Проблески

Воспоминания самого раннего детства – младенчества – всегда отрывочны, фрагментарны. Нечасто встретишь таких людей, которые помнят своё младенчество. Обычно это какие-нибудь особенные яркие впечатления, запомнившиеся ребёнку. Мне запомнилось путешествие на больших плетёных санках – такая вот корзина с полозьями – вернее, часть этого путешествия, дальше я, наверное, просто заснул. Но до сих пор завораживает воспоминание того, как меня везли, а я оглядывался назад и смотрел на удаляющиеся заборы, противоположный берег Волги, серое утреннее или вечернее небо и белый-белый снег. Всё казалось таким огромным-огромным, а я был таким маленьким-маленьким. Наверное, мне было неуютно от этой огромности и тревожно, а может на таких санках меня везли впервые, вот и запомнилось. Этот образ мне напоминает нашу жизнь – долгое-долгое путешествие через серую снежность забористой действительности. За спиной – храмы, а впереди дебри, овраги и светлое будущее, которое ещё нужно разглядеть. Детское чувство затерянности на просторах заснеженной равнины не покидает меня и теперь, тревожит, бередит душу…

Ещё одним проблеском стали события, происходившие летом или осенью – время было пасмурное, дождливое. Мне тогда подарили красивую пластмассовую винтовку с не менее красивым пластмассовым штык-ножом, а дедушка научил меня приёмам с этим оружием – уж он-то, отслуживший в армии 8 лет и готовивший пополнение для фронта, разбирался, как учить молодых солдатиков, вроде меня. Я помню, что у меня получалось, помню, как радовался этому, а дедушка был такой большой и добрый. Он, кажется, тоже радовался… А затем, эту мою винтовку почему-то подарили моему двоюродному брату – мы были у них в гостях. Кажется, я плакал. Часто потом мне в жизни приходилось переживать подобные, как сейчас говорят – стрессы. Только к чему-нибудь привыкнешь, только освоишь, научишься – и сразу лишаешься этого…

Помню невыразимые ощущения, когда мне вздумалось пробраться по куриной тропе вглубь зарослей шиповника. День был солнечным, свет, пронизывая колючие своды кустарника, приобретал мягкий зеленоватый оттенок. Это было необыкновенно, сказочно. Когда я попробовал повторить это малышковское достижение следующим летом – у меня ничего не получилось, только исцарапался. Что поделаешь – вырос. Куриные тропы сделались для меня недоступными. А ведь с этими тропами были связаны такие планы!..

Ещё запомнились лики на потолке. Нет, это не видения и галлюцинации, это обшитые фанерой и покрашенные масляной краской потолки. Пара листов имела обычный дефект – сучки, которые под влиянием краски и времени приобрели вид каких-то рыцарских шлемов и неизвестных нашему миру существ. Я подолгу рассматривал их, когда проснувшись утром, лежал и слушал, как бабушка затапливает подтопок или что-то готовит на плитке. Один такой лик напоминал огромную рыбу из сказки о коньке-горбунке. О чём я тогда мечтал – уже и не вспомнить, но, несомненно, о чём-то сказочном…

Устойчивым проблеском сделались переживания по поводу засунутой самому себе в нос горошины. Помню, что никак не мог вытащить – видимо разбухла в носу. Было некомфортно, больно и грустно, ведь даже бабушке не удалось её извлечь из моей многострадальной носопырки. Хорошо хоть боль была не острой, а какой-то ноющей и тягучей. Так обычно болят зубы, когда собираются выпасть. И ноет, и покоя не даёт, и всё время его трогаешь, раскачиваешь, расшатываешь, упиваясь этой сладкой болью. Бабушке удалось уложить меня тогда спать. Ночью я проснулся и громко чихнул! Или наоборот – сначала чихнул, а потом проснулся. Горошина вылетела, и наступило долгожданное облегчение, после чего я снова заснул…

Одно из самых ярких и трагичных впечатлений моей трёхлетней жизни – неудачная попытка меня покрестить. Действующий храм был далеко, за Плёсом. Правда я об этом узнал уже потом, когда повзрослел и, вдоволь наскитавшись, вернулся на родину. В этом самом храме я начал воцерковляться и даже застал пожилого отца Василия, который тогда в детстве меня так и не окрестил. В моей памяти запечатлелся храм и батюшка, причащающий малышей. Мне так хотелось причаститься, мне казалось или я чувствовал, что детям на ложечке дают Что-то необыкновенное и больше нигде, кроме храма, нельзя вкусить эту Сладость. Не помню, как настоятель отказал в совершении Таинства, зато запомнил бабушек, которые твёрдо и убедительно говорили: «Проси батюшку, чтобы покрестил». Я так проникся серьёзностью моего некрещеного положения, что бегал за священником и упрашивал его со слезами: «Отец Василий окрести, пожалуйста, отец Василий окрести, пожалуйста!» Протоиерей Василий остался непреклонен. Откуда мне тогда было знать, что он спас карьеру моего папы, что приходской староста непременно бы донёс куда следует. Как, впрочем, и не знал я слов бабушки Шуры – папиной мамы, которая ходила со мной в храм. Она с обидой сказала тогда священнику, что всё равно считает меня крещёным.
Кто знает, кто знает. Может, я тогда был крещён собственными слезами, и несомненно, что эти мои детские слёзы были услышаны Там… Видимо, Богу было угодно испытывать и воспитывать меня уже в таком возрасте…

Кострома, 06.11.2019 г.