Последний час

Гремели взрывы! Жались небеса!
Рыдала наледь брызгами асфальта!
Мы шли безоговорочно туда,
Где смерть росла в тугих цепях базальта.

Мы шли, не чуя сил своих и ног.
Мы шли вперёд по краю пыльной карты,
Смотря на отдалявшийся порог,
Где нас ждала старуха в чёрном платье.

Она смотрела вслед, не видя нас,
Но помнила, однако, мое имя.
Она не замечала длинных ряс,
Твердя, молитву: «Будьте же живыми».

Но не сбылось. Друзей уж нет со мной:
Один закопан вражеской «Пантерой»,
Другого погубил неравный бой.
Двоих забрали в Польшу, на галеру.

Смотрю вокруг — Россия… будет жить?
Останется ли что-то от пожаров?
Я не вернусь, наверно. Не прибыть
Мне к берегу, не скрыться от радаров.

Мой спрятан дом за рощей тополей,
Сгоревших на войне почти до тлена.
Привычных больше нет ржаных полей
И нет таких знакомых стогов сена,

Где мы, бывало, с мамой поутру
Ходили на ручей вдвоём в субботу.
Там я ловил стальную стрекозу,
Летящую из банки на свободу.

Ловил и бабочек заляпанным сачком,
В разводах грязных и с протёртой тканью,
Он был не нов, но самый был родной,
Скача в моих ладонях пестрой ланью.

Вот только детство кончилось давно.
Нет поля, а ручей зарос, засушен.
И мамы нет. Старухино крыльцо
Пустеет. Бомбой дом полуразрушен.

Держа в руках гранату и ружье,
Сейчас готов проститься я с землею.
Дай, Боже, сил! Не подведи, чутье!
Пусть немец сдохнет прямо здесь, со мною!

Последний час. Последний сделать шаг
И выдернуть серебряную чеку!
Умру? И пусть… подумаешь, пустяк.
Зато останусь просто… человеком.

Как страшно, Господи... Как страшно умирать…
Ну, ладно. Уже поздно волноваться.
Не стать героем… Поздно отступать.
Таких, как я, наверно, тысяч двадцать.

Взревела ночь! Пол заскрипел, смеясь,
И Смерть захохотала хриплым басом:
«Тебя, дружок, не станут вспоминать.
Таким, как ты, не стоит возвращаться».