Капельками клубничного киселя

Ему нравилось быть самым нижним ангелом из двенадцать висевших на рождественской ёлке. Ульрих - именно так, заливисто хохоча и щурясь, будто от здорового солнца, звала его хозяйская дочка Анна. В этом было что-то рыцарское, если опустить детскую усмешку в уголках её сверкающих капельками клубничного киселя губ. Так чувствовал он сам, белоснежный, круглолицый, с пышным ободком серебряных локонов - и всё же гордый своим положением в этом бессменном ёлочном обществе. Ульриху, как и любому другому фарфоровому ангелочку на разряженной хвойной красавице, полагалось отпечатывались в своем фарфоровом сознании рассветные гримаски счастья на детских личиках, ловить довольные выражения физиономий постарше и незаметно подмигивать хозяйской чете - мол, дело сделано, господа, чудо случилось! Но как быть со слезами? Думаете, им не место в этой волшебной атмосфере? Эх! Вот распластался в углу сшибленный с ёлки мячиком крошка щелкунчик, а неподалеку от него переливаются всеми цветами радуги осколки остроконечной звёзды. А слышны ли вам едва различимые в сонме праздничных звуков всхлипывания? Это утирается передником юная служанка господ, в очередной раз вспомнившая о потерянном два года назад младенце. А там, за закрытой дверью, заходится кашлем седовласый глава семьи. Неужто это последнее его Рождество... А вот на карниз примостилась сизая голубка. Она тоже плачет, потрясая на ветру израненным крылом. Дальше лететь нет сил. Трах! - соседский мальчишка-шкодник запустил в этот печальный символ мира невесть где раздобытый остроугольный булыжник...
И в полночь, когда часы беспристрастно отсчитывают мгновения вечности, крошка Ульрих, сжав свои  фарфоровые кулачки, спускается с нижней еловой лапки и идет-бредет по огромному засыпающему и спящему дому, чтобы осушить ручейки слез, чтобы  погладить серебряные нити волос и поцеловать цветущую мелкими кудрями макушку. Чтобы разделить боль и страх. Оттуда, с самого низа, он, маленький воин, смотрит на своих полуотвернувшихся или задравших головы к Господу собратьев. Ну как же!.. А как же?.. Стало быть, в эту волшебную ночь один лишь Ульрих(и вновь перед глазами кисельные губки непоседы Анны) знает,что нет Бога там, пока он так нужен здесь.А если Отец не успевает, на посту всегда оказывается его покорное дитя: он-то не подведёт, он непременно утешит и всё поделит надвое.
Бом! Бом! Бом!..