каналу 45 минут на большом катере плыли до большого озера, на берегу которого находится музей под открытым небом. Здесь восстановлена в подлинном виде деревня индейцев, которые жили до пришествия испанцев. Гипсовые скульптуры изображают жизнь и быт индейцев. Вот сидят две женщины, чинят рыболовную сеть. А вот индеец ловит крокодила. Мы зашли в шатер, сделанный из листьев пальмы и отличающийся от других жилищ большими размерами. Это жилье вождя. Две гипсовые скульптуры изображают двух индейцев, сидящих в центре шатра и курящих из длинных трубок табак носом.
Туристический центр размещен на небольших островках, соединяющихся между собой деревянными дугообразными мостами.
Недалеко от Гуанамо находится национальный крокодилий питомник, который мы посетили. В этом питомнике находится около тысячи особей, начиная от маленьких ( полметра ) крокодильчиков и кончая огромными, достигающими шести метров, гадами. Весьма жутковатое зрелище.
Крокодилов кормят один раз в неделю лошадиным мясом. Для этого специально откармливают лошадей на ферме, которая находится недалеко от питомника. Крокодилы ведут малоподвижный образ жизни: или сидят в воде, или греются на солнышке. Раскроют свою зубастую пасть и подолгу так лежат без движения, как каменные. Желтые глаза с вертикальными черточками зрачков тоже неподвижны. Проходы для зрителей отгорожены от крокодилов прочной металлической сеткой. Сопровождающий нас смотритель рассказал, что как-то раз в питомнике объявился крокодил-канибал. Он начал пожирать своих сородичей. Пришлось пристрелить.
 Водоемы для крокодилов представляют из себя сеть пересекающихся каналов, шириной в несколько метров. Через них в местах следования перекинуты небольшие деревянные мостики с перилами. Можно постоять на мостике и полюбоваться, как совсем рядом внизу плавают кровожадные рептилии.
На следующий день мы отправились в город Морон. Проезжали провинцию Сан Фуэгос. Это самая маленькая ( 296412 человек) , но самая красивая провинция. Город Сан Фуэгос считается жемчужиной юга. В этой провинции мы проехали мимо строящейся первой в стране атомной электростанции. В строительстве ее кубинцам помогают наши советские специалисты. Строительством руководит Фидель Кастро младший. В провинции Сан Фуэгос мы проезжали плантацию манго. Это желтовато – зеленый, величиной с небольшую дыню фрукт; мякоть оранжевая, сладкая, нежная, душистая, но с привкусом скипидара.
На Кубе нет персиков, сливы, винограда, абрикосов, но растут привычные для нас помидоры, лук, картофель, дыня, арбуз, кукуруза.
На Кубе два основных источника доходов: фрукты и туризм. Приведу небольшую справку. В середине восьмидесятых годов прошлого века население Кубы составляло восемь миллионов человек плюс два миллиона туристов ежегодно. Это в точности соответствовало количеству населения и туристов в Москве.
Но, предлагаю Вам, уважаемый читатель, если Вы еще здесь , продолжить путешествие по чудесному острову. Куба воистину прекрасна своей неповторимой природой, мягким климатом, и, не смотря на высокую температуру, чувствуешь себя прекрасно, так-как море, окружающее со всех сторон остров, создает благоприятные условия для всего живого. Не зря Э. Хеменгуэй прожил здесь много лет и написал лучшие свои произведения. Нам показывали дом, где он жил , и ресторан, где обедал.
По дороге в город Морон мы проезжали горы Скамбрия. В этих горах после революции скрывались банды контрреволюционеров, которые впоследствии были ликвидированы.               
На пути старинный город  Тринидат, основанный в 1514году. В нем почти нет асфальта. Все улицы вымощены булыжником и очень узкие. Наш автобус с трудом поворачивал на другую улицу на перекрестке. Туристические автобусы на Кубе большие и комфортабельные. Их Кубе поставляет Франция в обмен на фрукты, а Япония снабжает сантехникой и кондиционерами тоже за фрукты. Словом – бартер. У нас в России много средств уходит на то, чтобы защититься от холода. На Кубе наоборот – спасаются от жары. Им, конечно, легче: не надо ни отопления, ни теплой одежды. Круглый год лето. Лестничные марши домов, в основном, не внутри зданий, а снаружи. Тоже выгодно, больше жилой площади. Зато нужно много кондиционеров. В городе чуть ли не в каждом окошке кондиционер, а это удовольствие не дешевое.
             В Тринидате дома, в основном, старинной постройки из серого камня. Такое впечатление, как будто мы по времени переместились в средневековье. Встречаются улицы с весьма пессимистическими названиями, видно оставшиеся со времен колониальной эпохи Кубы, такие названия как улица Разочарования, улица Печали, улица Бедности.
На восьмой день наша группа отправилась в поселок под названием Флоренция. Когда-то давно здесь жил один инженер из Италии. Он увидел, что местность очень похожа на итальянскую и так назвал ее. Здесь мы совершили незабываемое путешествие в горы верхом на лошадях. Лошади спокойные, специально подготовленные для туристов. Нас сопровождали два ковбоя в больших широкополых шляпах. Тихий ход лошадей давал возможность насладиться прелестью природы здешних мест. Даже высокая температура воздуха ( выше 30 градусов) не была помехой. Горы здесь невысокие, поросшие тропическим лесом.
Доехав до поляны, мы остановились на отдых, немного подкрепились. На поляне стоял длинный стол, сколоченный из досок и скамейки, а сверху навес от солнца. Нам дали по большому куску жареного мяса и ананасы. После трапезы мы повалялись на мягкой лужайке, на которой росла интересная трава с листочками в виде сердечек. Она, как живая. Дотронешься до неё, и она складывает листочки, как бабочка крылья. Проведешь ладонью по лужайке, и трава как будто съеживается. Потом потихоньку листочки раскрываются, осторожно, пугливо, как будто в ожидании очередного подвоха. Интересно. Отдохнув, мы отправились в обратный путь по узкой тропе вниз. Когда выехали на равнину, ковбои гикнули, щелкнули хлыстами, и лошади галопом понесли нас  по ровной местности. Метров триста проскакали до туристической базы. Первый раз в жизни я прокатился верхом на лошади, и, наверное, последний.
Следующий весь день мы провели в пути в Гуанама. Вечером разместились в туристическом центре Плая Хермос. На ужин был чай, единственный раз за всё пребывание на Кубе. Кубинцы чай не пьют, только кофе. Может быть поэтому  средняя продолжительность жизни  у кубинцев 36 лет. Многие умирают от сердечной недостаточности. Об этом нам рассказала Марица. Чай на Кубе почти не выращивают. Только в одном местечке, где-то в горах, имеется небольшая плантация.
На следующий день мы покинули Гуанама. Проехав мимо гор Сорариа и минуя провинцию Гавана, недалеко от города Сороа мы посетили ананасовую плантацию. Почва и климат этой провинции очень благоприятен для ананасов. Земля здесь вязкая, как глина и красная, как окись железа. Наверное и впрямь здесь много железа в почве. А климат как в бане  -  жарко и сыро.
Директор кооператива рассказал нам как выращивают и собирают ананасы. Ананас сажают и выращивают как картошку: полют, рыхлят почву. Не зря ананас называют кубинским картофелем.
Здешняя плантация большая. Площадь ее составляет 200 га и, естественно, штат работников, обрабатывающих плантацию большой. Все они живут здесь же, рядом с плантацией, в большом трехэтажном многоквартирном доме.
Под конец нашего визита нас угостили ананасами. Таких ананасов я нигде и никогда не ел.
На Кубе очень много пещер в гористых местностях. В каждой провинции имеются пещеры. Одну из них у города Пенар дель Рио, оборудованную под дискотеку, мы посетили. Об этом я уже рассказывал ранее. Здесь же нам показали огромный рисунок  на скале в одной из долин. В эту долину приезжал Фидель Кастро. Место ему очень понравилось, и он велел на скале сделать рисунок. Этот грандиозный рисунок высотой 120 и шириной 180 метров был сделан водостойкой краской. На нем изображена как бы история этой местности от полиозойской эры. Изображены раковины моллюсков, бронтозавры и на переднем плане люди. Этот рисунок постоянно обновляется. Специальная группа художников из девяти человек следит за рисунком и занимается его реставрацией.
Хотя на Кубе выращивают много табака ( и хорошего табака ) , но весь, похоже, продают, оставляя себе отходы, да и те, наверное, перемешивают с травой. Я пробовал местное курево. Оно, как говорится, оставляет желать лучшего.
В поездку, кроме всего прочего, я взял курево. На всякий случай с запасом, но все равно не хватило, так-как у многих наших курильщиков сигареты быстро кончились, и пришлось делиться, да еще кубинцев иногда угощал. Пришлось идти в киоск за сигаретами. Хорошо еще, что это случилось за день до завершения нашего тура.
Табак на Кубе, как и все прочее, дорогой. В киоске оказался только один сорт слабеньких без фильтра, типа нашего « Солнышка» или « Шипки» , сигарет. Я выкурил одну сигарету. Что курил, что радио слушал – не накурился. Пришлось сразу еще одну закурить. А пачка стоит 80 сентао. За эти деньги у нас в Союзе можно купить четыре пачки « Примы». Я в то время только « Приму» и курил.
А когда мы уже летели домой, я спросил у стюардессы, которая провозила мимо меня тележку, заставленную всевозможными напитками, начиная с « боржоми» и заканчивая коньяком – нет ли у них случайно сигарет. «Конечно имеется, и очень обширный ассортимент,» - ответила она. « И «Прима» есть?» «Конечно». Я протянул ей червонец, наш советский червонец с вождем мирового пролетариата на купюре. «Извините, но только за доллары. Страна нуждается в валюте», - вежливо отказала девушка. И здесь этот пресловутый доллар. У меня не нашлось слов, чтобы выразить свою глубокую « благодарность» за столь «ненавязчивый» сервиз для своих же соотечественников. Пришлось  « стрелять» курево у соседа. Со мной вместе у иллюминатора сидела кубинская пара, супруги. Они летели к нам, только я не понял, как туристы, или по делам.               
 В последний день пребывания на Кубе мы еще раз побывали в ее столице Гаване. Простились с ее красивыми зелеными улицами, приветливыми, веселыми гаванцами и вечером вылетели в Москву.
 Прощай, Куба. Прощай, остров свободы. Свободу ты завоевала, теперь, имея эту свободу, возрождайся и вставай крепко на ноги. А мы тебе поможем.
  Конечно, это всего лишь малая часть всего того, о чем бы можно было рассказать. У меня получилось все очень кратко и лаконично. О Кубе же можно рассказывать без конца.






                СУНДЫРЬ


Так называется небольшой затон на Волге немного пониже Васильсурска на территории Марий Эл, где базировалась одна из обстановочных бригад Горьковского участка пути.
Здесь на небольшом расстоянии друг от друга находятся две деревни: Сундырка и Суптырка. Местность холмистая, и за холмами этих деревень с берега не видать. Поэтому не могу сказать – велики ли они.
Не знаю как сейчас, но в начале девяностых цивилизация до них, похоже, не добралась. Здесь даже не было магазина, где можно было бы купить хотя бы хлеб. Поэтому его здесь пекли сами, а муку им доставлял плавмагазин, который снабжал колпитом  наш техфлот.
В этом месте Волга широкая, но заход в Сундырь очень узкий и зигзагом, заходить в него нужно очень осторожно, строго по створам. Глубина и затона, и захода в него минимальная, поэтому приходится закрывать вентиля ящика забортной воды, чтобы в него не попала взбаламученная винтами вода.
В 1990 году, после первого года обучения в ШКС  ( школа командного состава) я проходил практику на теплоходе СТ-«Утёс». Это солидное судно, оснащённое краном грузоподъёмностью 16 тонн. Один раз мы наведывались в Сундырь. Уж не помню, зачем мы туда ходили. Может быть, по пути завозили какое-нибудь оборудование для обстановки, а может быть, просто решили заночевать там. Но нет, второе вряд ли могло быть причиной, так как корячиться в этом «болоте» весьма проблематично, особенно для такого крупного судна, как «Утёс». Для ночёвки лучше найти другое место.
К затону мы подходили ближе к вечеру. Весь день был ясный, а тут, откуда ни возьмись, набежали тёмные тучи, поднялся сильный ветер, и река сильно заволновалась. Теплоход стало раскачивать на волнах, и, конечно, заходить в затон было просто невозможно. Капитан решил встать на якоря. Бросили два якоря – один с носа, другой с кормы. Так простояли до утра. С утра пораньше стали поднимать якоря. Подняли сначала кормовой, а когда стали поднимать носовой, оказалось, что он тащит за собой затонувшую рыболовную сеть. Сеть была метров тридцать длины, с крупной ячеёй, сплетённая из толстой зелёной  жилки. Но поплавки на ней были из какого-то мягкого пенопласта. Он, как губка, вобрал в себя воду, и сеть утонула. В ней, правда, было много крупной рыбы, но она почти вся пропала. Пригодной из неё мы выбрали всего с полведра. Сеть мы достали из воды и очистили от мусора. Это было муторное занятие. Сеть была вся усеяна какими-то веточками в виде маленьких кораллов, не желающих отцепляться от неё.
Эту сеть мы потом пытались ставить со шлюпки. Поставить поставили, но потом её не нашли. И «кошку» кидали – бесполезно. Надо было прежде заменить поплавки, но заменить было нечем. Ну и бог с ней. Как пришла, та и ушла.
Подняв якоря, мы потихоньку пролезли в затон и пришвартовались к небольшой наливной баржонке, служившей причалом. А через некоторое время в затон зашёл плавмагазин. Он привёз для местных «аборигенов» муку, и мы с нашим краном оказались как нельзя кстати. Может быть, это и было нашей основной задачей?
Марийцы уже стояли на берегу с подводой из двух телег, запряжённых лошадьми. Они, видно, заранее связались с плавмагазином по рации и поспешили к затону. Два мужика, сидя на телегах, покуривали самокрутки. Несколько женщин сгрудились у телег в ожидании мешков с мукой. Все небольшого роста со смуглыми, загорелыми лицами.
Когда кран опустил на землю поддон с мешками, женщины бойко, суетливо накинулись на них и начали грузить муку  на телеги. Мужики даже не сдвинулись со своих мест, как сидели с самокрутками в руках, так и остались сидеть, как будто всё это их не касается. Мне показалось это весьма странным. Я высказал своё недоумение продавщице плавмагазина, которая стояла рядом со мной на палубе и тоже наблюдала за работой мариек.
- Не обращай внимания – со смешинкой в глазах сказала она. – Это у них в порядке вещей. Берегут мужиков своих. Как-то раз мы привозили им муку. Так они, бабёнки, с плавмагазина по трапу на берег мешки таскали да на телеги грузили. А мужики-то вот также посиживали да покуривали. Я возьми да и скажи одной: «Это почему мужики-то вам не помогают?» Лучше бы я не спрашивала. Как она накинулась на меня! «Не твоё, - говорит, - дело. Мне, - говорит, - мужик в постеле нужен». Вот тебе и пожалуйста!
Да, остаётся только позавидовать. Но, неужели марийки в самом деле так берегут своих мужей? Что-то не очень верилось в глубине души. Это было что-то из мира фантастики. Тут, может быть, ещё сказывается влияние матриархата, который, как я слышал, с давних пор коренится у марийцев. Не могу утверждать. Но через год, когда я уже работал на ОС – 4 старпомом, мне ещё раз довелось быть свидетелем того, как марийки берегут своих марийцев.
На ОС-4 я работал сразу после окончания ШКС в качестве первого штурмана-первого поммеханика, или просто старпома, как выражаются на речфлоте. Хотя на оэске (так обычно мы называли свой теплоход) я мог работать капитаном, так как судно небольшое, а ШКС я закончил с повышенным дипломом, но капитанов и без меня хватало. Даже, когда через год я продипломировался и мог работать капитаном-механиком на судах первой группы речного и озёрного флота (это суда мощностью до 500 л.с.), вакантных мест не было. Работа речника в то время была престижной и хорошо оплачиваемой. Речник, волгарь – это звучало гордо. Тем более, на речфлоте имелся немаловажный стимулирующий фактор, как колпит – бесплатное питание. Это, понятное дело, огромный плюс для семейного бюджета. А, чтобы ещё больше заинтересовать речников, было введено совмещение. Например – капитан-механик, или, как у меня – первый штурман-первый поммеханика и т.д. Повариха, например, у нас на судне была оформлена ещё и колпитчицей. Ей ещё доплачивали за стирку постельного белья для экипажа и уборку в надстройке. Платили хорошо, только работай, не ленись. А работы у нас хватало. По всему Горьковскому участку пути от Рыбинского водохранилища до Новочебоксарска, а также на Оке от Горького до Сеймы были расставлены, работали дноуглубительные машины, которые мы обслуживали.
Наша посудина представляла из себя небольшой танкер со сложной и мощной вакуумной системой откачки. Весь трюм был напичкан различными насосами, вентилями, задвижками, и кругом трубы, трубы, трубы… Не так-то просто разобраться в этой системе. И на палубе тоже кругом одни задвижки. А в отдельной рубке – пульт управления с множеством кнопок для включения насосов. Над палубой возвышались три большие ёмкости-цистерны. В каждую умещалось по 40 тонн. Две мы использовали для забора подсланевых вод у земснарядов и всех судов технического флота, а в третьей «банке» было машинное масло, которым мы снабжали обстановочные бригады, ведь в каждой бригаде имелся катер «Ярославец». Это сильный и надёжный катер. Не зря их использовали во время войны, устанавливая на них крупнокалиберные пулемёты. На некоторых из них в носовой части остались станины для пулемётов – круглые платформы, закреплённые большими болтами. Судоходная инспекция тоже использует этот катер, только он у них, в отличие от других, выкрашен в белый цвет.
Я немного отвлёкся, но это, в основном, для того, чтобы было понятно, для чего мы отправились в Сундырь. Как я уже сказал, затон не глубок и сам по себе не велик. Мы осторожно прошли вдоль берега, где поглубже, и пришвартовались к баржонке.
День клонился к вечеру. Диспетчер нас не беспокоил, и мы решили здесь заночевать. В затоне было тихо. Летний жаркий день остывал, и вода затона была гладкая, как стекло. Я ушёл к себе отдохнуть, но, войдя в каюту, увидел в окно плывущую по затону большую деревянную лодку. Она медленно продвигалась метрах в сорока от берега. Там было совсем мелко и росли густые водоросли до самой поверхности воды. В лодке было двое: мужчина и женщина. Я, глядя в окно, как на экране телевизора наблюдал за ними.
Мужчина сидел на корме и дымил самосадом. Дым от самокрутки висел над кормой лодки. От этого она была похожа на меленький пароход. Женщина сидела на вёслах и гребла. Гребла она неспеша, но привычно и уверенно, работая всем корпусом, то наклоняясь, то распрямляя спину. Было видно, что для неё это обычное дело. Заплыв на середину затона, мужчина с женщиной поменялись местами. « Ну вот,  - подумал я, - это другое дело. Проснулась всё-таки совесть у мужика». Но мои мысли по поводу восстановившейся справедливости были преждевременны. Мужчина взялся за вёсла, а женщина взяла в руки, лежавшую на дне лодки, косу с коротеньким косьём, и давай ею выгребать из воды водоросли. Мужчина делал один взмах вёслами, и пока лодка двигалась, женщина успевала несколько раз запустить косу в воду и затащить в лодку скошенные густые, тёмно-зелёные, сочные водоросли. Когда лодка начинала останавливаться, мужчина опять делал гребок, и опять женщина размашисто запускала и запускала косу в воду.
Мне приходилось косить траву, и я по своему опыту знаю, что это занятие не из лёгких, но косить водоросли в воде, я думаю, это гораздо труднее. Тут надо много силы и большой сноровки. Я смотрел и диву дивился – как такая небольшого роста и слабая на вид женщина может справляться с такой работой, да так ловко и, глядя со стороны, легко и просто.
Видимо, водоросли предназначались для домашней скотины, они ведь очень питательные и полезные. Когда лодка до краёв была наполнена водяной растительностью, мужчина с женщиной опять поменялись местами. Женщина взяла в руки вёсла и уверенно заработала ими. А мужик опять уселся на корме, закурил и сидел, ссутулившись, как будто это он только что косил водоросли.
Вот такая история. Хотите верьте, хотите нет. А в Сундыре я больше ни разу не был. Не довелось.