Февральские тени

– Не знаю, в чём подвох, – стоял, считал до трёх,
а ночью стеариновой лампадкой керосиновой светил в окне на Мойке...
– Привиделось? Постой-ка! Двенадцать...дом?
– И весь в таком...а может, в белом, лего́нько мелом пометил на стене...
– О батюшки! - к войне...
– Да ты окстись! А ну-ка, брысь!
– Так он домашний...
– Не надо шашни со всякими вертеть, - поистине, лишь треть земных осталось...
– Какая жалость! А те вон кто? Свили гнездо...
– Пришельцы бишь) Зимою тишь – на сотни миль, на мо́ре штиль...
– Февраль удвоил тени мистических сплетений?
– Вернёмся к Мойке: солдатик стойкий той ночью снился мне...
– Предвестья на стене, чертил он мелом? Признаюсь, в целом...
– Молчи! - Лампадник прав, и смертью смерть поправ, желанье – в кон...
– Понизим тон. Так то Лампадник был?
– Да-да, в окне светил
на Мойке...
– И сколько
забрал в отместку наших лет?
– Подай, пожалуйста, мне плед, - знобит ужасно...   
– Ответь же ясно.
– В моём альбоме...
По сути, в коме, совсем безлюдно, и день свой судный нельзя узнать...
– Зачем опять?
– Беда что сводня...
– Зажжёт сегодня? И что случится завтра? Изменится ли мантра?
– Меня уже не будет.
– Ну что за словоблуде?!
– Он ночью стеариновой лампадкой керосиновой...
– Но шар земной упруг, на небе – верный Друг.
– Всё теперь едино: исповедь – причина, зло́бство – доброта, в общем, суета...
– Довольно! - ни словечка.
Восьмое. Чёрна речка.