Поцелуй цыганки

 
  Поцелуй цыганки
 
           Пылает страсть темнее ночи,
           Огнём сверкают ясны очи;
           И сердце поцелуй томит,
           И пышет жар с Её ланит!
 
    Чёрные кудри юноши ниспадали до плеч. Большие карие глаза горели неистовым огнем, полыхали как степной пожар. Короткий, тёмный, как ночь, плащ, усеянный серебряными звездами, что сияли в ночи, плащ "Звёздного юноши", "Принца Ночи", прикрывал юношу. Это был юный надменный бог, который хотел видеть весь мир у своих ног.
    Проходя через базарную площадь, юноша увидел цыган. Они показались ему дикими и грязными, но, заинтересовавшись, подошёл к ним. И среди них вдруг заметил молоденькую босоногую цыганку в длинной красной юбке, с копной чёрных, как смоль, волос. Дикая, как кошка, смелая, дерзкая, она двигалась так быстро, так легко, подобно бегу горного ручейка. Огнеокие глаза её горели, как два раскаленных угля. Глянет — словно золотом одарит! Она так и кружилась, так и кружилась, заламывая в танце точёные худенькие ручки, и как будто бы пела: «Гори! Гори! Гори во мне дьявольский огонь, разгорайся!»
    — Какая откровенная и своенравная красота! Какое воспламеняющее очарование! — юноша не мог оторвать от неё жадного взора, — так сильно, с первого взгляда она очаровала его. Он вынул из кармана золотую монетку и поманил ею цыганку. Она не замедлила приблизиться. Глаза её так и вспыхнули, когда увидели деньги. А он просто отдал ей денежку со словами:
    — На, купи себе что-нибудь!
    Цыганка удивленно улыбнулась, схватила монету и крепко зажала её в маленький кулачок, затем быстро спрятала и обняла юношу так крепко и страстно, что он содрогнулся в её объятиях; быстро поцеловала его в щеку и, смеясь, побежала прочь...
    Юноша стоял пораженный и смотрел ей вслед, нежно касаясь пальцами щеки в том месте, куда его поцеловало это очарование. Потом поднес пальцы к губам и поцеловал...
    И как он был счастлив, сорвав дерзкий поцелуй юной красавицы! Мутящий чувства поцелуй был так пьянителен, как глоток губительной любви, и ему довелось его испить.
      

    Поцелуй цыганской страсти

    Вечерний базар тонул в дыму костров. Воздух гудел от звона бубнов, хриплого смеха — здесь, среди пестрых шатров, пахло жареным миндалем, конской потом и медными монетами. Цыгане, черноглазые и гибкие, как пламя, кружились в танце, а их тени, длинные и острые, метались по пыльной земле, будто пытались вырваться за пределы этого шумного ада. 

    И среди них — она. 

    Босоногая, в юбке, сшитой из заката и вина. Её волосы — чёрный вихрь, в котором можно потеряться навсегда. Когда она двигалась, казалось, не она танцует, а сама ночь обвивается вокруг её хрупкого стана, шепча древние заклинания. Глаза — два угля, выхваченных из костра: один взгляд — и на коже остаётся ожог. 

    Юноша, застывший в тени, сжал в ладони золотую монету. Его плащ был тёмен, как провал между звёзд. Юный бог был прекрасен — надменной красотой. Но сейчас в его жилах бушевало чужое, дикое — через трещину в душе просочилась тьма. 

    — Эй, красавица! — крикнул он, бросая монету к её ногам. 

    Цыганка замерла, медленно наклонилась — гибкая, как змея перед ударом. Подняла золото, зажала в кулаке, а затем рассмеялась: 

    — Заплатил — значит, твой, — прошептала, и прежде, чем он понял, она уже прижалась к нему. 

    Её губы обожгли щёку — как укус, после которого остаётся синяк в форме сердца. Запах кожи — дым и нечто запретное. Она отпрянула так же стремительно, как появилась, оставив его смятенным. 

   В груди звучал её смех – и понимание: 
   Я уже отравлен.

    Или
   
    Она была огнём, завернутым в алую юбку, искрой, вырвавшейся из костра ночи. Её кудри — чёрный дым, вьющийся в такт дикому танцу, а глаза — два угля, брошенные в темноту, чтобы жечь, а не светить. 
    Юноша, прозванный «Принцем Ночи», «Звёздным Принцем», шёл сквозь шум базара, и его короткий плащ, сотканный из тьмы и серебряных звёзд, струился, как река, уносящая отсветы луны. Он нёс себя гордо — с надменностью, с уверенностью, что мир уже склонился перед ним. 
    Внезапно он увидел цыганку. 
    Босоногая, звонкая, как медный колокольчик на ветру. Кожа её отливала тёплой медью, будто загар не сходил с неё даже зимой. Руки — гибкие плети, запястья — тонкие, как стебли полыни. А взгляд… Он не обжигал — он въедался, как соль в рану. 
    — Гори! — будто пело её тело, кружась в вихре алой юбки. — Гори, пока не останется пепла!
    Юноша замер. Его пальцы сами потянулись к монете — жёлтой, как луна. Бросил ей, небрежно, словно кость собаке. 
    Но цыганка рассмеялась — звонко, дерзко, будто бросила с губ проклятие. Схватила золото, сжала в кулаке и — подскочила к юноше. 
    Её объятия были крепки, как петля. Губы коснулись щеки — мимолётно, но прожгли до нутра. Поцелуй был горяч, как перец на языке, как уголь на голой ладони. 
    И убежала — ветер, уносящий её смех. 
    Юноша коснулся пальцами щеки, будто проверяя: остался ли ожог? Потом поднёс к губам… и вдохнул этот след, как нюхают порох после выстрела. 
    Опьянение — короткое, как удар ножом, яркое, как вспышка пороха. 
    И он понял: этот поцелуй не забудется. 
    Потому что цыганка не целует спроста. 
    Она поджигает.