Некрасивая?

Поэзия так же многогранна, как порождающая её человеческая душа: у скучных поэтов нет-нет да попадаются среди однотипных стихотворных кирпичиков золотые проблески, а у великих – пустая порода в сокровищнице. Причём именно такие пустышки, всё же огранённые истинным талантом, пользуются у нас спросом, тогда как настоящие драгоценности кажутся либо недостаточно яркими, либо слепят взгляд.
Если бы я составлял хрестоматию худших стихотворений лучших поэтов, то на одной из первых страниц поместил бы уже и так хрестоматийную «Некрасивую девочку» Николая Заболоцкого, стихотворение достаточно мощное, чтобы крепко сложиться и пойти по миру, но всё же глубоко ошибочное. Знакомые с русской поэзией прочтут наизусть прежде всего его концовку:

А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

И не прогадают : именно эти четыре строки тоненько-тоненько скрепляют текстовую башенку с небом. Уже на поверхностном уровне они годны на то, чтобы необидно подтрунивать над забывшей накраситься девушкой – а в глубине мерцает нечто древнее, перекликающееся со Священным Писанием, где говорится:

«И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме». (Евангелие от Матфея, глава 5)

Тогда как у поэта евангельская мысль продолжена: огонь незримо светит даже под сосудом, а все в доме прославляют его.
Хорошие строки, хороший вступительный экзамен не столько даже на понимание поэзии, сколько на простой сердечный ум. Остальной текст излишен. Тем, кто способен ответить на риторический вопрос в конце, ничего объяснять и рассказывать не нужно, а остальным– «если надо объяснять, то не надо объяснять».
Стихотворение начинает разрушать само себя, стоит заглавию соприкоснуться с зачином:

Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.
Заправлена в трусы худая рубашонка,
Колечки рыжеватые кудрей
Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
Черты лица остры и...

Стоп, а разве плохо напоминать лягушонка? Природа не терпит уродства, а люди бывают подобны множествам других существ от лис и медведей до лягушек и кузнечиков – всё слава Богу, лишь бы в подобии дышало естество. А если это так, то колечки рыжеватые кудрей не менее прекрасны, чем запомнившиеся Мандельштаму каштановых прядей осечки, длинный рот щедр на долгие улыбки, а черты лица заострены самым искусным Творцом.
Проблема «Некрасивой девочки» даже не в том, что стихотворение это нравоучительно и прямолинейно – высокие образцы словесности нередко встречаются и в басенном жанре, а поэту дозволено обличать хлипкую окружающую действительность и дурацкую житейскую мудрость. Нельзя только в угоду публике притворяться глупее и приземлённей, чем ты есть. А Заболоцкий, к сожалению, занимается именно этим, когда упорно делает вид, будто позабыл, что такое красота. Вот только притвориться в настоящих стихах невозможно – и тут он на некоторое время почти перестаёт быть поэтом. В тот самый момент, когда в стихи врывается обывательское «некрасивы» впустивший его стихотворец взаправду падает в ловчую яму пошлости, откуда до спасительной кульминации уже не идёт, а прихрамывая, прыгает на одной ножке через трещины между взаимоисключающими утверждениями:

И пусть черты её нехороши
И нечем ей прельстить воображенье, –

и тут же:

Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.

Браво, через морализаторский спотыкач великий поэт Заболоцкий наконец-таки заново постигает простой факт, известный даже естественным наукам: около 80% информации при общении мы получаем невербально, то есть как раз от грации, сквозящей в любом движении. А человек, пока он живёт на земле, почти никогда не бывает неподвижен, работа духа внутри нас совершается непрерывно. Следовательно первое из вышеприведённых двустиший ложно.
Конечно, у Заболоцкого есть и другие неудачные стихи, но вряд ли есть более чуждые сути поэзии, чем «Некрасивая девочка». Если поэзия, по Бродскому – видовая цель человечества и единственно возможные слова в единственно возможном порядке, а по Мандельштаму – осознание своей правоты, то откуда там взяться уродству? Пространства человеческого слова противятся понятию о «некрасивости» столь же твёрдо, как пространство Слова Божьего. Хотя поэзия объемлет всё, что есть и могло бы существовать в мире – в том числе злобу, уродство, вражду – но даже тьма здесь так завораживает гармонией, как не в состоянии заворожить серенькая «некрасивость», существующая лишь в замыленном взгляде смотрящего:

На солнечном жару дохлятина варилась,
          Как будто только для того,
Чтобы сторицею Природе возвратилось
          Расторгнутое естество.

И небо видело, что этот гордый остов
          Раскрылся пышно, как цветок,
И вонь, как если бы смердело сто погостов,
          Вас чуть не сваливала с ног.

(Шарль Бодлер, перевод Сергея Петрова).

И даже есенинский кабацкий бред, облачённый в стихотворный корсет, завершается покаянным:

Дорогая… я плачу…
Прости… прости…

Итак, если в поэтическую среду попадёт нечто в нашем понимании некрасивое – хотя бы одна пылинка – то далее возможны три исхода:

1. Новоявленную пылинку озаряет могучий солнечный луч, указующий нам, что следует вымести;
2. Поэзия выстраивает вокруг пылинки жемчужину, как её уродство своей гармонии;
3. В свете поэзии становится видно, что пылинка – на самом деле крупица звёздной пыли.

Именно о последнем случае пытался выразиться Заболоцкий – да только речь завела поэта куда-то далеко вниз и запутала, так что он насилу вышел к действительно важному четверостишию. Слава Богу, это были не последние, хотя и поздние его стихи. До последних мгновений земной жизни Заболоцкому не раз удавалось выпустить мерцающий огонь из сосуда. В одном из последних его стихотворений «Старость» взгляд почти не задерживается на внешних приметах,  выявляя всюду это чистое сияние:

В неясной мгле существованья
Был неприметен их удел,
И животворный свет страданья
Над ними медленно горел.

Изнемогая, как калеки,
Под гнетом слабостей своих,
В одно единое навеки
Слились живые души их.

И знанья малая частица
Открылась им на склоне лет,
Что счастье наше — лишь зарница,
Лишь отдаленный слабый свет...

А на «Некрасивую девочку» я хотел бы ответить, минуя и поэта, которого уж и так порядочно и безответно изругал, и девочку, о которой ничего не знаю. Прямиком к Источнику творчества:

Как пленительно, о Боже,
всё живущее кругом,
что поётся стройным ладом
под Твоим любовным взглядом!
Как уродливо оно же,
упоённое грехом
и под сладким, вязким ядом
обернувшееся адом!