Вечное и личное ii

***                !
Ворона с вороном породы разной птицы,
Не место ворону, в рядах вороньей стаи,
Но могут обе птицы всласть кружиться,
Над городскими крышами летая.

А мне полеты могут сниться, да и только;
Не повезло людскому роду, с крыльями,
И рвется мысль упрямо из неволи,
В миров иных пространства, небом скрытые.

Куда, мысль глупая, стремишься, в бездны горние,
Непостижимые ни чувством, ни фантазией?
Послушай утренний вороний грай, над городом,
Как вздорный бред моей строки, однообразный.

Я к телу данному привык и им доволен,
Ну, нету крыльев – руки есть с ногами.
И пусть во сне мечтой летаю только,
Зато, я твердь земную исшагал.

Другое, на яву, меня пугает;
Что путь свой дошагаю, в одиночестве,
И что родная человеческая стая,
В ее  рядах, дать место не захочет мне.

***               
Теперь я вспоминаю  редко строки
«Серебряного века» мастеров,
Надрывного стенания пророческого
Что мир хмельной, у бездны на пороге.

Что слышен рев стихии беспощадной,
И колокольный гул по наши души.
Что скоро на потеху тьме площадной,
Лампады в храмах ангелы потушат.

И ныне я не верю ясновидцам;
Нет неизбежного, под этим вечным небом.
Порой и мне такое вдруг послышится,
Что в страшных снах не чудилось предтечам.

Полно всего случилось, в веке прошлом.
Но в храмах плещут мягкий свет лампады,
На скорбный и задумчивый лик божий,
И блик слезы, у Богоматери, во взгляде.

Знать не хочу, что сбудется в грядущем.
Я просто душу выжимаю, сколь есть силы.
Еще с ней, во плоти, чуток помучимся,
Еще не всех предавших мы простили.

***               
Пространства уважаю виртуальные,
Я сам неисправимый фантазер,
Да, и всегда мечтал в «обитель дальнюю»,
В стране лесных предгорий и озер.

Как будто недостало четверть века,
Прожить с душой капризною вдвоем?
Ты думаешь, что где-то человек.
От самого себя не устает?

Иному мнится, что  всему виной,
Чего бы мог, да сделать не успел,
Народа мельтешение земного,
Сбивающее творческий прицел.

Другому одиночество помеха –
Накрыло хаосом непрошенной свободы.
Как мог облагодетельствовать всех бы,
Вращаясь, в гуще угнетенного народа.

Я сон предпочитаю телевизору.
Нет ничего на свете виртуальнее,
Чем мыслей оживающие призраки,
Чем личность, в своем собственном астрале.

***               
По мне – так демоны, хотя бы тем, уж, лучше бесов,
Что ни предатели, ни трусы, ни зануды.
С моим мы демоном, взрослели вместе, весело,
Он не оставил, в трудную минуту.

В отличии от мелкой бесовщины,
У демонов харизма и характер:
Есть девы-демоны и демоны мужчины,
Но, чтобы дура-демон и дурак!?

Есть демоны печальные и злобные,
Жестокие, гневливые и дерзкие,
Быть может, чей-то демон сноб и жлоб,
Но нет средь них ни подлецов, ни бездарей.

Нет демонов счастливых одинаково,
Но, и, несчастны все они – по-разному.
Я знаю, как смеются, но как плачут.
Лишь смутно чувствовал, сквозь тьму ослепших глаз.

И вероятно – демон мой, один лишь,
Когда сорокового дня наступит полночь,
Оставит слез горючих у могилы,
Того, с кем поскучать и выпить был не прочь,
Мерцающих кристаллов многоточие.

***               
Холодное выдалось лето,
И мерзнут смиренные кости.
Все лето – лишь серого цвета
Сырая небесная простынь.
Недолгий, по случаю, гость,
Луч тонкий продрогшего света.

Как будто тоска моя серая
Причиной унынья природного.
Конечно, я в это не верю,
Но хмуро смотрю себе под ноги.
Чуть-чуть виновато и нервно.
Скривляя гримасою рот.

Ну, я то, с унынием слажу,
И  кости согрею, чем надо,
Но солнечный зайчик оранжевый,
Блеснет ли, под сонною радугой.
И старый звонок ошарашено,
Гостями обрадует вряд ли.

Все это смешно и чуть грустно,
Не  верю, что жизнь только шутка.
А может, в душе, просто, пусто
Бывает в иные минуты,
И где-нибудь, холод почувствовав,
Нас мысленно в гости зовут?

***               
Не отпускает душу жизнь земная,
Ведет бессонница полночные допросы,
И после снится только белая стена
И обезглавленные трупы папирос.

Я  понимаю зависть оболочки,
Стареть ежеминутно обреченной,
Но сам душе завидую не очень,
Ведь это ей предъявит вечность счет.

Хотя и ясно, что лишь только на земле,
Как личность, существую во плоти,
Что за десяток лишних местных лет,
Придется чем-то дополнительно платить.

А то, что примут там в уплату те стихи,
Которые еще прошепчут эти губы,
Иные неизвестные стихии.
Себе самонадеянно не лгу я.

Я не скажу, что смерть, уж, так пугает,
Или, что жизнь люблю, до помрачения,
Но мне привычна плоть моя земная,
Ну, и души родною стала тень.

Наверно, многие хотели бы воскреснуть,
И ждать смиренно приглашения на Суд,
Жить в теле тяжело, но интересней,
Чем быть бесплотной мыслью Сверхрассудка.

Нет, я – не Гамлет; умереть – уснуть?
Быть, иль – не быть? – Отнюдь, не те вопросы,
Что задает бессонница, беснуясь,
Давя за папиросой, папиросу.

Такого чудака интересует –
После того, как вынесен вердикт,
А будет ли дозволено осужденным,
За бисер мыслей выброшенных в суе,
Рассыпать вновь стихов своих жемчужины,
Пред ликом Вечного Всевышнего Владыки?

***               
Я привык, уже, мыслить в рифму,
Время жизни отмеривать ямбом,
Метафоры эхом усиливать ритм
Души моей пульса слабого.

Строить в шеренги эпитеты, важные,
И приучать к дисциплине глаголы –
Все это проще, гораздо, чем кажется;
Трудно садится за письменный стол.

Трудно общаться с незримым попутчиком,
Слушать, про путь, уже пройденной, на ухо,
Шаг мой за шагом он едко выщучивая,
Нудно жужжит, как осенняя муха.

Помнит он каждый тупик лабиринта,
Все повороты его, за спиною,
Вот так я к рифмам и ритмам привык,
Шуточек мрачных его надо мною.

Что заменила мне эта привычка:
Счастье? А, может быть, тела капризы?
Зря ты грозишь раздвоением личности,
Тени моей разболтавшийся призрак!

То, что за мною ты следуешь днями,
Прав никаких не дает темной ночью,
А в казематах, пока, моей памяти,
Места хватает, за стенами прочными.

Я и терплю потому тебя. только лишь,
Что одиночество осточертело.
Но если сильно меня утомишь,
В слове молчание суффиксом сделаю.

Я ведь не раб, а хозяин привычек,
Вот, захочу и вернусь  к прозе грубой,
Личную жизнь мою вспомню, как притчи,
Всех лабиринтов придуманных судеб.

***               
Возможно, главное отличье человека от всего,
Что дышит, размножается и  ест –
Способность лгать  и лгать кому угодно,
И в зеркало смотреть глазами честными.

Возможно, никому не лжем так часто,
Так искренне и так невозмутимо,
Как самому себе, бессонными ночами,
Прислушиваясь к стуку за грудиной.

Возможно, что страшнее, чем  гордыня,
Сказать душе, какая она сволочь,
И перед ней всю ложь рассудка вынуть,
И звать Всевышнего Психолога на помощь.

Страшнее правды ничего нет в  мире этом.
Поэтому молчат в скиту монахи,
И пишут прозу мудрые поэты
С задумчивой усмешкой  на губах.

Но правда – это, все-таки, лишь призрак;
На гранях  истины мерцание луча.
-- Моя душа, ты самая пречистая! –
Лгу честно я, бессонными ночами.

***               
Что мне Его отмщенье?! – Аз воздам…
Но вспять не повернуть событий ход.
Я знаю – нет уютных мирозданий,
Есть лишь иллюзии надежды и свободы

Есть призрак счастья и расплата всей судьбой,
За миг прикосновения к мечте.
Любовь – души неблагодарная работа,
В эгоистичном хаосе  страстей

Зачем я промелькнул случайной тенью,
Из тьмы небытия, в забвенья душный мрак?
За что душа страдала в этом теле,
И вместе с им боялась умирать?

И если существует где-то все же
Все страсти наши ведающий Некто,
И чувства Его чуть с моими схожи –
Он знает –  и в отмщении счастья нет.

.***               
 Если б я был волшебником,
Жил бы ничуть не лучше.
Мне бы под синим небом
Пива, и солнца лучик.

Истины в пиве, к счастью,
Нет, как и в свете солнца,
Но иногда печали,
Стряхивать удается.

Если  бы был кудесником,
Я бы тоску зеленую,
Синью мазнул небесной
Солнечным тем лучом.

Что мне до истин вечных,
Истинам – до меня,
Выпив пивка под вечер,
Хоть бы себя понять.

***               
Я чувствую – как будто отмирают корни,
Питавшие  подземной силою планеты.
Что будет душу мою нечем очень скоро
Удерживать рассудку тела этого.

И в ней пустот становится все больше,
Там нечто невесомое инертное
Колышется лениво, но тревожно,
Как только  к коже прикоснется легкий ветер.,

Все больше голосов мне что-то шепчут,
Все явственней их зов, из мира горнего.
Стараюсь  зацепиться мыслью крепче,
Зарывшись в памяти спасительны норы

Хоть душу, с каждым вдохом, тяжелее
Удерживать усталому рассудку.
Но должен, видно, он пока еше Земле,
А в небесах, я думаю, дождутся.

***               
Можно ли судьбе быть благодарным,
Как  бесстрастному и строгому врачу,
Что, душа калекою, до старости,
В теле  мается, без доли вредных чувств?

Вряд ли, кто-нибудь мечтает стать философом,
Даже, самым главным  их начальником.
Муравьи, наверно, поразумнее стрекоз;
И уверенны – в чем истинное счастье

Краток век красавиц вертокрылых –
Но мечта, в распахнутых глазах;
Чаша голубого неба крымского,
И кузнечики стрекочущие джаз.

Мне чужды проблемы насекомые –
Я не знаю есть ли Крым и  в чем смысл счастья –
Лишь надеюсь, что нет вечного покоя,
Тем, кто вредно чувствовал, до старости.

***               
Не валяй дурака, Буликов!
Ну, вечность, ну небо, звезды…
Хватит, как загогулина,
Пред монитора ерзать!

Выпей сто грамм водочки,
Литруху пивка вдогон –
Пусть светят себе звездочки,
С трезвого небосклона.

А ты захмелеешь, чуть,
Поймаешь за хвост мечту,
Расправишь плечи и грудь,
И в вечность, вперед, без стука.

Пусть, завтра, Творец, за дерзость,
Накажет, слегка, похмельем –
Но бездна, же, не разверзнется,
И душу оставят в теле.

И будут мерцать, как прежде,
С привычного небосклона,
Звезды, опять, все те же,
В то же стекло оконное.

АВГУСТ 2019