Ветер

ЕЛЕНА КРЮКОВА
ВЕТЕР

КНИГА СТИХОТВОРЕНИЙ

https://ridero.ru/books/veter_4/

               
Гул колоколов и тишина звезд. Безумие сбивчивой речи и безмолвная клятва любви. Чужие жизни, ставшие родными.
На огромной фреске, во тьме и сполохах огня, по земле, а может, высоко над землей идут люди. Они идут из будущего в прошлое.
Мы не помним их имена. Не слышим их голоса.
Или — слышим и помним?
С небес иных времен веет вечный ветер.
По световой вспышке в ночи и порыву далекого ветра автор создает огромность масштаба — образного, временного, смыслового. Такова картина мира поэта.

Ridero, ISBN 978-5-4493-0867-2
2018


ЗАПАХ КЕРОСИНА – ЗАПАХ ЖИЗНИ


В сем мире я поругана была.
На топчане распята. В морду бита.
И все ж – размах орлиного крыла
Меж рук, воздетых прямо от корыта.

                Елена Крюкова


Протягивая Адаму яблоко, не соблазняет. Кормит. Вытягивает с того света. Не в райских кущах происходит дело – скорее в джунглях, а по-нашему, «в тайгах», а еще более по-нашему – в бараке сезонников, в приемном покое дурдома, в преисподней метро. И она, поденка, сезонница, железнодорожка, прошедшая через стон вокзалов и вой кладбищ, не может обойтись без тысячелетних мифов, и вычитывает их из старинных книг, и все пытается соединить с этим стоном, с этим воем, с этим хрипом, с этим матом.
Христос у нее не по Тивериадской воде идет, Он бежит по тонкому байкальскому льду и, добежав, просит глоток водки, и на Него набрасывают тулуп.
Волоча крест по грязи, просит у встречного мужика курнуть. Магдалина – девочка с косичками… Целует ледяную ступню, рассыпая волосы по сугробу. Холодно. Снежной белизной замыкается черный путь. И не в «яслях лучезарных» эта жизнь начинается, а в «проходных дворах», в «дыму котельных». Вот это Рождество:

Искусаны в кровь одичалые рты.
Никто не подходит. Храпят акушеры
В каптерке. И болью предродовой веры
Бугрятся божественные животы.

Не рабский зрак – содомский. Когда-то безумная смелость требовалась от художника – сквозь божественное ослепление прорваться к реальности: написать Магдалину площадной девкой. Теперь безумная кротость требуется: написать площадную девку – Магдалиной. В нашем низком прозреть – высокое.
Катят в лимузинах «новые русские»; чернобыльские вдовы глядят вслед их выхлопам. Стучат топоры рубщиков на рынках, малиновым цветом горят скулы девок, и никто не скажет, что же это с нами: конец света? возрождение? припадание к христианским истокам? дикий взрыв языческой мощи?
Неважно. Так и так – любить.
«Язычники, отребье обезьяны, я так люблю, беспомощные, вас, дерущихся, слепых, поющих, пьяных, глядящих морем просоленных глаз…»
«Люблю» - слово слепящее, оно открывает наготу душ и немощь тел.
Оно роднит теперешнего афганского калеку с доходягой сорок шестого года, ведущим «по дегтю озерной волны» баржу с прогнившей картошкой. Довезет? Загнется? Смерть – таинство, смерть – быт. Детям варят желатин. За слиток масла платят золотом. За кусок проржавленного сала могут убить, как убили мужика «на Карповке». Запах керосина – запах жизни. Это жизнь, где война равна миру.
«Отец не плакал – он давал слезам затечь обратно в душу».
На той барже – отец, как явствует из биографических створов героини. А может, сын, как явствует из ее воспаленных чувств. Какая разница? Отец, сын, или муж – все едино в мире, равном войне, где надо спасать каждого. На то и женская душа, чтобы спасать, не различая, свой или чужой, потому что свои – все.
«Мои сыны они – и бледный лейтенант, и зэк пропащий».
В мужчине сила, в женщине слабость – ответил когда-то основоположник научного коммунизма на вопрос шуточной анкеты, невзначай сформулировав нешуточный принцип, на котором по традиции стоит человеческая природа.
В России, как всегда, все «наоборот»: российская реальность поменяла детей природы местами. В мужчине не чувствуется патентованной силы, и потому эту силу ищет в себе женщина. Не писаная красавица и не Магдалина с косичкой, а двужильная конь-баба, в морщинах, с иссохшей грудью, с распяленным ртом, с дощатыми углами плеч, со звонкими топорищами ключиц, с животом в рубцах. Только такая и справится.

- Вставай, мужик, дурак, какой ты глупый –
Замерзнешь, задубеешь, заскулишь…
Тебя целую крепко прямо в губы,
Прогоркло, пьяно дрогнувшие лишь.

Такая оживит. Мертвого поднимет! Тут тебе не в горящую избу и не коня на скаку, тут – из духовного Чернобыля выволакиваться надо, и железных коней укрощать пожутче есенинских. И не традиционными средствами (соловей… роза… - в наших-то широтах?!), а тем спасать, что порождает и «соловья», и «розу», и весь эротический арсенал лирики на нашем колотуне.
«Ибо Эроса нет, а осталось лишь горе – любить».
Она любит. «Невидяще, задохнуто, темно. Опаздывая, плача, проклиная. До пропасти. До счастия. До края…»
Нижегородка Елена Крюкова, стихи которой я цитировал, - ярчайшее дарование в лирике последних лет. Но я не о «лирике». Я о женской душе, которая соединяет в нас концы и начала, упрямо вчитывая «русское Евангелие» в нашу неповторимую жизнь.

                Лев Аннинский

               
ФРЕСКА ПЕРВАЯ. ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ

«Бушуют окрест горы ветреные бури,
а туманное покрывало не шелохнется».

о. Павел Флоренский, «Иконостас»

               
***

…Я выплыла в людское море
Из этой гавани табачной,
Где керосином пахнет горе
И в праздники - целуют смачно.

Я вышла - кочегар метели -
Из этой человечьей топки,
Из этой раскладной постели,
Где двое спят валетом знобким.

Я вылетела -
                в дикий Космос -
Из ледяного умыванья
Под рукомойником раскосым,
Из скипидаром - растиранья

При зимней огненной простуде,
Из общих коридоров жалких,
Смеясь и плача,
                вышла в люди
Из той людской, где все - вповалку.


ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ. МЕТЕЛЬ

Я была такой маленькой, маленькой. В жгучей шубе пуховой.
Непрожаренной булочкой маковой в пирожковой грошовой.

Тертой в баньке неистовой матерью - Чингисханской мочалкой.
Оснеженной церковною маковкой - занебесной нахалкой.

Над молочными стылыми водами… - плодными ли, грудными… -
Я шагала январскими бродами и мостами пустыми.

Грызла пряник на рынке богатеньком - винограды в сугробах!..
Надо мной хохотали солдатики, за полшага до гроба…

Пил отец и буянил торжественно… Мать - мне горло лечила…
Я не знала тогда, что я - Женщина, что я - Певчая Сила.

Мне икру покупали… блины пекли!.. Ночью - корку глодали…
Вот и вылились слезы, все вытекли, пока мы голодали…

Это после я билась и мучилась, била камни и сваи…
Я не знала, что - Райская Музыка, что - в Раю проживаю…

Что снега васильковые мартовские под крестами нечищеными -
Это Рай для хохочущей, маленькой, херувимочьей жизни…

Светлый Рай!.. - со свистками и дудками молодых хулиганов,
С рынка тетками, толстыми утками, - боты в виде наганов, -

С пристанями, шкатулками Царскими, где слюда ледохода, -
То ль в Хвалынское, а может, в Карское - твой фарватер, свобода!.. -

Рай в варенье, в тазу, в красных сливинах! В куржаке, как в кержацких
Кружевах!.. Рай в серебряных ливнях, Рай в пельменных босяцких!..

Майский Рай синих стекол надраенных!.. Яшмы луж под забором!..
Рай, где кошки поют за сараями - ах, архангельским хором!..

Ангелицы, и вы не безгрешные. В сердце - жадная жила.
Я не знала - орлом либо решкою! - где, когда - согрешила.

Где я сгрызла треклятое яблоко, в пыль и в сок изжевала!..
Где надела преступные яхонты, Зверя где целовала…

Мать завыла. Собака заплакала. Рвал отец волосенки.
Поднял Ангел свечу: оземь капала воском горьким и тонким.

Затрубили из облак громадные, несносимые звуки.
В грудь, в хребет ударяли - с парадного - костоломные руки.

И воздел Ангел меч окровяненный,
Как солдат, первым злом одурманенный,
“Вон!” - мечом указал мне:
На метель, острым рельсом израненную,
На кристаллы вокзалов.

Вот твой путь, сумасшедшая грешница. Вот повозка стальная.
Вот трясутся кровать и столешница на булыжниках Рая.

И заплакала я. И метелица била в ребра, как выстрел.
Жизнь, ты бисер! Ты килька, безделица! Черный жемчуг бурмистров!

Пиво в Райской канистре шоферичьей… Дай хоть им поторгую…

...об изгнаньи из Рая - без горечи
И без слез… - не могу я…

               
БЕГ

Останови! - Замучились вконец:
Хватаем воздух ртом, ноздрями,
С поклажей, чадами, - где мать, а где отец,
Где панихидных свечек пламя, -

По суховеям, по метелям хищных рельс,
По тракту, колее, по шляху, -
Прощанья нет, ведь времени в обрез! -
И ни бесстрашия, ни страха, -

Бежим, бежим...
Истоптана страна!
Ее хребет проломлен сапогами.
И во хрустальном зале ожиданья, где она,
Зареванная, спит, где под ногами -

Окурки, кошки, сироты, телег
Ремни, и чемоданы, и корзины, -
Кричу: останови, прерви сей Бег,
Перевяжи, рассекнув, пуповину!

Неужто не родимся никогда?!
Неужто - по заклятью ли, обету -
Одна осталась дикая беда:
Лететь, бежать, чадить по белу свету?!

Ползти ползком, и умирать ничком -
На стритах-авеню, куда бежали,
В морозной полночи меж Марсом и стожком,
Куда Макар телят гонял едва ли...

Беги, народ! Беги, покуда цел,
Покуда жив - за всей жратвою нищей,
За всеми песнями, что хрипло перепел
Под звездной люстрою барака и кладбища!

Беги - и в роддома и в детдома,
Хватай, пока не поздно, пацаняток,
Пока в безлюбье не скатил с ума,
Не выстыл весь - от маковки до пяток!

Кричу: останови!.. - Не удержать.
Лишь крылья кацавеек отлетают...
Беги, пока тебе дано бежать,
Пока следы поземка заметает.

И, прямо на меня, наперерез,
Скривяся на табло, как бы от боли,
Патлатая, баулы вперевес,
Малой  -  на локте, старший - при подоле,

Невидяще, задохнуто, темно,
Опаздывая, плача, проклиная...
Беги! Остановить не суждено.
До пропасти.
                До счастия.
                До края.


 ***

Земля?!.. Вы кому расскажите.   
А воля?!.. - пропита дотла.          
В парче грязнобурые нити            
Двуглавого вышьют орла.            
А мы его ножичком вспорем         
И выпорем золото лет.               
А мы о Священном не спорим:      
Ведь нынче Священного нет.   

Ты можешь мне врать, завираться,
Ладонь прижимать ко груди,
Ночьми перемалывать Святцы,
Молить и снега, и дожди!.. -
Не верю. Ни слову не верю!
Ни лику! Ни слезной скуле!

Закрыты Небесные двери.
Поземка метет по земле.


                КЛАДОВКА

…Старый граф Борис Иваныч, гриб ты, высохший на нитке
Длинной жизни, - дай мне на ночь поглядеть твои открытки.
Буквой “ЯТЬ” и буквой “ФИТА” запряженные кареты -
У Царицы грудь открыта, Солнцем веера согреты…
Царский выезд на охоту… Царских дочек одеянья -
Перед тем тифозным годом, где - стрельба и подаянье…
Мать твоя в Стамбул сбежала - гроздьями свисали люди
С Корабля Всея Державы, чьи набухли кровью груди…
Беспризорник, вензель в ложке краденой, штрафная рота, -
Что, старик, глядишь сторожко в ночь, как бы зовешь кого-то?!
Царских дочек расстреляли. И Царицу закололи.
Ты в кладовке, в одеяле, держишь слезы барской боли -
Аметисты и гранаты, виноградины-кулоны -
Капли крови на распятых ротах, взводах, батальонах…

Старый граф! Борис Иваныч! Обменяй кольцо на пищу,
Расскажи мне сказку на ночь о Великом Царстве Нищих!
Почитай из толстой книжки, что из мертвых все воскреснут -
До хрипенья, до одышки, чтобы сердцу стало тесно!
В школе так нам не читают. Над богами там хохочут.
Нас цитатами пытают. Нас командами щекочут.
Почитай, Борис Иваныч, из пятнистой - в воске! - книжки…
Мы уйдем с тобою… за ночь… я - девчонка… ты - мальчишка…
Рыбу с лодки удишь ловко… Речь - французская… красивый…

А в открытую кладовку тянет с кухни керосином.
И меня ты укрываешь грубым, в космах, одеялом
И молитву мне читаешь, чтоб из мертвых - я - восстала.

***

Я из кибитки утлой тела
Гляжу на бешено гудящий подо мной
Огромный мир, чужой. Я не успела
Побыть в нем шлюхой и женой.

А только побыла я танцовщицей
На золотых балах у голых королей;
А только побыла я в нем царицей
Своей любви,
Любви своей. 

               
                РОЖДЕСТВО

Рычала метель, будто зверь из норы.
Летел дикий снег. Жженый остов завода
Мертво возлежал под огнем небосвода.
Зияли, курясь, проходные дворы.
Трамваи - цыганские бубны - во тьме
Гремели. Их дуги - венцами горели,
Сквозь веко окна ослепляя постели -
В чаду богадельни и в старой тюрьме.
Куда-то веселые тетки брели.
В молочном буране их скулы - малиной
Пылали! За ними - приблудная псина
Во пряничной вьюге горелой земли
Тянулась. Кровавые гасли витрины.
Спиралью вихрился автобусный смог.
Народ отдыхал. Он давно изнемог
Нести свое тело и душу с повинной
И класть их, живые, у каменных ног.

Тяжелые трубы, стальные гробы,
Угодья фабричные, лестниц пожарных
Скелеты - все спало, устав от борьбы -
От хлорных больниц  до вагонов товарных.
Все спало. Ворочалось тяжко во сне -
В милициях пыльных, на складах мышиных,
В суконных артелях, в церковном огне,
Где ночью все помыслы - непогрешимы…

Ночь темной торпедой по белому шла,
По белому свету, песцовому дыму
Котельных, где - Господи! - мало тепла
Для всех наших милых, так жарко - любимых…
Шла смертная ночь - тем подобьем смертей,
Что мы проживем еще - каждый как может, -
Шла бредом дитяти, морозом по коже
И пьяными воплями поздних гостей…
Спи, мир, отдыхай! Ночь на это дана.
Труд выжег всю плоть. Сохрани душу живу.
В казенных рубахах святых индпошивов
Спи, свет мой, калека, слепая страна…

Но дом был на улице. Номер с него
Бураном сорвало. Обмерзлые ветки
Гремели по стрехам. А там - торжество
Творилось: на радость потомкам и предкам.
Искусаны в кровь одичалые рты.
Никто не подходит. Храпят акушеры
В каптерке. И болью предродовой веры
Бугрятся божественные животы.

И, выгнувшись луком, Мария зовет
Сиделку, пьянея, дурея от боли…
О люди вы, люди, не слышите, что ли!
Он - вот Он, приходит, рождается, вот!
Вот - темя сияет меж ног исступленных!
А свет золотой! А в крови простыня!
Так вот чем кончаются царства и троны…
- Мария, Мария, ты слышишь меня!

Идет Он на свет не в яслях лучезарных,
Где плачет овца, улыбается вол, -
В гудках пассажирских, в крушеньях товарных,
В домах, где - кутьями уставленный стол!
Идет Он на свет не под нежные губы,
Мария, твои, - а под ругань блатных,
Под грузчицкий хохот, буфетчицам любый,
Под матерный посвист и водочный дых!
Идет Его бедное тельце, сияя
Щуренком в протоке - во смрады громад
Фабричных предместий, машинного Рая,
Где волк человеку - товарищ и брат…
Да, Господи Боже, досталось родиться
Вот именно здесь, в оголтелой земле,
Где в трубах метро преисподние лица
Летят, как снега по дегтярной зиме!
Да, мальчик, сынок, пей до дна эту чашу:
Такую нигде уже не поднесут -
Последний приют заметелен и страшен,
И ученики - от Креста не спасут…

Кричи же, Мария! Пустынна палата.
Кричи же, родная! О счастье - кричать,
Пока ты - звериным усильем - распята,
Пока на устах твоих - вопля печать!
Ори! Это счастье - все выкричать в лица
Наемных врачей и воровок-сестер,
И криком родильным - и клясть, и молиться
На сытый очаг, погребальный костер,
И в небо упертые копья коленей
Внезапно - до хруста костей - развести,
И вытолкнуть - Бога иных поколений!..

…И крик оборвется.
Помилуй. Прости.
Обмоют. Затянут в больничную ветошь.
Придут с молоком и лимоном волхвы.
И станет метель Ему - Ветхим Заветом,
Твердимым устами российской молвы.
Он будет учиться любови у старцев
На овощебазах да на пристанях.
Он с первой любимой не сможет расстаться
На грозном вокзале, в дымах и огнях…
Ему ляжет Русь и мазутом и солью
Под легкие, злые мальчишьи ступни…

Бери эту землю.
Болей этой болью.
Прости.
И помилуй.
Спаси.
Сохрани.

ЗВЕЗДЫ

Афганские звезды, русские, полярные ли, якутские...
То вдруг на взлете взрываются... то вышивкою искусною...
над нашими, над всехными, над головами - падают...
над крышами и безлюдием...
над жизнию и над падалью...
Наставь телескоп и мучайся, лови в окуляр ускользающий
ночной дозор со знаменами, возлюбленной рот рыдающий...
Денеб, Альтаир, жар Лебедя... погоны его генеральские...
ах, звезды эти хинганские... кабульские... и - уральские...
Металл ожжет тебе веко... век лови, ускользает золото
любимой звезды, военное... пустыня зимнего холода...
На борт вертолета спящего - метельной крупкой - под выхлестом
чужого ветра - так сыплются: последнего страха выплеском...
Вы, звезды... вы гвозди смертные!.. бессмертье ваше все лживое...
Вы вместе с нами уходите туда, где больше не живы мы...
Не жили мы... только пелись мы... губами чужими, чудными...
где выстрел - крестом под рубахою... а взрыв - звездою нагрудною...
Твой орден! - в шкафу, за стеклами, за пахнущей смолкой ватою...
Ты годен! - к службе пожизненной, а это небо - лишь мятое
хэбэ, брезент продырявленный... шасси - костыли для Господа
шального, войной отравленного, простреленного всеми звездами...
Следи: Капелла и Сириус, и Ригель - хвощи морозные...
И линзой живой и слезною крести времена беззвездные!
Ни сын в колыбели, ни - пламенем - жена за плечом бессонная -
не знают, как вспыхнут - в будущем - бензинные баки бездонные
на той войне необъявленной, под теми звездами синими,
пустынными и полынными, жесточе горного инея,
железней ракет и "стингеров", острее крика любовного -
под Марсом, кровавым орденом, - больнее, роднее кровного...
А я... лишь плакать, молиться ли... лишь праздновать - рюмка холодная...
Любить эти звезды красные, погибшие и свободные;
Любить, ничего не требовать взамен, и солено-влажное
лицо поднимать в ночи к огням: родные мои... отважные...
Родные мои... мальчишечки... таджики, киргизы, русские...
ефрейторы... лейтенанты ли... амурские ли, якутские...
По шляпку серебряну вбитые в гроб неба, черный, сияющий,
огромным миром забытые... Мицар, Бенетнаш рыдающий...

                ***

С размалеванными картинами
У гостиниц инших сижу.
Меж нарисованными каминами
Греюсь; пальцем по ним вожу.

Руку в варежку песью засовываю.
Купи живопись, воробей!..
Я устала есть похлебку нарисованную
Нарисованной ложкой своей.

             КУТЕЖ. ХУДОЖНИКИ

Поле боя - все дымится: рюмки, руки и холсты.
Дико пламенеют лица, беззастенчиво просты.

Пьяным - легше: жизнь такая - все забудешь, все поймешь.
Над тарашкою сверкает именной рыбацкий нож.

Это Витя, это Коля, это Костя и Олег
Разгулялися на воле, позабыв жестокий век.

И домашние скандалы. И тюрьму очередей.
И дешевые кораллы меж возлюбленных грудей…

Костя, беленькой налей-ка под жирнущую чехонь!..
Вьюга свиристит жалейкой. В рюмке - языком - огонь.

Колька, колорист, - не ты ли спирт поджег в рюмахе той?!..
Да, затем на свете были мы - и грешник, и святой, -

Чтоб не в линзу водяную ложь экрана наблюдать -
Чтобы девку площадную Магдалиной написать,

Чтобы плакать густо, пьяно от бескрасочной тоски,
Лик холщовый, деревянный уронивши в сгиб руки,

Потому как жизнь и сила - в малевании холста,
Потому как вся Россия без художников - пуста!

Первобытной лунной тягой, грязью вырванных корней
Мы писать на красных флагах будем лики наших дней!

По углам сияют мыши вологодским серебром…
Ничего, что пьяно дышим. Не дальтоники. Не врем.

Дай бутылку!.. Это ж чудо… Слабаку - не по плечу…
Так я чохом и простуду, и забвение лечу.

Стукнувшись слепыми лбами, лики обмакнув в вино,
Мы приложимся губами к той холстине, где темно…

И пройдет по сьене жженой - где вокзал и где барак -
Упоенно, напряженно - вольной страсти тайный знак!

Ну же, Костя, где гитара?!.. Пой - и все грехи прощай!..
Этот холст, безумно старый, мастихином не счищай…

Изнутри горят лимоны. Пепел сыплется в курей.
Все дымней. Все изнуренней. Все больнее и дурей.

И, хмелея, тянет Витя опорожненный стакан:
- Наливайте… Не томите… Хоть однажды - буду пьян…

             МАТЬ МАРИЯ

Выйду на площадь... Близ булочной - гам,
Толк воробьиный...
Скальпель поземки ведет по ногам,
Белою глиной
Липнет к подошвам... Кто ТАМ?.. Человек?..
Сгорбившись - в черном:
Траурный плат - до монашеских век,
Смотрит упорно...

Я узнаю тебя. О! Не в свечах,
Что зажигала,
И не в алмазных и скорбных стихах,
Что бормотала
Над умирающей дочерью, - не
В сытных обедах
Для бедноты, - не в посмертном огне -
Пеплом по следу
За крематорием лагерным, - Ты!..
Баба, живая...
Матерь Мария, опричь красоты
Жизнь проживаю, -
Вот и сподобилась, вот я и зрю
Щек темных голод...
Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,
В гибнущий город?..
Там, во Париже, на узкой Лурмель,
Запах картошки
Питерской, - а за иконой - метель -
Охтинской кошкой...
Там, в Равенсбрюке, где казнь - это быт,
Благость для тела, -
Варит рука и знаменье творит -
Делает дело...
Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,
В склад магазинный,
Где вперемешку - смарагды, и хлеб,
И дух бензинный?!..
Где в ополовнике чистых небес -
Варево Ада:
Девки-колибри, торговец, что бес,
Стыдное стадо?!
Матерь Мария, да то - Вавилон!
Все здесь прогнило
До сердцевины, до млечных пелен, -
Ты уловила?..
Ты угадала, куда Ты пришла
Из запределья -
Молимся в храме, где сырость и мгла,
В срамном приделе...

- Вижу, все вижу, родная моя.
Глотки да крикнут!
Очи да зрят!.. Но в ночи бытия
Обры изникнут.
Вижу, свидетельствую: то конец.
Одр деревянный.
Бражница мать. Доходяга отец.
Сын окаянный.
Музыка - волком бежит по степи,
Скалится дико...
Но говорю тебе: не разлюби
Горнего лика!
Мы, человеки, крутясь и мечась,
Тут умираем
Лишь для того, чтобы слякоть и грязь
Глянули - Раем!
Вертят богачки куничьи хвосты -
Дети приюта...
Мы умираем?.. Ох, дура же ты:
Лишь на минуту!..
Я  в небесах проживаю теперь.
Но, коли худо, -
Мне отворяется царская дверь
Света и чуда,
И я схожу во казарму, в тюрьму,
Во плащ-палатку,
Чтоб от любови, вперяясь во тьму,
Плакали сладко,
Чтобы, шепча: "Боже, грешных прости!.." -
Нежностью чтобы пронзясь до кости,
Хлеб и монету
Бедным совали из потной горсти,
Горбясь по свету.

          ГРАД АРМАГЕДДОН

                I.

…Всей тяжестью. Всем молотом. Всем дном
Дворов и свалок. Станций. Площадей.
Всем небоскребом рухнувшим. Всем Днем -
О если б Судным! - меж чужих людей.

Всем слэнгом проклятущим. Языком,
Где запросто двунадесять сплелись.
Всем групповым насильем. И замком
Амбарным - на двери, где шавка - ввысь

Скулит так тонко!.. безнадежно так… -
Всем каменным, огнистым животом -
Обвалом, селем навалился мрак,
Сколькиконечным?.. - не сочтешь! - крестом.

Мне душно, лютый град Армагеддон.
Из твоего подвала - вон, на свет
Рождаясь, испускаем рыбий стон
В январский пляс над головой - планет.

Да, в метрике царапали: “Арма-
геддонский исполком и райсовет…”
Тех слов не знают. Им - сводить с ума
Грядущих, тех, кого в помине нет.

А я пацанка. Флажное шитье
Да галстучная кройка впопыхах.
С вокзальных башен брызнет воронье,
Когда иду со знаменем в руках.

Так сквозь асфальт - слеза зеленых трав.
Так из абортниц - мать: “Я сохраню!”
Средь серп-и-молот-краснозвездных слав -
Оставьте место Божьему огню…

Но давит Тьма. Сменили ярлыки,
А глыба катит, прижимает плоть.
Ни напряженьем молодой тоски,
Ни яростью ее не побороть.

Ни яростью, ни старостью, - а жить
Нам здесь! Да здесь и умирать!
На площади блаженный шепчет: “Пить”.
И фарисей - неслышно: “…твою мать”.

Нет жалости. В помине нет любви.
Нет умиранья. Воскрешенья - нет.
Ну что же, град Армагеддон, - живи!
В пустыне неба твой горящий след.

И я, в твоем роддоме крещена
Злом, пылью, паутиной, сквозняком, -
Твоим мужам бессильным я - жена,
Да выбью стекла сорванным замком.

Из гневных флагов котому сошью!
Скитальный плащ - из транспарантного холста!
Армагеддон, прости судьбу мою.
Мне здесь не жить. Нет над тобой креста.

Я ухожу, смеясь, в широкий мир.
Кайлом и стиркой руки облуплю.
Продута ветром грудь моя до дыр!
Да ветер больше жизни я люблю.

                II.

В горьких трущобах со сводами тюрем,
В норах казарменной кладки,
В острых дымах наркотических курев -
Живо, наружу, ребятки!

Сладкие роды. Сопливые бабы.
Молот и серп - над локтями.
Сдерните эти нашивки хотя бы -
Рвите зубами, когтями!

Очередь улиц на детоубийство,
Бабы, занять опоздали.
Черной поденкой вы плод погубили,
Праздником - вновь нагуляли.

Праздник-душа: демонстрация, флаги,
Радио, зельц да вишневка,
Да из бумаги навертим, бедняги,
Красных гвоздик под “Каховку”!

С этих дождей-кумачей забрюхатев,
Выносив четкие сроки,
В горьких трущобах рожаю дитятю,
Жилисто вытянув ноги:

Ну же, беги, несмышленый бубенчик,
В Гарлем лабазов и складов,
В ночи разъездов, где винный путейщик
Перебирает наряды

Белых метелей, в дымы новостроек -
Брызнули ржавые крепи!
Режь головенкой солдатскою, стоек,
Сцепки, и спайки, и цепи!

Мать - обрекаю тебя я на голод,
На изучение грамот,
Где иероглифы - МОЛОТ И ХОЛОД -
Спят в заколоченных рамах.

Мать - я толкаю тебя из утробы:
В нежном вине ты там плавал!.. -
В гарь полустанков, в тугие сугробы,
В ветра белесую лаву.

Я изработалась?.. - Факел подхватишь.
Быстро обучишься делу.
…Картой Луны - потолок над кроватью.
Мучась, ломается тело.

Все я запомню. Сырую известку.
Содранную штукатурку.
И акушерку, что матерно-хлестко
Боль отдирала, как шкурку.

Вышит на шапочке - крест ли багряный?..
Серп-ли-наш-молот?.. - не вижу.
Выскользнул сын из меня, окаянной.
Ветер нутро мое лижет.

Ветер, ломяся до сердца упрямо,
Злые пустоты остудит.
Здравствуй, лисенок мой. Я твоя мама.
Пусть будет с нами, что будет.

КОЛЕСО

... Ты эту девку взял, хоть крепко руками цеплялась
За колесо. Спину - хлесь! - выгнула плетью она.
Ты ей колени коленом прижал. Змеей извивалась,
Синим эвксинским ужом, что плавает вместо вина
В козьем седом бурдюке. Как, глотку расширив, орала!
Ты ее крик ухватил мохнатым, распяленным ртом -
Да и выпил до дна. А пятками землю вскопала -
Ноги когда раздвигал, налегал когда животом.
Экая девка сподобилась! Хуже родимой волчицы,
Капитолийской, с двенадцатью парами злобных сосцов.
Как изо рта ее - всласть! - надобно жизни напиться.
Как во нутро ее - всклень! - влить влагу первых отцов.
Может, волчата пойдут. Слепые кутята, щенята.
Словно борщевник - ладонь, зубы разрежут восток.

Девка, не бейся, пригвождена, пред ветхой телегой распята;
Снег на дерюге горит; кровь утекает в песок.

И, пока хнычешь, меня, римлянского дядьку, целуя,
Чтобы я золота дал, чтоб не излился в меха, -
Я прижимаю босою ногой рыбку, пятку босую, -
Пот любви - кипятком - как обдаст! И глуха,
Девка, хотя, ты к любви, телица, ревица, белуга,
Ты, на остроге моей бьющаяся колесом! -
Я заключаю с тобою подобие звездного круга.
Я не железом давлю - я над тобой невесом.
И, пока бык от телеги косит на меня Альтаиром,
Сириус-глазом косит, льдяную крупку копытом топча!.. -
Девке, кусая ей ухо, шепчу я слова, позлащенные миром,
Мирром слащенные, спущенные виссоном с плеча:
КТО ТЫ БОГИНЯ ЛИ ЖЕНЩИНА ДАЙ МНЕ УТРОБУ И ДУШУ
ВИННАЯ СЛАДКАЯ ЯГОДА ДАЙ РАЗДАВЛЮ ЯЗЫКОМ

Снег нас - двойную звезду - свистя, засыпает и тушит:
В корчах, в поту, под телегой, под каменным черным быком.
Лишь Колесо на нас глянет. А в нем скрещаются спицы.
В нем - сшибаются люди. Сгущается темень и вой.
Чуть повернется - отрежет от Времени, где не родиться.
Девка, бейся, вопи. Тебя, покуда живой,
Так возлюблю, что царям в златых одежонках не снилось!
Так растерзаю, - волки Борисфена клочка не найдут!..
Рвись же, кряхти, ори, мне царапай лицо, сделай милость.
Ведь все равно все умрут. Ведь все равно все умрут.


                ДИТЯ ОВИДИЙ В БАНЕ

Ах, баня… воды с высоты… и волчьи пламенные крики
Людей, чьи красны животы и дымно-кочегарны лики…
Свод зелен - малахит тяжел - чрез пар тела горят огнями…
И каждый - беззащитно-гол, шов на рубце, и шрам на шраме…
Клубятся тел златых дымы… в подмышках - ужас угнездился…
Мы - голыми - из чрева. Мы - наги - на ложе: кто влюбился.
Мерцают потно: грудь, живот, и чресла - ягодою виснут…
Мы люди. Всяк из нас - умрет. Нас в землю грязную затиснут -
Не спросят, кто нас обмывал, кто в погребальные рубашки,
Слепяще-чистых, наряжал… и так во тьме замрем, букашки,
В дощатых длинных кораблях, сработанных по росту, точно…
Ах, баня, мальчик вот, в слезах - он в зеркало глядит нарочно,
Он видит!.. - амальгама - дрянь… сползает… отражает еле
Старуху, ржавую как скань, - она забыла в колыбели
Себя… и груди - козьи - врозь - девчонки рядом с ней… из чана
Льет на старуху: друзу, гроздь, хрусталь и слиток, сон тумана,
Гремящий ливень, водопад - воды?!.. из чана?!.. ЭТО - баня?!.. -
Льет - жизнь, что не придет назад, - лови: морщинами, губами…
Льет - слезы!.. Поцелуи - льет!.. Мальчонка, что на баб ты голых
Так пялишься?!.. раззявив рот, глядишь на них, парных, веселых?!..
Им на тебя, пацан, плевать. Уж больно хороша парилка.
Трет дочь мочалкой жесткой - мать. С гранитных плит крадет обмылки.
Дрожит слезою меж грудей алмаз - у молодой. У старой
Зад шире римских площадей, и задохнулась от угара,
И ловит воздух черным ртом… Гляди, малец, как это просто -
Вот так и мы как раз умрем, в парных клубах увидя звезды…
Вот так - вон, в зеркале - гляди - обнимемся, застыв улиткой,
В любви, - а там - пойдут дожди,
Пойдут косящие дожди - к помывке собирай пожитки…
И, плача, - невозвратный путь!.. - увидишь в амальгаме мыльной:
Во тьме горит сосцами грудь, глаза, - а дале - мрак могильный…
А дале, в духоте, во мгле - малек, два зуба, щеки - красны:
Как банный пар навеселе, как меж грудей алмаз опасный,
Ты верил в то, что жизнь прекрасна.
ТЫ БЫЛ РЕБЕНКОМ НА ЗЕМЛЕ.

         АНКОР, ЕЩЕ АНКОР!..

В табачной пещере, где дым, как щегол,
Порхает по темным закутам,
Где форточка, будто Великий Могол,
Сощурилась мерзлым салютом,

Где добрая сотня бутылей пустых
В рост, как на плацу, подровнялась... -
О, сколько штрафных этих рюмок шальных
За мощным столом подымалось!.. -

Где масляных, винных ли пятен не счесть
На драной когтями обивке, -
В каморе, где жизнь наша - как она есть,
Не сахар, не взбитые сливки, -

Один, человек на диване лежал,
На ложе в ежовых пружинах,
Тощой, востроносый, - ну чисто кинжал -
Махни, и вонзается в спину...

Он пьян был в дымину. Колодою карт
Конверты пред ним раскидались...
Он выжил в слепом транспортере - то фарт!
И пули за ним не угнались...

Да только от воплей на минных плато,
От крика тех танков горящих
Он нынче в постель надевает пальто
И мерзнет! - теперь, в настоящем...

Ничем не согреться. Хлестай не хлестай
Подкрашенную хной отраву...
Яичница стынет. Полночный наш Рай.
Ад прожит: красиво, на славу...

Зазубрины люстры... Свечи мыший хвост...
И Жучка - комок рыжемордый...
Взы, Жучка!.. Ну, прыгай - и в небо до звезд,
И в петлю: дворняги не горды!..

Ах, дворничиха, ах, дворянка моя,
Ну, прыгай же ты... через палку -
Свеча догорает... а в кипе белья -
Скелет, что пора бы... на свалку...

Еще, моя Жучка!.. Анкор... эй, анкор!..
Вот так-то, смиряйся, зверюга,
Как мы, когда - из автомата - в упор,
Пред телом веселого друга,

Под глазом приказа, в вонючем плену,
Над почтой, где очи... не чают...
Полай ты, собака, повой на Луну -
Авось нам с тобой полегчает...

Ну, прыгай!.. Анкор, моя моська!.. Анкор!..
Заврались мы, нас ли заврали -
Плевать!.. Но в груди все хрипит дивный хор -
О том, как мы там умирали!

Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!..
Как спиртом я кровь заливаю...
Анкор, моя шавка!.. Наградою - куш:
Кость белая, кус каравая...

Мы все проигрались.
Мы вышли в расход.
Свеча прогорела до плошки.
И, ежели встану и крикну: "Вперед!.." -
За мной - лишь собаки да кошки...

Что, Армия, выкуси боль и позор!
А сколь огольцов там, в казармах...
Анкор, моя жизнь гулевая,
                анкор,
Мой грязный щенок лучезарный.

                ЮРОДИВАЯ

Ох, да возьму черпак, по головушке - бряк!..
Ох, да справа - черный флаг, слева - Андреевский флаг...
А клубничным умоюся, а брусничным - утрусь:
Ох ты флажная, сермяжная, продажная Русь!..
Эк, тебя затоптал закордонный петух!
Песнопевец твой глух, и гусляр твой глух:
Че бренчите хмурь в переходах метро?..
Дай-кось мужнино мне, изможденно ребро -
Я обратно в него - супротив Писанья! - взойду:
Утомилася жить на крутом холоду!..


                ...Лягу на пузо. Землю целую.
                Землю целую и ем.
                Так я люблю ее - напропалую.
                Пальцами. Звездами. Всем.

                Дай мне билетик!..
                Дай мне талончик!..
                Я погадаю на нем:
                Жить нам без хлеба, без оболочек,
                Грозным гореть огнем.

                Рот мой сияет - ох, белозубо!
                Жмурюсь и вижу: скелет
                Рыбий, и водкою пахнут губы,
                И в кобуре - пистолет...

                Вот оно, зри - грядущее наше:
                Выстрелы - в спину, грудь,
                Площадь - полная крови чаша,
                С коей нам пену сдуть.


...Эй-эй, пацан лохматенький, тя за штанину - цап!
В каких ты кинах видывал грудастых голых баб?!
Да, змеями, да, жалами, огнями заплетясь,
Из вас никто не щупывал нагой хребтиной - грязь!
Из вас никто не леживал в сугробном серебре,
Из вас никто не видывал, как пляшет на ребре,
На животе сияющем - поземка-сволота!..
А это я с возлюбленным - коломенска верста -
Лежу под пылкой вывеской харчевни для господ -
Эх, братья мои нищие! Потешим-ка народ!
Разденемся - увалимся - и вот оно, кино:
Куржак, мороз на Сретенье, мы красны как вино,
Мы голые, мы босые - гляди, народ, гляди,
Как плачу я, блаженная, у друга на груди,
Как сладко нам, юродивым, друг друга обнимать,
Как горько нам, юродивым, вас, мудрых, понимать...


                ...Вижу Ночь. Лед.
                Вижу: Конь Блед.
                Вижу: грядет Народ -
                Не Плоть, а Скелет.

                Вижу: Смел Смог.
                Вижу: Огнь Наг.
                Вижу:
                Человекобог -
                Бурят, Грузин, Каряк.

                Вижу: Радость - Дым...
                Вижу: Ненависть - Дом!
                Вижу: Счастье... Над Ним -
                Огонь! и за Ним! и в Нем!

                Вижу: Разрывы. Смерть.
                Слышу: Рвется Нить!
                Чую: нам не посметь
                Это
                Остановить.


...Чучелко мое смоляное, любименький, жавороночек...
Площадь - срез хурмы под Солнцем!
                А я из вьюги, ровно из пеленочек -
На свет Божий прыг!.. А Блаженный-то Васенька
Подарил мне - ревнуй, сопляк! - вьюжные варежки:
Их напялила - вот ладошки-то и горячии,
А глаза от Солнца круто жмурю, ибо у меня слезы - зрячии...


                ...Воля вольная,
                Расеюшка хлебосольная -
                Черный грузовик во след шины
                Пирожок казенный скинул -
                Дай, дай полакомлюсь!..
                Милость Божья
                На бездорожьи...
                Не обидь меня, не обидь:
                Дай есть, дай пить,
                А я тебя люблю и так -
                Ни за грош ни за пятак -
                Дай, дай поцелуйную копеечку...
                Не продешеви...
                Дай - от сердца деревянного... от железной любви...
                Черный грузовик, езжай тише!
                Пирожки твои вкусны...
                Я меховая богатейка! Я все дерьмо на копеечку скупила!
                Я все золотое счастие забыла,
                Я широко крестила
                Черное поле
                Грядущей войны.

                Дай, дай угрызть!..
                Жизнь... ох, вкусно...

                На. Возьми. Подавись. Мне в ней не корысть.


...Лоб мой чистый,
                дух мой сильный -
Я вас, люди, всех люблю.
Купол неба мощно-синий
Я вам, люди, подарю.

Вам дитя отдам в подарок.
Вам любимого отдам.
Пусть идет огонь пожара
Волком - по моим следам.

Заночую во сугробе.
Закручу любовь во рву!
В колыбели - и во гробе -
Я - войну - переживу.

И, космата, под вагоном
Продавая плоть свою,
Крикну мертвым миллионам:
Дураки! я вас люблю...

Вы себя поубивали...
Перегрызли... пережгли...
Как кричала - не слыхали! -
Я - о бешеной любви!..

Но и в самой язве боли,
В передсмертнейшем хмелю,
Я хриплю: услышь мя... что ли...
Кто живой... тебя — люблю...

         
ФРЕСКА ВТОРАЯ. МЕРТВЫЕ ГОРОДА

"Да! Во что-нибудь верить! в кого-нибудь верить!"

Ф. М. Достоевский, "Идиот"

ЛЕДОХОД

...льдины плывут по безумной реке, будто грязной бумаги, смеясь, нарвали.
Сапогами в синий ручей войди. За спиною церковь еще не взорвали.
И еще ты не знаешь слов, что удавкой затянут глотку.
И еще не кромсала на дорогих поминках норвежскую, злую селедку.
Эти льдины... на одной ты стоишь и воешь, собака,
Из сияния на полмира, из худого, безвидного мрака,
А за тобою сарай плывет, а за ним - руины храма, и кренится твоя льдина,
И вместо "сим победиши" ты, плача, шепчешь: да все, все победимо...
Все неуследимо плывет, уплывает в ночи на Пасху -
Ну, бормочи, шепчи, повторяй великую Божью подсказку,
А ты и слова-то забыла!.. с чего начать бы -
С похорон, крестин, родов, а может, со свадьбы?
Эх, чертыхнуться бы!.. - с ума не сходи, ведь то святотатство:
Льдины плывут, и оно одно только, это богатство,
Грязное серебро, умирающий жемчуг, бархат, ветрами рытый,
Траченный молью зимний песец, винной скатертью стол накрытый,
Пьяный певец, хрипотцой царапает, выгиб венского стула,
Из круглого радио налетает мощь черного пьяного гула,
Битый хрусталь, гриб на ржавой проволоке, к ежовой ветке прикручен,
Стекло лиловое, дутое - еловый мир вымучен и измучен,
Подарен, разбит, подожжен, забыт и склеен, опять украшен -
Сдобным золотом куполов, тюрьмою красных кирпичных башен,
А вот и часы наручные - полоумные стрелки навек застыли:
Кости рук, сочлененья стали, фаланги пыли,
А вот золотая звезда - на верхушку!.. - праздники, эй, а разница есть между вами?..
Льдины плывут, Рождество уплывает, и тает пламя,
И уплывают Пасхи, войны, рожденья, любви и смерти,
И только вспомнить блаженное время едва посмейте -
Тут же со скатерти все сгребут, выкинут на задворки, -
Все: звезды и танки, "прощай молодость" боты, парчу и опорки,
Пуховки в розовой пудре, трюмо, мамины бусы коралловой ниткой,
С солью липкий ржаной, синезвездный сервиз, доски скриплой калитки,
Водку дешевую, "коленвал", кою жадно в собачьих подъездах пили,
И ледоход грозный, последний, а льдины прямо в заморское небо плыли.

***

Как метро кофейные мельницы сыплют чернь -
где там тело, а где там дух, крепче завари...
все смешалось в доме... а в храме сургуч свечей
не снаружи кладется, а, Господи, изнутри.

Как дерут плащаницу на части - сырой земли? -
дудки!.. камень диких, древних, сухих городов:
суше корки ржаной, слышишь, десны не опали,
не оставь на песке и снегу кровавых следов.

Слишком много нас. Нас поотсыпь-ка в мышиный ларь,
принакрой кладбищенским крепом, в растопку брось!
Или так: толпам плачущих бездну рыбы нажарь,
разломи пять хлебов - и накорми на авось.

Но идут, и бегут, и орут, и блажат, и плывут,
лик под пули суют, а то и спину, и грудь...
Вижу, Господи, раньше времени Страшный Суд
Ты затеял, Отец; да выживем мы как-нибудь.

Не тебе доводится грызть соленый песок?
Не тебе режут горло, башку пихают в петлю?!
А какая разница?.. - твой ледяной висок.
Твоя глотка, хрипящая страшное это "люблю".

Только жизнь у тебя на губах. И пахнет грозой,
и кедровой смолой, и печеной рыбой, и тьмой.
...покури у подъезда, поддатый, кривой-косой,
ведь сейчас позовет тебя Вечная Мать домой.

ОБРИТАЯ САЛОМЕЯ

...да, ты моя сестра,
сестра сеченная.
Лицо — колодца дыра,
яблоко печеное.
Плюнь в грязное блюдо судного дня.
Конвоем битая,
как в зеркало, глядишь в меня,
Саломея обритая.

Ты, златовласая сестра, наотмашь битая конвоем.
Лицо — колодец и дыра, лишь хрипом заткнутая, воем.

Кого убила? На пирог кровь пролилась — на сахар снега.
Мы все убийцы. Видит Бог все швы изнанки человека.

Пустое логово суда отгрохотало погремушкой.
Присяжных сытый смех. Сюда лицо повороти, подружка.

Щербинка заячья зубов.  Яйцо обритого затылка.
Халат — на голую любовь.  В кармане голый кус обмылка.

Сверкают золотом виски.  В улыбке скулы выпирают.
И золотятся кулаки, пока надежда умирает.

Ты в зеркало — в меня — глядишь! И ты — мне зеркало: до гроба.
Слой серебра. Ты, вошь и мышь, на лике зри всю ночь утробы.

Измятей черного белья. Сугробней волчьего предместья.
Смольней смолы. Да, это я -  меня, как зеркало, повесьте
в копченом пиршестве. На дне чертога в масле и вине.
На досках, в полоумной тьме Левиафанова барака.
И в нем свое лицо в огне
и пламени — узришь, собака.

Увидишь, волк. Узнаешь, лис. 
Покроешься проказой дрожи.
...Меня ты засудил? Молись.
Лепи губами: святый, Боже.

РИМ

Голый свет бьет в глаза. Заголяется мрак. Обнажается тьма.
Бьет железо в железо, и крошится камень, и птицы горят
На лету. Вой сирены врачебной режет лоб, режет край ума -
Не тебя в лазарет везут, под кожу прыскают яд.
Луч летит копьем. И летит навстречу ему копье -
Вот и звездные войны, пока ели-пили, пошли на взлет.
Человека убили, а на веревке его белье
Все мотается, и на лешем морозе колом встает.
Я не знаю, как люди живут в других слепых городах,
В старых сотах, высохших на горячем свистящем ветру.
Может, так же воют от горя, таблеткою страх
Запивают; целуются так, как олени гложут кору
По зиме.
...Все равно, Марциал, крутись не крутись - умрем!
А пока вижу эту пантерью ночь, этот голый свет
Колизейский, это ристалище: под фонарем вдвоем
Обнимаются гладиаторы судорожно, напослед, -
Ведь сейчас они выхватят ружья, ножи, мечи,
Поливать огнем друг друга будут из "калаша"...
Голый свет бьет в глаза. Хоть ори, хоть шепчи, хоть молчи -
Над тобой, раздирая беззвучный рот, смеется твоя душа.


***

Этот мальчик, он явился.
Он приходит по ночам.
Пыльной бабочкой забился
Между стекол, между рам.

Он младенец или отрок?
Кто сегодня?.. грудничок.
Кто ему засовы отпер -
Мышь ли, кошка ли, сверчок?

Кто ему... я это знаю.
В рот кулак сую: кусать.
...та веселая, шальная
и несбывшаяся мать.

Ну, ори, реви, катайся
По матрацу-простыне:
Будет до смерти казаться
Призрак жизни мертвой мне.

ТИТАНИК

...Перекручены простыни. И корабль плывет. И сладчайший сок
На тележке катят, и пахнет кровью семга, и углем горит икра...
Сколько роскоши, и соль зимней воды льет и льет со щек,
По губам льет, по шее закинутой, по всегда, завтра и вчера.
Это просто духи!.. сколько стоят они, а черт знает нежных их!..
Мне-то все равно, что на пальцы лить, на седые виски:
А корабль режет носом волну, ударяет морю в морду, под дых,
И на палубе сдохнуть можно от сини, ветра и от тоски.
Льется музыка с мостика. Знатно гуляет, знать, капитан,
Одинок?.. - закадри!.. а женат - соврати!..
...что ты порешь чушь.
Ты плыви и молчи. Ты хотела жемчужных, песчаных далеких стран -
Так глотай и давись, ведь в икре столько рыбьих ребячьих душ.
Нерожденных душ. Человечек, он жрет всю дорогу детей,
Лишь детей - ведь нежней, теплей, сочней и вкусней они!
Над икрой круизной, крупной слезы крупные лей,
Над цыплятами табака рыдай, заливай слезами огни.
Ты - богачка?! Ах, это всего лишь подачка: зажарь и сожри любовь! -
Лишь подначка: а ну-ка, ты сдюжишь вот эту, жирную эту судьбу -
В шелке-бархате, купленном на дымную нищую кровь
Подворотного беженца, безносой девчонки в чадре, в гробу.
А корабль плывет, ведь ему же нельзя не плыть,
Капитан, слыша дальнюю музыку, щегольской крутит, умный ус,
Пусть другие живут, если никак уж нельзя не жить,
Но, когда все умрут, семга все такая ж будет на вкус!
Ты - богачка? На себя в зеркало пялься. Себя презирай!
...о, нет-нет, так не надо, ты лучше себя люби.
Накорми повкуснее. Пусть другие идут в ад и в рай.
Ты живи на земле. Не умирай. Пусть другим сколотят гробы.
А тебя пусть целуют. Ласкают. Пусть клопами воняет коньяк.
Пусть не знаешь ты уже ничего про вопящий в ямах народ.
Пусть другие живут как хотят, коль иначе нельзя никак!
Это просто помада, в ее жирной крови улыбайся, красивый рот!
Это просто духи!..
...может, духи. Вокруг кровати дымно толпясь,
Пахнут кровью, слезой, табаком, потом, слизью, вином, икрой.
Бормочу им, кричу им: укрой меня! холод! снег! и метель! и грязь!
...нищета. Ее призрак. Прошу, теплей, теплее меня укрой.

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ. ЭСКИЗ УГЛЕМ НА СТЕНЕ

За деревянными столами, холстом укрытыми, сижу.
Скатерки дрань. И снеди пламя. Я в чашу винную гляжу.
Вино утробно и кроваво. Хлеб нюхает ноздрями тьму.
В сверкающем хитоне славы - втолкнут в последнюю тюрьму.
Я щупаю ногами плиты. Морозный мрамор, ледяной.
Моею кровью не облиты. Моей не выжжены ступней.
Исчезло время жизни малой, как дым рыбацкого костра
Фаворской ночью. Ржавь бокала - и синь селедки - до утра -
На маслом меченной бумаге. Среди объедков и костей.
Ах, ангелы, мои бедняги - средь сатанинских тех гостей.
Апостолы. Их пальцы кругом, как бы планеты, колеся,
Дрожа, передают друг другу - тайком - молчком - трясясь - прося -
Мои дары: боль битой чашки, где темно-красна, солона,
Любовь; и в порванной рубашке - кусок, чтоб желчь заесть вина,
Заткнуть себе немую глотку, вкусить подовый, жгучий крик:
Глядите, вот он, за решеткой!.. Глядите, на Кресте старик!..
Старик... - гляжусь в стекло бутыли... ах, ангелы, я молодой...
Одной ногой - уже в могиле. Другой - над первою звездой.
Тяни мне щиколки в царапках, о Магдалина, девка, ты... -
Не видишь - я могильщик с тяпкой лопаты, где кряхтят кресты.
Не видишь - на полу, убогий, близ таза медного глава:
Дай я тебе омою ноги в ночи, пока еще жива -
В пиру, где руки, щеки красны, где на подносах хлеб несут,
Где лепет винный и бессвязный молитвой вылетит на Суд.

ЗИМА

Город громоздит горы горя к новому году.
Елки убитые тащат зелеными бревнами в любую погоду.
Было все: праздники, будни, быт, бытие, буря, болезни, баня.
Люди дым чужих губ больно ловили губами.
Рядом курят... - закашляться... - ах, ароматом хвои -
в чернобревенной бане их, грешных, ночных, там, далеко, двое,
да кипяток, Ангары леденей, да в каменке - горы,
в шайке - Байкал чернотой... волосы виснут с висков, как у лошади шоры...
Два человека. Полок, и огонь, и веник пихтовый.
Они обнимаются, а искры из печи сыплют половой.
Они обнимаются и застывают. Огня напряженье.
Жар благодати. Тише. Не делай движений.
Ну же, ковшом плесни и поддай! - этот пар как песня,
этот полок закопченный прогнется и треснет,
сруб, он обрушится, раскатится, их не спросит -
время, твой ожог, глаз твой каменный косит...
глаз водяной и снежный... всевидит око...
Баня в тайге, ты, как лесоповал, далеко,
как мамина черная пудреница, защелкнута насмерть, закрыта,
как отцова трубка, дымишь, и бабкиным плещешь корытом,
и дедовы пули и взрывы кипят, и души парят и танцуют
вкруг меня... и меня, дуру, колючим веником жадно целуют,
шепчут мне: ты такая сегодня смуглая и нагая! -
ну, подойди на шажок к нам... не хочешь... ты стала другая...
гордая стала... и старая стала... и семечкой-шкуркой
плюнула боль свою, жизнь свою...
...а пар этот дикий, юркий
вырвался в щели. Вполз гиблый мороз. Иди, веселись, обряжай свою елку.
Ждать уж недолго. Без боли, без слез. Я тебе говорю, ей-богу, недолго.

ПСАЛТЫРЬ

Он жил один, старик в селе,
Село, однако, жило в нем.
Черкал он при свече, во мгле,
И при луне, и ясным днем.

Жена детей рожала. Он
Не возражал, но и не пел
От радости. Церковный звон
Словами записать успел.

Он записал полно всего:
Как воры подожгли овин,
Как золотом горит жнитво,
Как сгиб мужик в тайге один.

Царапал, шоркал и черкал,
Стонал, вымарывал... за стол
Бежал - как будто сеял, жал,
Пахал, топил, рубил, колол.

В начале было Слово... страх,
Изыди... прочь ты, сатана!
А смерть: еже писах - писах.
А жизнь: да ломота одна.

Седьмой, двадцатый, сотый пот -
И соль, и слезы на губе -
Когда стечет, когда сойдет,
Когда прочтут - ужо тебе.

Жена, рыдая, все сожжет
В печи: то мусор, хлам и срам.
Псалтырь твою родной народ
Развеет по чужим ветрам.

...и лишь один - губа болит,
Потрескалась, безумен взор -
Псалом юродский повторит,
Небесный отзовется хор.

ВИРСАВИЯ И ДАВИД

Я, в свою драненькую шубейку запахнувшись, брела.
Вдруг потекла ручьем жалейка, дудка, - из-за угла.
Из витража, разбитого ветром, - голову — задери!.. -
В дегте полночи вспыхнули веки, зрячие, изнутри...
Нет, это арфа... Нет, это набла... Систры, кимвал, тимпан...
Снег раздувал мощные жабры, пил жадный голос, пьян.
Я, как вкопанная, застыла. Сердца опал горит.
Бьется вдоль тела  - саблею — жила: это же царь Давид.
Это песня его — лучами, в чревный мешок — копьем.
Это голос его ночами плакал со мной вдвоем.
Это — на ощупь, по льду и снегу, когтем ржу просверлив,
Бог процарапал меня — к Человеку: к Голосу: жарок, жив.
Башней дрожала под снежной шкурой. Красная капля ползла
По скуле. Уткой-подранком, дурой летела в бельмо стекла.
Царь мой, нет у меня водоема, нет бездонных зеркал,
Чтоб, близ влажного окоема, палец письмо ласкал!
Чтоб, иероглифы разбирая свитка, где все: «ЛЮБИ» -
Песню твою над вратами Рая слыша, как глас трубы,
Видя, как лик Луны лимонный — нож метели, взрезай! -
Вся дрожала, как лист спаленный, билась, как песий лай!
Царь мой Давид, я сподобилась чуда! - песню твою слыхать.
Средь остуды, гуда и блуда — нотой сиять, клокотать
В горле твоем, над арфою бедной, где перекрестка крик -
Стать лишь струною скрученной, медной в пальцах твоих, мужик!
И зазвучать, как не звучали волны со дна времен,
Как на снегу-молоке не пылали все кумачи похорон,
Как не вопил младенец, рожденный от голубя — в белый свет,
Как не дышали рты всех влюбленных в морозный узор планет!
И под окном, где стекло разбито, пей, Вирсавья, до дна
Песню живую царя Давида, пьяную без вина;
Радугу дикую слез раскосых, жилистых струн разлет...

Гей, арапчонок!.. - метельные косы
Кинет мне на спину, высверкнет косо
Белками; обвяжет жемчужным просом,
В смертный жгут заплетет.
И при великом честном народе, что лжет, гогочет и ржет -
Пусть кольцо твое «ВСЁ ПРОХОДИТЪ» в белом костре сожжет.

ДУХ БЕЛОГО ОФИЦЕРА ВЗИРАЕТ НА РОССИЮ НЫНЕШНЮЮ

Земля моя! Встань предо мною во фрунт.
Кинь тачки свои и тележки.
Ладони холеные враз не сотрут
Невольничьей острой усмешки.

Дай гляну в сведенное мразом лицо:
Морщинами - топи да копи
Да тьма рудников, где мерзлотным кольцом -
Посмертные свадьбы холопьи.

Россия моя! Меня выстрел сразил,
Шатнулся мой конь подо мною,
И крест золотой меж ключиц засквозил
Степною звездой ледяною...

И я перед тем, как душе отлететь,
Увидел тебя, Голубица:
В лазури - церквей твоих нежную медь,
Березы в снегу, как Жар-птицы!

Увидел мою золотую жену,
Что пулями изрешетили,
Узрел - из поднебесья - чудо-страну,
Что мы так по-детски любили!

Узрел - домны, баржи и грузовики,
Цеха, трактора да литейки:
Народ мой, страданья твои велики,
Да сбросить вериги посмей-ка!

Тебя обло чудище в клещи взяло -
И давит суставы до хруста...
И дух отлетел мой.
                И Солнце взошло.
И было мне горько и пусто.

За веру, за Родину и за Царя
Лежал я в январской метели,
И кочетом рыжим горела заря
Над лесом, лиловее Гжели!

А я полетел над огромной землей -
Над Лондоном, Сеною, Фриско...
Но вышел мне срок! Захотел я домой!..
И вновь заискрились так близко

Увалы, отроги, поля во грязи...
Вот - вымерший хутор: два дома
Во яхонтах льдов - слез застылых Руси...
Вот - в церкви - пивнушка... О, Боже, спаси:
Знакомо все - и незнакомо!

Детишки молитвы не знают... и так
Отборным словцом щеголяют...
Гляди же, душа, мой исплаканный зрак,
На брата-ефрейтора, что, нищ и наг,
В миру с котомой костыляет!

На девок панельных. На хлестких купцов.
На жирных владык в лимузинах.
На черных чернобыльских вдов и вдовцов.
В ночлежный декор магазинов.

Не плачь, о душа моя, твердо гляди
На храм, что сожгли сельсоветы, -
Теперь над ним чистые стонут дожди,
В ночи - светляками - кометы...

Гляди - вот под ветрами трактор гниет...
Раскопы пурга обнимает...
Гляди, о душа, - твой великий народ
Без Бога живот свой умает!

Кто это содеял?! К ответу - кого?!..
Я всех назову поименно.
Я шашки и сабли рвану наголо -
За Ад наш трехсотмиллионный!

В толпе Вавилонской сплелись языки,
Ослабились древние крови -
Гляди же, душа, с межпланетной тоски,
Как дула здесь наизготове!

Ах, долго гремел репродуктор в пурге,
Трепались в ночи транспаранты -
Намаслен уж ствол, и винтовка - к ноге! -
Опричники, тля, оккупанты...

Так! Все, что здесь было, - великая ложь!
Но, Боже! Я верую в чудо
Твое! Я люблю тебя! Ты не умрешь,
Красавица, кляча, паскуда,

Век целый тащившая проклятый воз,
Блудница, царица, святая, -
И я, офицер, зревший кровь и навоз,
Скитавшийся между блистающих звезд,
Мальчонкой - к буранам седеющих кос,
К иссохлой груди припадаю.

               ***

Не богиня… не гадина…
И зачем еще жива…
Отчего же мне не дадена
ЗОЛОТАЯ ГОЛОВА?..

Я бы гладила ее медные блики,
Золотые - ниткой - швы.
Я б отбрасывала с лика
Пряди золотой травы.

Я б ощупывала ночами
Гудящий золотой котел:
Вот она корона,
                вот оно пламя,
Вот он, золотой престол.

Вот она, золотая слава -
По трактирам, на путях;
Вот они, скипетр и держава
В крепко сцепленных костях.

                ПАРИЖ

Вода - изумрудом и зимородком,
И длинной селедкой - ронская лодка,
И дымной корзиной - луарская барка.
Парижу в горжетке Сены - ох, жарко.

В камине камня трещит полено -
Пылает церковь святой Мадлены,
Швыряет искры в ночку святую…
Париж! дай, я Тебя поцелую.

Я всю-то жизнешку к Тебе - полями:
Где пули-дуры, где память-пламя,
Полями - тачанок, таганок, гражданок,
Где с купола - жаворонок-подранок…

Бегу! - прошита судьбой навылет:
Нет, Время надвое не перепилит!
Рубаха - в клочья?!.. - осталась кожа
Да крестик меж ребер - души дороже…

Бегу к Тебе - по России сирой,
Где вороном штопаны черные дыры,
Где голод на голоде восседает,
А плетью злаченою погоняет!

Ты весь - бирюза меж моих ладоней.
Сгорела я за Тобой в погоне.
И вот Ты у ног, унизан дождями,
Как будто халдейскими - Бог!.. - перстнями…

А я и не знаю - что делать девке?
Забыла русские все припевки.
Лежишь, в мехах дымов - подо мною?! -
Валюсь Тебе в ноги - сковородою -
Где в стынь - расстегаи, блины, форели!
Где реки - в бараньих шкурах метелей!
А елки!.. а зубья кровавых башен!..
Париж, наш призрак велик и страшен,

Наш призрак - выткан по плащанице
Снегов - кровоточащей багряницей:
На рельсах, скрепленных звездой падучей,
Мужик - лоб во проволоке колючей…

И ноги льдяны! И руки льдяны!
Не счесть рябин в хороводе пьяных!
А над затылком - доска пылает:
“ЗЕМЛЯ, ТВОЙ ЦАРЬ ТЕБЕ ВСЕ ПРОЩАЕТ…”

И я, Париж, у Креста стояла.
И я завертывала в одеяло
Легчайшее - кости да кожа - тело.
А пламя волос во пурге летело.

А Ты… -
           из мерзлот, где сутемь да слякоть,
Я так мечтала, сгорбясь, заплакать
Над жгучей жемчужиною Твоею,
Над перстнем - розовым скарабеем -
На сморщенной лапе старухи-Европы,
Над кружевом - в прорези грязной робы
Наемного века!.. над яркой бутылкой
Купола Сакре-Кер!
                …над могилкой
Той маркитантки, кормившей с ложки
Солдат в императорской, злой окрошке -
О, где там парижский, а где там русский, -
Лишь взор - от слез - по-татарски - узкий…

И ветошь - к ране, и кружку - в зубы…
Париж! неужели Тебе не люба -
Я: руки - в масле, я: скулы - в соли:
Чертополох на Твоем подоле!

Пылинка, осколок полярной друзы -
Я здесь, прорвавшая века шлюзы
Размахом сердца, сверканьем тела…
Я так предстать пред Тобой хотела,
Как мать калеки - пред Чудотворной!
Мы, люди, - у Бога в горсти лишь зерна:
Во вьюге брошена, проросла я
Сюда, где Мария Стюарт - молодая,
Где мчится Шопен, в кулаке сжимая
Ключи от музыки, где немая
Шарманщица плачет перед Ван-Гогом,
А он ее угощает грогом
И в зимнюю шапку кладет монету!
И прочь - с холстами - по белу свету!
А Ты горишь за спиной - кострищем,
Мой принц, Париж, что взыскуем нищим…

Я в Нотр-Дам залечу синицей.
Златым мазком мелькну в колеснице
Беззвучного Лувра: картиной - крикну!..
Зазябшей чайкой к воде приникну:

Лицо, и шея, и подбородок -
В Тебе, изумруд мой и зимородок,
Фонарь мой - во мраке родных острогов,
Оборвыш мой - у престола Бога:

Гаврош - с гранатой - под левой мышкой…
Париж. Я с Тобой. Не реви, мальчишка.
Шарманщик играет близ карусели.
А мы с Тобой еще не поели

Каштанов жареных…

МОСТ НЕФ. ЭТЮД

Той зеленой воде с серебристым подбоем
Не плескаться уже никогда
Возле ног, отягченных походом и боем,
Где сошлись со звездою звезда.

По-французски, качаясь, курлыкают птицы
На болотистом масле волны...
Вам Россия - как фляга, из коей напиться
Лишь глотком - в дымных копях войны.

Я - в Париже?! Я руки разброшу из тела,
Кину к небу, как хлеба куски:
Где вы, русские?.. Сладко пила я и ела,
Не познав этой смертной тоски -

Пятки штопать за грош, по урокам шататься,
Драить лестницы Консьержери
И за всех супостатов, за всех святотатцев
В храме выстоять ночь - до зари...

О вы, души живые! Тела ваши птичьи
Ссохлись в пыль в Женевьев-де-Буа.
В запределье, в надмирных снегах, в заресничье
Ваша кровь на скрижалях жива.

И, не зная, как сода уродует руки,
Где петроглифы боли сочту,
Имена ваши носят парижские внуки:
Свет от них золотой - за версту.

О, Петры все, Елены и все Алексеи,
Все Владимиры нищих дорог!
Я одна вам несу оголтелой Расеи
В незабудках, терновый, венок.

А с небес запустелых все та ж смотрит в Сену
Белощекая баба-Луна,
Мелочь рыбную звезд рассыпая с колена,
С колокольного звона пьяна.


             ВАГОНЫ. ВОКЗАЛ

Вот они, вагончики,
                вагонишки мои...
Дай, побуду миг путейщицею... дай...
А снежки в меня свистят, будто соловьи,
Разбиваются о каменной груди моей Рай.
Райский Сад под ребрами, снежный Эдем.
Голубая кровь - вдоль - по ледяным хвощам.
Нынче я - путейщица.
                Мазута черный крем -
На морды колес. Свеклу фонаря -
                в пар зимним щам.
Низко кланяюсь винтам, молотком стучу...
На вшивость испытую дырявый металл... -
В шаль завернусь... - а лицо длинное - свечу -
Так жгу в ночи, как алмазный кристалл!
И от меня шарахнется обходчик-пьянь.
И предо мной на колена - грузно - бродяга - бух!..
Встань, мой лысый святой, лисенок драный,
                встань.
Я люблю твою плоть.
                Я люблю твой дух.
И пусть мне буфетчица-подушка глотку пухом заткнет.
И пусть меня малюта с дубиной
                или Ангел с ружьем
К стенке - толкнет,
                тряпкой - сомнет,
                сапогом истопчет, как лед,
И пусть это видит мой народ,
                с которым мы - вдвоем:
Под брюхом мертвого вагона -
                мигает красный фонарь -
И молот - в кулак, в другой - резак, кривой ятаган,
И ноги рогаткой:
                целься, народ!
                Стреляй, народ!
                Жарь!
Бей дуру-обходчицу, вашу мать,
                по ребрам и ногам!
Выбей, выколоти ей
                Рай - из груди!
Выжги под сердцем звезды!
                Вымажь в крови!
А после - в рот ей монету -
                за обход - заплати!..

Эх вы, вагонетки, вагончики мои...

СМЕРТЬ РЕБЕНКА ПУТЕЙЩИЦЫ МАРИНКИ

Ни кружки, что - к зубам стучащим. Ни примочек.
Во мраке - золотым крестом: не будет ни сынов, ни дочек.
Вокзал горит. Снега дымятся прахом. Светлая солярка
Зимы - горит. Ни шишки золотой еловой. Ни подарка.
Ни соски за пятак. Ни первых поцелуев.
Горит. Все: ноги, грудь, живот - горит напропалую.
Сколь поезд здесь стоит?..
                …Локомотив меняют?!
Горит вокзал. Луна над ним горит. В одно соединяют
Пожарища. Куда?! Куда я с ним подамся - с комом жара:
Вертеп, лечебница, ночлежка, ресторан?! - я им не пара.
Сбивает ветер с ног. Култук? сарма? шелонник?.. или… -
Горит сынок мой весь. Крест на его могиле
Сама вкопаю - я! То город… или бездна поля?..
Горит зенит. Горят кресты снегов. И Божья воля
На все. Заплатят за уборку зала ожиданья - хватит
На домовинку: пятьдесят на тридцать. Пусть лежит:
                на марлях и на вате,
На иглах кедров, на колоколах-снегах заимок енисейских
                и распадков
Тарбагатайских… - да на шкурах тех волков,      
                что так любились сладко
На злой реке Иркут… а твой отец беспалый,
Суглобый машинист, в ночи считает шпалы,
Девятую сочтет - на день девятый вздрогнет кожей,
До сорока дойдет - в ладони зарыдает: Боже…
Горит!
………………..Уже остыл. Пеленки как грязны. Я отстираю.
Я отслужу. Я отплачу. Я вниду в двери Рая.
И там, где Петр Святой, смеясь, звенит тяжелыми ключами,
Я припаду к тебе, сынок веселый и живой,
                и мелко затрясусь плечами,
А ты на облаке стоишь. Беззубый. Топчешь Солнце голой пяткой.

…Ты просто убежал домой. Туда. На небо. Без оглядки.

                ГРАД-ПРЯНИК

Ох, Град-Пряник, я дошла к тебе, дошла.
Перед телом белым расступилась мгла:
Паровозы загудели славу мне,
Даль еловая раскинулась в огне!
И сквозь лузганья вокзальных всех семян,
Через визги, через песню под баян,
Через все скрещенья православных рельс,
Через месяц мусульманский, через крест
То ли римский, то ль мальтийский, Боже, то ль -
Через всю тебя, слезы Байкальской боль!.. -
Через гулы самолетов над башкой,
Чрез объятия, черненые тоской -
Через пепел Родин, выжженных дотла -
Ох, Град-Пряник, золотые купола,
Стены-радуги искристые твои!
Деревянные сараи - на любви,
Будто храмы на Крови! и пристаней
Вдоль по Ангаре - не сосчитать огней!
А зеленая ангарская вода
Глазом ведьминым сверкает изо льда.
А в Казармах Красных не сочту солдат.
Окна льдистые очьми в ночи горят.
И на пряничных наличниках резных -
Куржака узоры в иглах золотых,
А на проводах сидящий воробей -
Лишь мороз взорвется!.. - канет меж ветвей…
Ох, Град-Пряник, - а далече, между скал,
Меж мехов тайги - лежит Бурхан-Байкал,
Сабля синяя, монгольский белый нож -
Косу зимнюю отрежет - не уйдешь…
Синий глаз глядит в отверженный зенит:
Марсом рыбка-голомянка в нем летит,
Омуль - Месяцем плывет или звездой -
В нежной радужке, под индиго-водой!..
Да нерпенок - круглоглазый, ввысь усы -
Брюхо греет среди ледяной красы,
Ибо Солнце так торосы дико жжет,
Что до дна Байкала льется желтый мед!..

Ох, Град-Пряник!.. Я дошла: тебе мой стон.
С Крестовоздвиженской церкви - зимний звон.
Лязг трамваев. Голубиный громкий грай.
Может, Град мой, ты и есть - Господень Рай?!
Я работницей в любой горячий цех
Твой - пойду! - лишь из груди сорвется смех,
Поварихою - под сводами казарм,
Повитухою - тут волю дам слезам…
А на пряничных, резных твоих стенах
Нарисую краской масляной в сердцах
Горемычную, простую жизнь свою:
Всех зверей в лесах, кого кормлю-пою,
Всех детей, которых я не родила,
Все дома мои, сожженные дотла,
Все созвездья - коромыслом на плечах -
Как объятия в несбывшихся ночах,
Как мужских - на миг блеснувших - тяжких рук
За спиной во тьме всходящий Лунный круг,
То зерцало Оборотной Стороны,
Где смолою - до рожденья - стыли сны…

     ГРАД БИРЮЗОВОГО БУДДЫ

Цзанг-донн… Цзанг-донн…
Из морозных похорон -
Хвост павлина. Ночь сапфира.
Видящее Око Мира -
До ядра Земли дыра,
Во льду нерпичья нора…

Упаду на колени… Милый, бедный мой Будда.
В Иволгинском дацане, дура, вымолю чуда -
Поседелая баба!.. успокоиться где бы!.. -
Снег по-старомонгольски вниз посыплется с неба…
Ах, мой гладенький Будда, из нефрита сработан, -
Ты сними дождевик мой, оботри мои боты
От грязюки, налипшей на солярковых трактах,
Излечи от осенней - дождевой - катаракты!..

Ты любовник был чей-то, царский сын Гаутама…
Я погибла, мальчишка, я скажу тебе прямо.
Я в болоте судьбинном знала кочки и броды,
Да мужик придорожный глянул в душу с испода.
А мужик-то - эх, Будда!.. - жердь, юродивый олух,
Площадной он художник - не учился он в школах:
Расписует он ложки, шьет для лам гладко-бритых
Ярко-алые куртки! мастерит из нефрита
Толстобрюхие нэцкэ, чечевичные четки -
Да на рынке в морозы с ними пляшет чечетку:
Раскупайте, сибирцы, Гоби высохший пряник,
Продаю за снежинку… за табак да за стланик…
За ледовую пулю колчаковских винтовок…
За бруснику-кислушку автобазных столовок…
За зеркальный осколок декабристских трельяжей,
За шматок облепихи!.. За верблюжию пряжу
Забайкальских метелй, - ах, мой Будда, а я-то -
С ним - навытяжку - рядом, наподобье солдата!
Он базарный художник!.. торговал он и мною,
Моей шкурой лошажьей, омулевой спиною;
Мне пощечину утром как влепил - я запела,
Нож надел мне на шею - я и снять не успела…

Будда!.. Ты, Шакьямуни!.. Помоги!.. Распласталась
Лягушонком в дацане, видишь, бью я на жалость:
Вся любовь человечья - это створки перловиц,
Больно рвем их, осклабясь, ловим жемчуг былого,
А о будущем - жмурясь!.. позаткнув крепко уши!.. -
Не видать и не чуять, на вдыхать и не слушать,
Только знать, что Любовник был с Любовницей вместе
Ночь одну, две ли ночи, - дольше - много ли чести!..
Будда!.. гладкий пупок твой, пятки - ртом я горячим
Простегаю!.. над нежной маской смерти - заплачу:
Зри своим Третьим Глазом - я не Белая Тара!
Колдуну-малеванцу я, мой Боже, не пара…
Я сезонка, поденка. Бельевая корзина.
Я железнодорожка. Мое имя Марина.
Я с путейцами - водку. Я с обходчиком - чаю.
Твое, Будда, рожденье в феврале отмечаю!..
Будь здоров!..
        ……………….умоляю… пособи мне, щербатый…
Ты же можешь, Майтрейя… мы - твои все козлята…
сделай так… чтобы я с ним на постели сплеталась…
чтоб без запаха красок во припадке металась…
чтоб он в кружке монгольской мне заваривал мяту…
чтобы жил без меня он - как на камне распятый,
а Звезда ледяная ему печень клевала…
чтоб ему было мало… - все меня!.. - было мало…
всю-то жизньку-жизнешку, всю судьбу-то-судьбишку -
до того, как гвоздями заколотят мне крышку, -
слышишь, ты, доходяга, медный, прозеленелый?!,. -

                Я люблю его душу.
                Я люблю его тело.
                Ты прости, Гаутама,
                мальчик, если позволишь -
                Я тебя поцелую!..

                …Я целую - его лишь.
Цзанг-и-донг - на морозе.
Четки-слезы струятся.
Куржаком не обвиться.
Никогда не родиться.
Никогда не расстаться. 

                ГРАД КРАСНОЗВЕЗДНЫЙ

Пятиконечная, прорезанная
В снегу - кровавыми ступнями,
Пятисердечная, истерзанная
Когтисто-острыми огнями,

Остекленело вязь считающая
Венца кровей - под микроскопом! -
И чистокровной - стопку ставящая,
А инородцев - в топку, скопом, -

Остервенелою духовностию
Хлестающая скотьи спины,
Над башней танка — златокованною
Главой - глядящая чужбины,

Ну что, Столица, ночь сжирающая
Горящей смертью небоскреба, -
Война! Молися, умирающая,
У красномраморного гроба.


...Я пришла к тебе, я пришла к тебе,
скарб крылатый приволокла на горбе.
Щенком доползла: зубами - за кумач.
А старухи в церкви мне бормочут: не плачь.
То ли еще грянет. Земля загудит.
Саранча из расщелины земной полетит.
Металлические стрекозы. Стальные пауки.
Ржавые гусеницы - толще руки.
Накипь белых глаз хлынет через край.
На снегу пластаясь, крикну: не стреляй!
Ведь она живая, нечисть-война.
Она в красный Мир, как сука, влюблена.
А, да ты Москва! - на исходе дня -
куском снега в горло - спаси меня;
А, да Краснокаменная - на исходе зла -
прими работяжку без рода-без угла:
А и все богатство - мертвый сын в земле,
примета особая - шрамы на челе,
Ладони - в мозолях; сожму - что деньга,
твердые!..
                …Война. Брусничные снега.


…Да мы революцьями сыты - вот так.
Заелись. Отрыжка - дымами
Вонючих атак. Красный выкинут флаг.
И белый - сквозит между нами

Рыдающим Ангелом. Прет броневик
в морозную тьму - кашалотом.
Живая, Война!.. Зверий сдавленный крик.
И люди слепого полета.

Сгущенки, тушенки, - забиты склады!
Кто оптом купил - содрогнется.
Ах, пороты у Революций зады,
и розга соленая гнется…

Что, пули, что, дуры?! Над ухом свистит.
Дверь выбита молотом тела.
Я прячусь в подъезде. Я вижу: горит
все то, что плясало и пело.

Кому, Революцья, ты нынче жена?!
Под куполом, в мыке коровьем,
На палец тебе нацепил Сатана
кольцо - еще теплое, с кровью.


…Господь, а я-то тут при чем?!.. Я сибирячка.
Я здесь укладчица, раздатчица, кухарка и прачка.
Могу твои рельсы мыть, Град Краснозвездный.
Могу в собачьей электричке жить ночью морозной.
Могу скопить двадцать рублей - и помолиться на мясо в столовой
Консерватории: а наверху - орган гудит, серебряно-дубовый!..
Я б пошла, в ноги поклонилась тому органу:
Пусти меня в себя жить!.. - да ведь мне не по карману…
А на улице - шапки мерзнут. Звезды с Кремля навеки сняли.
Коли меня убьют - кто вам споет о любви и печали?!..


...Это все перевернулось,
В Красный Узел затянулось:
Танки и броневики,
Мертвое кольцо руки.

Флаги голые струятся.
Люди в ватниках садятся
У кострища песни петь,
В сажу Космоса глядеть.

В черном мире, под Луною,
Под Звездою Ледяною
Кто-то хочет Первым быть,
Кто-то - с губ улыбку пить.

У костра стою. Старею.
Водку пью и руки грею.
Революция. Война.
В небе - мать моя Луна.

Лик тяжелый поднимаю.
На работу опоздаю.
Видишь, мать моя, - живу.
Видишь, - нить зубами рву

На тулупе, что залатан
Той заплатою крылатой,
Где перо к перу — года:
Здесь. Сейчас. И никогда.

    МАЛЬЧИК С СОБАКОЙ. НОЧНОЙ РЫНОК

                - Тише, пес мой сеттер!..
                Очень сильный ветер...
                Нос твой - ветер жадно пьет,
                Хвост твой - ветер бьет и бьет...
                Собака моя, собака -
                Рыжий Огонь из мрака...
                Я - Мрак тобой подожгу!..
                ...Не смогу.

Темные флаги на землю легли,
Плоть городскую укрыли.
А в снеговой ювелирной пыли
Рынка врата - будто крылья.

Ночью смыкаются эти крыла.
Крытые спят павильоны.
Днем тут держава войною прошла -
Грубых сапог батальоны.

Следом от шины впечатался Путь
Млечный - в поднебесья деготь...
Рынок! Тебе зацепился за грудь
Птичий обломанный коготь -

Вот он, малявка, пацан, воробей, -
Смерть надоели подвалы,
Где среди взрослых и грозных людей
Шкетья судьба ночевала!

Шел он да шел, без суда, без следа,
Сеттер к нему приблудился...
Рынок! Пристанище ты хоть куда,
Коль ты щенятам сгодился!

Сбить на морозе амбарный замок -
Плевое дело, игрушка!..
Пахнет свининой застылый чертог,
Медом, лимоном, петрушкой...

Запахов много - все не перечесть!..
Ящик - чем хуже перины?!..
Сеттер, огонь мой, - скулишь, клянчишь есть,
Носом толкаешь корзину...

Все здесь подъели, в прогнившей стране.
Все подмели подчистую.
Всю потопили - в дешевом вине -
Голода силу святую.

Гладит малец одичалого пса.
Тесно прижмутся друг к другу
В ящике из-под хурмы... Небеса,
Сыпьте арахисом - вьюгу!

Сыпьте им яркою радугой - снег,
Сахар капусты - с возов и телег,
Кровь помидоров - из бака!..
Медом стекает по скулам ночлег...
В ящике, маленький, спи, человек,
Спи, заревая собака.

ДЕВОЧКА С МАНДАРИНОМ. ВЕЧЕРНИЙ РЫНОК

Это крайняя - я - за лимоном стояла!..

Вот глаза ледяные - синее Байкала,
Косы из-под платка, что рыбачьи канаты,
И все швы на дерюге пальтишка разъяты;
Кочерыжка, горбушка, птенец, восьмилетка, -
Поднабита людьми рынка ржавая клетка,
Все со службы - час пик! - каблуки не источишь,
А туда же! - стоишь: мандаринчика хочешь...
И распахнуты синие очи иконно
На купюры, на смерч голубей заоконных,
На торговку златой мандаринной горою,
На лица ее булку,
                на море людское!
В кулачонке вспотевшем зажаты копейки...
Ты, проталина вешняя, дудка-жалейка,
Заплати - и возьми! Тонкокорый, громадный
Охряной мандарин - и сожми его жадно,
Так зажми в кулаке, чтобы кровь стала капать,
Чтобы  смог сладкий плод на морозе заплакать -
По тебе, истопницына дочь, замухрышка,
Сталеварного града сухая коврижка.

ТОРГОВКА ШКУРАМИ НА ИРКУТСКОМ РЫНКЕ ЛЮБА

А вот лисы, а вот лисы, а вот зайцы-волки!..
Мездру мороз прошивает кованой иголкой,
Меха иней зацелует сизыми губами, -
Не горжетка то - ослеп ты: пламя это, пламя!..
Звери рыскали по лесу. Дитяток рожали.
Целясь, очи потемнели! Локти задрожали!..
...А теперь зверье - гляди-ко! - рухлядь, красотища!..
Закупи - и вспыхнешь павой, а не мышью нищей,
Шею закрути лебяжью лисьими хвостами -
Пусть мужик твой, жмот и заяц, затрясет перстами,
Затрусит на снег монеты из мошны совецкой:
Вот он мех колымский, кольский, обский, соловецкий,
Вот - куничий да соболий, искристый, богатый,
На руках торговки Любы во пурге распятый, -
Рвите, рвите, налетайте, по дешевке сбуду
Выпивохам да пройдохам, черни, сброду, люду,
А не наглым иноземцам с масленым карманом,
А родной толпе дремучей,
                хвойной, дымной, рваной.

                ***
               
                Маленькой нищенке Нижнего Елене Федоровне

...моя ненастная паломница по всем столовкам да по хлебным.
Моя нетленная покойница - о, в кацавейке велелепной.
Моя... с котомкой, что раззявлена - нутром - для птиц: там злато крошек!..
Моя  Владычица, раздавлена любовью всех собак и кошек...
Живая, матушка, - живущая!.. Ты днесь во чье вселилась тело?..
С вершок - росточком, Присносущая, катилась колобком несмелым.
Неспелым яблоком, ежоночком, колючим перекати-полем... -
Дитенок, бабушка ли, женушка, - и подворотней, как престольем!.. -
Ты, нищенка, ты, знаменитая, - не лик, а сморщь засохшей вишни, -
Одни глаза, как пули, вбитые небесным выстрелом Всевышним:
Пронзительные, густо-синие, то бирюза, то ледоходы, -
Старуха, царственно красивая последней, бедною свободой, -

Учи, учи меня бесстрашию протягивать за хлебом руку,
Учи беспечью и безбрачию, - как вечную любить разлуку
С широким миром, полным ярости, алмазов льда, еды на рынке,
Когда тебе, беднячке, ягоды кидала тетка из корзинки:
Возьми, полакомись, несчастная!.. А ты все грызла их, смеялась,
Старуха, солнечная, ясная, - лишь горстка ягод оставалась
В безумной жизни, только горсточка гранатиков, сластей, кровинок, -
И плюнул рот, смеяся, косточку на высверк будущих поминок,
На гроб, на коий люди скинутся - копейкой - в шапку меховую...
Учи, учи меня, кормилица, ах, дуру, ах, еще живую...

ГИБЕЛЬ РИМА

Иди, гляди. Повязку с глаз стяни. Смахни. Сдери.
Все камни рушатся сейчас. Приспело - изнутри.
Бегут по ободу огни. Пылают по кишкам.
Просвечен пуп. Ребро горит. Зад молится горшкам.
Крик уши рвет. Кажись, конец. А мы едим еду.
Из тряпки выпростав, жуем - дрожим на холоду -
Скупой кусок, чугун-горбыль. Вонзаем зубовье.
Мы на ветру. Мы гарь и пыль. Тончится бытие.
Гудит земля. Тяжел, Самсон бежит среди колонн.
Горит во рту свинцовый стон.  Гремит Иерихон.
Иди, гляди!
...да это Рим!
Наш Рим с тобой родной.
Мы вместе с ним гудим, горим.
Огнище прет стеной.
Мы сладко ели?!.. - Пустота. Мы пили?!.. - Тишина.
Окно ночное: от креста тень: рамою окна.
У тени - деревянный крюк. Похоже, человек.
Почти без ног. Почти без рук. Не размыкая век,
Он черствый хлеб в слезах изгрыз. Волос его куста
Боятся птицы. Глянет вниз - морозом: пустота.

А там, на улице, - чертог снегов, что в бубен-грудь
Все бьют и бьют! Да, все умрут! Обнявшись, как-нибудь.
Какая радостная смерть - всеобщая, в котле!
Кипит меж крыш людская соль. Кровавят по земле,
Змеятся трещины. И в них - дощечки детских рук.
Вопят на углях старики, на дыбах давних мук.
Все ожило. Развернут весь пергамент - до конца:
Вот вязь миров; вот боли взвесь;
вот судорга лица.
Все лики, души и тела, что были - о, когда!.. -
Гудят, звонят в колокола, в чугунные года!
Кровь на щеках! На ребрах - кровь! Рисунок звезд - другой!
На площадях - цветы костров. Лежит мужик нагой,
Рыдает: доченька моя!.. А дочка на кресте -
В сугробе - в прорезях белья - в багровой наготе.
Беги, дурак, гляди во все великие глаза! -
Был мир и Рим,
был мед и хлеб,
вино и бирюза,
Все было - женщин пчелий рой, кабаний рев мужчин,
И царь: хрустальною горой стоял - во тьме, один! -
И зарождение детей, и вытолк их на свет... -

......гляди: огонь.
Тяжелый смрад.
Назад дороги нет.
И только девка, босиком, подмяв простой хитон,
Сидит и черствый хлеб жует, и достает лимон
Из меха пазух,
вони мглы,
продажной наготы:
Гляди, глаза ее светлы, и это - тоже ты,
Ты, наплевав на гибель!.. ты кусаешь цедру, и
Кровь мира - криком кислоты - течет в твоей крови;
А камни рушатся огнем над жалкой головой, -
Глянь, гибнет Рим. Поплачь о нем. Поплачь, пока живой.
Облей слезами мертвый хлеб.
Платок с очей стяни.
Ты все равно и глух и слеп.
Глаза твои - огни.
Огни в глазницах коревых. Под черепом пустым.

"Беги, беги!" - последний стих.
Последний черный дым.

                ПЕСНЯ

Ох, Расея моя, Расея.
Головою - о край стола...
Каменея, горя, леденея,
О, куда б от тебя ушла?!

Горевая твоя простуда
И чахоткин, с подхрипом, рык...
Средь зверья твоего и люда
Расплескался мой жалкий крик.

Задери головенку: страшно!..
Коли страшно - к  земле пригнись...
Вот они, кремлевские башни, -
Им, кровавым, да поклонись.

Ты из вервия мне свивала
Сети, петли, мешки, хлысты...
Ты поземками целовала
По-над грудью моей - кресты!

Но я землю рвала ногтями!
Ела падаль твоих полей!
Снег твой мечется меж горстями
Сирым клекотом журавлей!

И, на нежном пригорке стоя
По-над Волгою в синем дыму,
Я молюсь - твоей красотою -
За вкусивших твою тюрьму!

За тебя проклявших, бежавших
Во заморских быков стада,
За любимых, друг друга сжавших
Пред прощанием - навсегда, -

Как в горсти - да твою землицу...
Я люблю тебя, я люблю:
Мне любовь та, Расеюшка, снится,
Но плюю, хриплю - во хмелю

Ненавидящем,
                пламя сея
Воплем, дланью, нутром, очьми:
Ох, Расея моя, Расея,
Заполярной совой косея,
Всей кандальною Гипербореей -
Всю свободу мою возьми.

МАРИНА, ПРОДАВЩИЦА СВЕЧЕЙ

…А на улицу выйду - и лупят снега
По щекам, по плечам, по рукам!
У девчоночки в черном больная нога:
Чуть хромая, проходит во храм.

То Марина идет, продавщица свечей.
Сивцев Вражек возлюбит ее
Лишь за то, что глядела она горячей,
Чем глаголит о том Бытие.

Пусть монеты играют на грязном столе!
Пусть свечные молчат языки!
Продавщица свечей на холодной Земле,
Дай нам свет из костистой руки.

И тогда близ груди мы его понесем,
Загадаем, чтоб долго горел…
Ни себя, ни любимых уже не спасем.
Со свечою пойдем на расстрел.

Со свечою пройдем, в колыбели двух рук
Сохраняя дитя от ветров…
И не страшно уже напророченных мук.
Мир стальной обнажен и суров.

А Марина стоит за церковным столом,
Раздавая негаснущий свет,
И, дрожа, ее пальцы исходят теплом,
Словно диски далеких планет.

И когда ее руки расхожую медь
Обменяют на стволик свечи, -
Я пойму, что не так тяжело умереть,
Как без пламени - выжить в ночи.


   
ФРЕСКА ТРЕТЬЯ. ТРУБЯЩИЙ АНГЕЛ

"...он и не ожидал, что у него с такою болью будет биться сердце".

Ф. М. Достоевский, "Идиот"

ПРОСКОМИДИЯ               

Снега на улице покаты. И ночь чугунно тяжела.
Что ж, настает мой час расплаты - за то, что в этот мир пришла.
Горит в ночи тяжелый купол на белом выгибе холма.
Сей мир страданием искуплен. Поймешь сполна - сойдешь с ума.
Под веток выхлесты тугие, под визг метели во хмелю
Я затеваю Литургию не потому, что храм люблю.
Не потому, что Бог для русской - всей жизни стоголосый хор,
А потому, что слишком узкий короткий темный коридор,
Где вечно - лампа вполнакала, соседок хохот и грызня -
Так жизни мало, слишком мало, чтоб жертвовать куском огня.
Перед огнем мы все нагие - фонарный иль алтарный он...
Я подготовлюсь к Литургии моих жестоких, злых времен.
Моих подземных переходов. Моих газетных наглых врак.
И голых детдомов, где годы детей - погружены во мрак.
Моих колымских и алданских, тех лагерей, которых — нет?!
И бесконечных войн гражданских, идущих скоро — сотню лет.
Я подготовлюсь. Я очищусь. Я жестко лоб перекрещу.
Пойду на службу малой нищей, доверясь вьюжному плащу.
Земля январская горбата. Сковала стужа нашу грязь.
Пойду на службу, как солдаты шли в бой, тайком перекрестясь…
И перед музыкой лучистой,  освободясь от вечной лжи,
Такой пребуду в мире чистой, что выслушать - не откажи!
И, может быть, я, Божье слово неся под шубой на ветру,
Его перетолкуя, снова за человечью жизнь помру.
И посчитаю это чудом - что выхрип, выкрик слышен мой,
Пока великая остуда не обвязала пеленой.

***

Во блаженном успении вечный покой
Подаждь, Господи.
Вся любовь на войне за зимней рекой
Полегла, Господи.

Мои руки в крови. Мои руки в дыму.
Отмой, Господи.
Я убил - и заплакал.
Зачем, не пойму.
Прости, Господи.

ПОКЛОНЕНИЕ ВОЛХВОВ В СНЕГОПАДЕ

Снега упорные мели и мощно и печально пели,
Когда на сем краю земли, в еловом, выстывшем приделе,
Среди коров, среди овец, хлев освещая ярким телом,
В тряпье завернутый, Малец сопел и спал на свете белом.
Я на коленочках Его держала… Было очень больно
Сидеть… Но было торжество отчаянно и колокольно!
Старуха, супротив меня, слезясь глазами, быстро пряла…
А овцы грелись близ огня - таких овец я не видала:
Как снеговые горы, шерсть!.. В отверстой двери плыли звезды…
Навозом пахли доски, жесть и весь печной подовый воздух.
Обрызгал мальчик пелены… (На них - мешок я изорвала…)
И бубенцы были слышны - волхвы брели, я поджидала…
Они расселись вкруг меня. Дары выкладывали густо:
Лимоны - золотей огня, браслеты хитрого искусства,
И кольца золотые - вот! - на леску - рыбой нанизали,
Варенье из лесных смород, а как варили - не сказали…
Склонили головы в чалмах, как бы росистые тюльпаны,
И слезы в их стоят глазах, и лица - счастьем осиянны:
“Живи, Мария! Мальчик твой - чудесный мальчик, не иначе:
Гляди-ка - свет над головой, над родничком!..” А сами плачут…

Я их глазами обвожу - спасибо, милые, родные!..
Такого - больше не рожу в метелях посередь России…
Что, арапчонок, смотришь ты, косясь, замерзнув, исподлобно?!..
Младенцы наши - вот цветы: в снегах да во поле сугробном!..
И дуют, дуют мне в скулу - о, я давно их поджидала! -
Собой пропарывая мглу, ветра с Ветлуги и Байкала,
Ветра с Таймыра и Двины, ветра с Урала, Уренгоя,
С Елабуги, Невы, Шексны, - идут стеной, рыдая, воя…
Изветренная ты земля! Ты, вся продрогшая сиротски!
Ты - рваный парус корабля, мазут машинный топки флотской…
И в то скрещение ветров, в те слезы без конца-без краю,
В ту нашу ночь без берегов - пошто я Сына выпускаю?!
И вот уж плачу! А волхвы, стыдясь меня утешить словом,
Суют небесной синевы громадный перстень бирюзовый
И шепчут так: “Носи, носи!.. Ведь бабам бирюза - от сглазу!..”
Ну, коли так, - меня спаси!.. А не спасешь - так лучше сразу…

А будет горе - знаю я. Его к доскам прибьют гвоздями.
И будет вся моя семья - тоска меж сохлыми грудями.
Лицо ногтями разорву. Прижмуся ко Кресту главою.
И, словно чей-то труп - во рву, - себя увижу... молодою,
Увижу снег, и теплый хлев, пеленки мешковины хлебной,
Зубами как блестел, присев, волхвиный царь с травой целебной…
И тельце Сына в пеленах, как спелый абрикос, сияет,
И на ладонях-облаках кроваво звезды не зияют,
И сено пряное шуршит, и тяжело вздыхают звери,
И снег отчаянно летит в дубовые, медвежьи двери.


***

                - Приидет Царствие Мое.
Приидет Царствие Мое.
Вы долго ждали, бедняки -
Приидет Царствие Мое.

- Царь-Голод высох тьмой доски.
Царь-Холод сжег мои виски.
Царь-Ветер плачет от тоски.
Приидет Царствие Твое.

- Пропой же мне последний стих,
Пропойца с пламенем седых
Волос, - что плачешь ты, затих?
До дна ты выпил Бытие?..

- Блаженны нищие духом, ибо их...
Блаженны плачущие, ибо их...
Последний Дух, и вдох, и дых:
Приидет Царствие Твое.

... И так они стояли - так
Стоят на рынке мясники,
А снег в крови, в снегу резак, -
Стоят и плачут от тоски.

В снегу - замызганный пятак:
Огонь - на резкой белизне.
Друг против друга - вечно: как
Враги на ледяной Войне.

И весь в слезах стоит Христос.
И я стою - лицо в слезах.
А мир, бедняк, ослеп от слез.
Огонь, огонь - в его глазах.


ТРУБЯЩИЙ АНГЕЛ

И первый Ангел вострубил.
Согнулась - пополам:
Кресты попадали с могил,
Открылся древний срам.
И Ангел вострубил второй,
В рог дунул из льда!
Так смертно хрустнет под стопой
Чугунная звезда.
Звезда из дегтя и смолы.
Из мертвых птичьих лап.
И кровью залиты столы
В виду ревущих баб.
И брошен нож близ пирога
Из сажи и золы.
Зима избита и нага.
И шуба - без полы.
И третий Ангел вострубил!
Кроваво-красный плащ
Нас, погорельцев, ослепил,
Пылающ и дрожащ!
И он к устам поднес трубу,
Как будто целовал
Лицо отца зимой в гробу
И Бога призывал.
Четвертый Ангел вострубил -
Посыпались отвес,
Кто жил, горел, страдал, любил,
С разверзшихся небес!
С небес, разрезанных ножом
И проткнутых копьем.
С небес, где все мы оживем
Пред тем, как все - умрем.
И пятый Ангел вострубил!
И поднялась вода,
И хлынула, что было сил,
На злые города.
Молилась я, крестясь, дрожа... -
О нищая тщета!
На страшном острие ножа
Сверкала - пустота.
И Ангел вострубил шестой.
Огнем все занялось:
И снег под угольной пятой,
И золото волос.
И требник ветхий, и щека,
В ночи ярчей Луны.
И, вся просвечена, рука,
Чьи кости сожжены.
В костер огромный сбились мы.
Дровами полегли.
И Ангел вострубил седьмый
На ободе земли.
Он пил гудок трубы до дна,
Как смертник пьет питье.
А кружка старая - Луна,
А зубы - об нее.
Озноб от звезд в прогалах льда.
Гудит земля впотьмах.
Дрожит последняя вода,
Мерцает на губах.
Но дай мне, дай еще попить
Из кружки ледяной.
О, дай мне, дай еще пожить
Под мертвою Луной.

ЖАЛОБА

Ночь. Сочится черным рана.
Ночью карта жизни бита.
Пью из решета и сита.
Пью из битого стакана.

Из дырявого кафтана
Руки - раструбы - развилы:
Зареву белугой пьяной
Лишь о тех, кого любила.

Ничего не нажила я:
Ни бурмистровых жемчужин,
Ни куниц, ни горностаев, -
Волчьих белых шкур без краю,
Вьюжных слюдяных остужин.

Одесную Тебя, Боже,
Посижу в хитоне алом.
И ошую - в синей коже,
В сером бархате подталом.

Я болящим угодила.
Я кричащим зажимала
Рты - казенным одеялом.
Осужденных - целовала.
Обреченных - обнимала.
Не себе - чужим хазарам,
Подаянье им - просила.

Я несчастных так любила!..
Я несчастных - так - любила...

А сама - несчастной стала.

ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ

Едва застыл байкальский плес, глазастая вода, -
Как по воде пошел Христос, по нежной кромке льда.

Как зимородок-изумруд, озерной глуби гладь…
И так Он рек: - Здесь берег крут, другого - не видать…

Карбас качало вдалеке. Курили рыбари…
Мороз - аж слезы по щеке… Андрей сказал: - Смотри!

Смотри, Он по водам идет! По глади ледяной!
И так прекрасен этот ход, что под Его ступней

Поет зеленая вода! И омуль бьет об лед!..
Петр выдохнул: - Душа всегда жива. И не умрет.

Гляди, лед под Его пятой то алый, будто кровь,
То розовый, то золотой, то - изумрудный вновь!..

Гляди - Он чудо сотворил, прошел Он по водам
Затем, что верил и любил: сюда, Учитель, к нам!..

Раскинув руки, Он летел над пастью синей мглы,
И сотни омулевых тел под ним вились, светлы!

Искрили жабры, плавники, все рыбье естество
Вкруг отражения ноги натруженной Его!

Вихрились волны, как ковыль! Летела из-под ног
Сибирских звезд епитрахиль, свиваяся в клубок!

А Он вдоль по Байкалу шел с улыбкой на устах.
Холщовый плащ Его, тяжел, весь рыбою пропах.

И вот ступил Он на карбас ногой в укусах ран.
И на Него тулуп тотчас накинул Иоанн.

- Поранил ноги Я об лед, но говорю Я вам:
Никто на свете не умрет, коль верит в это сам.

О, дайте водки Мне глоток, брусникой закусить
Моченой!.. Омуля кусок - и нечего просить.

Согреюсь, на сетях усну. Горячий сон сойдет.
И по волнам Свой вспомяну непобедимый ход.

Так на Вселенском холоду, в виду угрюмых скал,
Я твердо верил, что пройду, и шел, и ликовал!

И кедр, как бы митрополит сверкающий, гудел!..

И рек Андрей: - Спаситель спит.
О, тише, тише… Пусть поспит…
Он сделал, что хотел.


***

Мы в тюрьме.
Мы за решеткой века.
Кат, царевич, вопленица, вор.
Не скотов сочтут, а человеков.
По складам читают приговор.
Улещают плесенью похлебки.
К светлой казни - балахоны шьют.
Затыкают рты, как вина, пробкой,
А возжаждут крови - разобьют.
Бьют снега в окружия централа.
Прогрызают мыши тайный ход.
Сколько раз за век я умирала -
Ни топор, ни пуля не берет.
Чрез решетки дико тянем руки.
Камни лупят по скуле стены.

Мы уже не люди - только звуки.
Еле слышны.
Вовсе не слышны.   

УКРОЩЕНИЕ БУРИ

Ой ты, буря-непогода - люта снежная тоска!..
Нету в белом поле брода. Плачет подо льдом река.

Ветры во поле скрестились, на прощанье обнялись.
Звезды с неба покатились. Распахнула крылья высь.

Раскололась, как бочонок, - звезд посыпалось зерно!
И завыл в ночи волчонок беззащитно и темно…

И во церкви деревенской на ракитовом бугре
Тихий плач зажегся женский близ иконы в серебре…

А снаружи все плясало, билось, выло и рвалось -
Снеговое одеяло, пряди иглистых волос.

И по этой дикой вьюге, по распятым тем полям
Шли, держася друг за друга, люди в деревенский храм.

- Эй, держись, - Христос воскликнул, - ученик мой Иоанн!
Ты еще не пообвыкнул, проклинаешь ты буран…

Ты, Андрей мой Первозванный, крепче в руку мне вцепись!..
Мир метельный, мир буранный - вся такая наша жизнь…

Не кляните, не браните, не сцепляйте в горе рук -
Эту вьюгу полюбите: гляньте, Красота вокруг!..

Гляньте, вьюга-то, как щука, прямо в звезды бьет хвостом!..
Гляньте - две речных излуки ледяным лежат Крестом…

Свет в избе на косогоре обжигает кипятком -
Может, там людское горе золотым глядит лицом…

Крепче, крепче - друг за друга!.. Буря - это Красота!
Так же биться будет вьюга у подножия Креста…

Не корите, не хулите, не рыдайте вы во мгле:
Это горе полюбите, ибо горе - на Земле.

Ибо все земное - наше. Ибо жизнь у нас - одна.
Пейте снеговую чашу, пейте, милые, до дна!..

Навалился ветер камнем. В грудь идущим ударял
Иссеченными губами Петр молитву повторял.

Шли и шли по злой метели, сбившись в кучу, лбы склоня, -
А сердца о жизни пели средь холодного огня.

               
ВОСШЕСТВИЕ НА ГОЛГОФУ

Я падаю. Погодь. Постой… Дай дух переведу немного…
А он тяжелый, Крест святой, да непроторена дорога -
Увязли ноги, ветер в грудь чахоточную так и хлещет -
Так вот каков Голгофский путь! Какая тьма над нами блещет…
Мужик, дружище, дай курнуть… Авось махра снесть боль поможет…
Так вот каков Голгофский путь: грохочет сердце, тлеет кожа…
Ну, раз-два-взяли!.. И вперед… уж перекладина Мне спину
Изрезала… Вон мать идет. Мать, ты зачем рожала Сына?..
Я не виню… Я не виню - ну, родила, так захотела,
Вовеки молится огню изломанное бабье тело…
А Я, твою тянувший грудь, тащу на шее Крест тесовый…
Так вот каков Голгофский путь! - Мычат тяжелые коровы,
Бредут с кольцом в носу быки, горит в снегу лошажья упряжь,
Бегут мальчишки  и щенки, и бабы обсуждают участь
Мою, - и воины идут, во шрамах и рубцах, калеки,
Красавицы, что в Страшный Суд сурьмою будут мазать веки, -
Цветнолоскутная толпа середь России оголтелой:
Глазеть - хоть отроду слепа! - как будут человечье тело
Пытать и мучить, и терзать, совать под ребра крючья, пики…
Не плачь, не плачь, седая мать, - их только раззадорят крики…
Солдат! Ты совесть потерял - пошто ты плетью погоняешь?..
Я Крест несу. Я так устал. А ты мне Солнце заслоняешь -
Вон, вон оно!.. И снег хрустит, поет под голою пятою!..
Под Солнцем - лебедем летит!.. Да, мир спасется Красотою:
Гляди, какая Красота! На ветке в куржаке - ворона,
И снега горькая тщета, что жемчуг, катит с небосклона,
И в створках раковин полей - стога - замерзлым перламутром,
И лица ясные людей - что яблоки! - холодным утром!..

О Солнце! Мой любимый свет! Тебя Я больше не увижу.
Мать, ты сказала - смерти нет… А Лысая гора все ближе…
Мать, ты сказала - смерти нет!.. Зачем же ты кулак кусаешь,
Хрипя в рыданьи, в снег браслет, волхвами даренный, бросаешь?!
Ну вот она, Гора! Пришли… Кресты ворон кружат над нами.
Волос в серебряной пыли Марии Магдалины - пламя.
Пришли. Назад не повернуть. Я Крест Мой наземь опускаю.
Так вот каков Голгофский путь: от края радости - до края…
Мать, ты сказала - смерти нет… Глянь Мне в глаза. Да без обмана.
…Какой сочится тихий свет. О мать. Ты светом осиянна.
Прости Меня. Ты знала все. Теперь Я тоже это знаю.

Скрипит телеги колесо.
Прости меня. Прости, родная.


МУЖИК С ГОЛУБЯМИ

Мужик с голубями. Мужик с голубями.
Ты жил на земле. Ты смеялся над нами.

Ты грыз сухари. Ночевал в кабаках.
Мешок твой заплечный весь потом пропах.

Носил на груди, на плечах голубей.
Ты птиц возлюбил больше мертвых людей.

Ты больше живых нежных птиц возлюбил.
Ты спал вместе с ними. Ты ел с ними, пил.

Ты пел вместе с ними. Сажал их в мешок.
Их в небо пускал, - да простит тебя Бог.

Последний кусок изо рта им плевал.
Беззубо - голубку - в уста - целовал.

Однажды ты умер. Ты, нищий мужик,
Ты к Смерти-Царице никак не привык.

К богатенькой цаце в парче да в шелках.
И голубь сидел на корягах-руках.

И плакал твой голубь, прекрасный сизарь,
О том, что вот умер Земли Всея Царь.

И Царь Всея Жизни, и Смерти Всея, -
И плакали голуби: воля Твоя.

И бедный, прогорклый, пропитый подвал
Порхал и сиял, шелестел, ворковал,
Крылатой, распятой сверкал белизной -
И Смерть зарыдала о жизни иной,

О чайнике ржавом, о миске пустой,
О нищей державе, о вере святой,

О старом, безумном, больном мужике,
Что голубя нянчил на мертвой руке.

               
ИОВ

Ты все забрал.
И дом и скот.
Детей любимых.
Жен полночных.
О, я забыл, что все пройдет,
Что нет великих царств бессрочных.

Но Ты напомнил!
И рыдал
Я  на узлах, над коркой хлеба:
Вот скальпель рельса, и вокзал,
Молочно-ледяное небо.

Все умерли...
Меня возьми!
И голос грянул ниоткуда:
- Скитайся, плачь, ложись костьми,
Но веруй в чудо,
Веруй в чудо.

Аз есмь!..
И ты, мой Иов, днесь
Живи. В своей России. Здесь.
Скрипи - на милостыню старцев,
Молясь... Все можно перенесть.
Безо всего - в миру остаться.

Но веруй!
Ты без веры - прах.
Нет на земле твоих любимых.
Так, наша встреча - в небесах,
И за спиною - два незримых

Крыла!..

...Вокзал. Немая мгла.
Путь на табло?.. - никто не знает.
Звеня монистами, прошла
Цыганка. Хохот отлетает
Прочь от буфетного стола,
Где на стаканах грязь играет.
И волчья песня из угла:
Старик
О Будущем рыдает.

 
БОГОМАТЕРЬ ВЛАДИМИРСКАЯ. ИКОНА

Очи ее - сливовые.
Руки ее - ивовые.
Плащ ее - смородиновый.
Родина.

И так ее глаза печально глядят,
Словно устали глядеть назад,
Словно устали глядеть вперед,
Где никто-никто никогда не умрет...

А мы все уходим. И мы все - уйдем.
...Лишь одна в Успенском соборе своем
Глядит печально, зная про то,
Что никогда не умрет никто.


КСЕНИЯ БЛАЖЕННАЯ (ПЕТЕРБУРГСКАЯ)

                …Ох, ласточка, Ксеничка,
                Дам Тебе я денежку -
                Не смети-ка веничком,
                Куда ж оно денется,
                Траченное времячко,
                Куда задевается -
                Милостынька, лептушка:
                Ксеньей прозывается -
                Тише!.. - наша смертушка…


…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.
Сколь нацежено - стыть.
Как в платок после бани, увязываюсь во стужу
И во тьму шагаю: гореть и любить.

От Земли Чудской до Земли Даурской
Линзой слезной меряла гать...
Ан как вышло: Ксенькою Петербургской
На кладбище чухонском внезапно - стать.

Спать в болезных платках под глухим забором.
Хором выплакать - бред
Одинокий. И пить самогонку с вором,
Ему счастья желая и много лет!

И везде - ах, охальница, Охта, стужа,
Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. -
Появляться в залатанном платье мужа,
Да не мертваго, а - убившаго мя.

Помню, как хрипела. Как вырывалась -
Языками огня -
Из клещей, не знавших, что Божья Жалость
Воскресит, охраня.

И когда... очухалась, - вся в кровище!..
Доски пола в разводах струй... -
Поняла: о, каждый живущий - нищий,
Всякая милостыня - поцелуй.

И с тех пор как бы не в себе я стала.
Вся пронзенная грудь.
Завернула в верблюжье отцовое одеяло
Кружку, ложку, ножик, - и в путь.

Посекает мя снег. Поливают воды
Поднебесных морей.
Мне копейку грязные тычут народы.
Вижу храмы, чертоги царей.

От Земли Чудской до Земли Даурской
Вижу - несыть, наледь и глад.
Вот я - в старых мужских штанах!..
                Петербургской
Ксеньи - меньше росточком!.. а тот же взгляд...

Та же стать! И тот же кулак угрюмый.
Так же нету попятной мне.
Так же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума -
Вся в огне, и лицо - в огне.

Мстится смерть - крестьянской скуластой бабою
                в белом,
Словно заячьи уши, белом платке...
А мое ли живое, утлое тело -
Воровская наколка на Божьей руке.

И все пью, все пью из руки Сей - снеги
Да дожди; как слезы людския, пью.
А когда увезут меня на скрипучей телеге -
Я сама об том с колокольни пробью

В дикий колокол, бедный язык богатаго храма
Богородицы, что близ зимней Волги - убитый медведь...

И в гробу мои губы разлепятся: “Мама, мама,
Божья Мать, я намерзлась в мiру, как тепло умереть”.

И нетленныя кости мои
           под камнем
              все, кому выпало лютой зимой занедужить,
Будут так целовать,
               обливать слезами,       
                любить!..

…Я не знаю, сколь мне назначено - сдюжить.
Сколь нацежено - стыть.


              ***

Упорному - упорство,
Коверному - позерство,
А мне - Великий пост
Любви: до смертных звезд.

               
БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

…И розвальни! И снег, голуба, липнет сапфирами - к перстам…
Гудит жерло толпы. А в горле - хрипнет: “Исуса - не предам”.

Как зимний щит, над нею снег вознесся - и дышит, и валит.
Телега впереди - страшны колеса. В санях - лицо горит.

Орут проклятья! И встает, немая, над полозом саней -
Боярыня, двуперстье воздымая днесь: до скончанья дней.

Все, кто вопит, кто брызгает слюною, - сгниют в земле, умрут…
Так, звери, что ж тропою ледяною везете вы на суд

Ту, что в огонь переплавляла речи! и мысли! и слова!
И ругань вашу! что была Предтечей, звездою Покрова!

Одна, в снегах Исуса защищая, по-старому крестясь,
Среди скелетов пела ты, живая, горячий Осмоглас.

Везут на смерть. И синий снег струится на рясу, на персты,
На пятки сбитенщиков, лбы стрельцов, на лица монашек, чьи черты

Мерцают ландышем, качаются ольхою и тают, как свеча, -
Гляди, толпа, мехами снег укроет иссохшие плеча!

Снег бьет из пушек! стелется дорогой с небес - отвес -
На руку, исхудавшую убого - с перстнями?!.. без?!.. -

Так льется синью, мглой, молочной сластью в солому на санях…
Худая пигалица, что же Божьей властью ты не в венце-огнях,

А на соломе, ржавой да вонючей, в чугунных кандалах, -
И наползает золотою тучей собора жгучий страх?!..

И ты одна, боярыня Федосья Морозова - в миру
В палачьих розвальнях - пребудешь вечно гостья у Бога на пиру!

Затем, что ты Завет Его читала всей кровью - до конца.
Что толкованьем-грязью не марала чистейшего Лица.

Затем, что, строго соблюдя обряды, молитвы и посты,
Просфоре черствой ты бывала рада, смеялась громко ты!

Затем, что мужа своего любила. И синий снег
Струился так над женскою могилой из-под мужицких век.

И в той толпе, где рыбника два пьяных ломают воблу - в пол-руки!.. -
Вы, розвальни, катитесь неустанно, жемчужный снег, теки,

Стекай на веки, волосы, на щеки всем самоцветом слез -
Ведь будет яма; небосвод высокий; под рясою - Христос.

И, высохшая, косточки да кожа, от голода светясь,
Своей фамилией, холодною до дрожи, уже в бреду гордясь,

Прося охранника лишь корочку, лишь кроху ей в яму скинуть, в прах,
Внезапно встанет ослепительным сполохом - в погибельных мирах.

И отшатнутся мужички в шубенках драных, ладонью заслоня
Глаза, сочащиеся кровью, будто раны, от вольного огня,

От вставшего из трещины кострища - ввысь! до Чагирь-Звезды!.. -
Из сердца бабы - эвон, Бог не взыщет,
Во рву лежащей, сгибнувшей без пищи, без хлеба и воды.

Горит, ревет, гудит седое пламя. Стоит, зажмурясь, тать.
Но огнь - он меж перстами, меж устами. Его не затоптать.

Из ямы вверх отвесно бьет!
                А с неба, наперерез ему,
Светлей любви, теплей и слаще хлеба, снег - в яму и тюрьму,

На розвальни… - на рыбу в мешковине… - на попика в парче… -
Снег, как молитва об Отце и Сыне, как птица - на плече…
Как поцелуй… как нежный, неутешный степной волчицы вой… -
Струится снег, твой белый нимб безгрешный, расшитый саван твой,
Твоя развышитая сканью плащаница, где: лед ручья,
                Распятье над бугром…

И - катят розвальни. И - лица, лица, лица
Засыпаны
Сребром.

           ЧЕЛОВЕК С ТОПОРОМ

Во мраке — гарь
мышьей свечи.
Хвост фитиля
мертв, поджат.
У зеркала — мужик.
Его сердце стучит.
Перед ним на столе
вещи лежат.

Простые вещи:
спичечный коробок,
синий, как сапфир
Соломонова кольца.
Банка с солью:
соль любит Бог.
Да мыло — мыть
грязь лица.

Еще перед ним
лежит топор.
Топор,
серебряная зима.
Смерть своровать!.. -
поет дивный хор.
Жизнь своровать!.. -
не хватит ума.

Как во тьме
человек одинок.
Как во тьме -
молится топору.
И глядит на него с небес
одинокий Бог.
И шепчет человек:
нет, я не умру.

И шепчет человек
одинокий стих,
последний стих
одинокой земли:
“Блаженны нищие духом,
ибо их… ибо их…” -
Ибо их есть Царствие.
А мы - не смогли.


          ВИДЕНИЕ РАЯ

Уйди. Не стой со склянкой надо мной.
Я вижу, вижу драгоценный Рай земной -
В берилле неба - яблоки церквей!..
Летит в сугробы манна голубей!..
Павлина гладит стриженый Малец,
У Матери персты - в огнях колец,
Полынным сеном пахнет жаркий хлев,
И лижет ноги ей смиренный лев!..
Все пять хлебов уж муравьи едят...
Прекраснейшие женщины летят.
В зенита бирюзу, и груди их
Пылают сластью яблок наливных,
И на серебряных тарелках площадей -
Хурма, гранаты, - денег не жалей,
А денег нет!.. Сожгли!.. И даль светла,
И светят обнаженные тела
Кострами, и бенгальскими свечьми,
Лампадами, - о, счастье быть людьми...
Уйди!.. Я Рай впиваю наяву:
Озер сапфиры, детски нежную траву
И охристую ржавчину лесов
Осенних, и рубины туесов, -
Там дикая малина холодна,
Там ягодное счастие вина...
А солнца тел над лесом на закат
Превыше журавлей, крича, летят,
И затаил Малец дыханье: ох,
Гляди, павлин, - то золотой сполох!..

Там муж жену целует сотни лет -
Уста, запястья, в жемчугах браслет,
Снега ланит растают под рукой,
Живот застынет льдяною рекой,
Но дождь во чрево брызнет золотой
Подземной, поднебесной красотой!..
Так вот какая ты, любовь в Раю -
Тебя в лицо я, плача, узнаю...

А звезды там ручные!.. В зимний круг
Собьются - и берут огонь из рук:
Клешнястый Рак и бешеный Телец,
Баран - царь среди звездочек-овец,
Две Рыбы - Трилобит и Целакант,
И Скорпион - хвостатый музыкант,
И пылкий Лев, и льдистый Козерог -
Огонь едят и пьют!.. Огонь у ног,
Огонь в руках моих, - я их пасу,
Зверей родных, - во огненном лесу,
И я стою, охвачена кольцом
Огня! Лоб стянут огненным венцом!..
И горным хрусталем улыбки - рот:
Там человечья плоть в огне поет,
Там человечья плоть поет в земле!..
Там папоротник светит на стекле -
В мороз - цветком купальской радуги!..

                Уйди.
Я Рай люблю. Я сплю с ним на груди.
Не суй во пересохшие уста
Мне снадобий, где соль и кислота.
Не хлопочи - с намоченным тряпьем
К виску. Мы все когда-нибудь умрем.
Я не хочу в подвальную юдоль.
В битье посуды. В водочную боль.
В больницы, где на лестницах лежат.
В плакатный красный яд и детский мат.
Уйди. Ступай обратно в черный Ад.
А я - в Раю. Мне нет пути назад.

               
НИЩИЕ. ФРЕСКА

Доски - зубом струганные; столы - домовинами.
Ноги, птицы пуганые, крючатся, повинные.
Это - у нищих - пир горой.
Дырой во рту светит, свищет каждый второй.
Крыльями свисают лохмотья с голых плеч.
Хлебом слиплым в Божью печь всем придется лечь.
А сейчас - зуб вонзай в корку прокопченную:
Из кувшина хлебай воду кипяченую!

Ах, по руку правую мужик сидит, нахал.
Под космами катается белка его опал.
А под грязной мешковиной на груди горит
Верно, с бабы скраденный небесный лазурит.
Плачет, бородой трясет... Близок жизни  край...
От себя кус отщипни и ему подай.

А по руку левую - тащит медный таз
Нищенка с серебряными монетами глаз.
В тазу плещется вода - для помывки ног
Нищему, который всех больше одинок.
Кругла таза камбала! Тонка брови нить!
Будет ноги ему мыть. Воду эту - пить.
Будет лытки синие пылко целовать,
Будто ниткой жемчуга их перевивать.

И в тазах, дырявых мисках, ящиках разбитых,
В зеленых бутылях, в решетах и ситах
Волокут на столы, валят на дощатые
Хлеб из масляной мглы, потроха распятые!
Крючья пальцев дрожат! Ноздри раздуваются!
Рот - раз в тыщу лет с бутылью сливается!
Этот пир - он для нас. В ушах ветер свищет.
В тысяче - летье раз - наедайся, нищий.
Ты все руку тянул?! Улыбался криво?!
Масла брызг - между скул. Попируй, счастливый.
Чуни из тряпья стегал?! Щиколку - в опорки?!..
Жизнь в моленье сжигал о замшелой корке?!
Жег клопиный матрац высохшей спиною?!..
Попируй в миру лишь раз ночью ледяною!

А в угрюмый, чадный зал, где дымы и смрад,
Над тряпьем и над тазами Ангелы летят.
Они льют горний свет, льют огнем - любовь -
На латунь мертвых рыб, колеса хлебов,
На затылков завиток, лысин блеск и дрожь,
На захлесты заплат, на зеркальный нож,
На трущобную вонь, на две борозды
Белой соли - двух слез сохлые следы;
И вот, выхвачены из замогильной тьмы,
Горят факелы лиц, пылаем лбами - мы!

Мы весь век - во грязи. Мы - у бьющих ног.
Ангел, братец, налей. Выпей с нами, Бог.
Били вкривь.
Били вкось.
Били в срам. Под дых.
Дай, обгложем мы кость милостынь своих.
Мир плевал  в нас, блажных! Голодом морил!
Вот размах нам – ночных, беспобедных крыл.
Вот последнее нам счастье - пустой, грозный зал,
Где, прижавшись к голяку, все ему сказал;
Где, обнявши голытьбу, соль с-под век лия,
Ты благословишь судьбу, где твоя семья -

Эта девка с медным тазом, ряжена в мешок,
Этот старик с кривым глазом, с башкою как стог,
Эта страшная старуха, что сушеный гриб,
Этот голый пацаненок, чей - тюремный всхлип;
Этот, весь в веригах накрест, от мороза синь,
То ли вор в законе, выкрест, то ль - у церкви стынь,
Эта мать - в тряпье завернут неисходный крик! -
Ее руки - птичьи лапки, ее волчий лик;
Эта нищая на рынке, коей я даю
В ту, с ошурками, корзинку, деньгу - жизнь мою;
И рубаки, и гуляки, трутни всех трущоб,
Чьи тела положат в раки, чей святится лоб, -
Вся отреплая армада, весь голодный мир,
Что из горла выпил яду, что прожжен до дыр, -

И любить с великой силой будешь, сор и жмых,
Только нищих - до могилы, ибо Царство - их.

                ТРОИЦА

Я вижу их в той комнате холодной,
За той квадратной льдиною стола:
Художник, вусмерть пьяный, и голодный
Натурщик, - а меж них и я была.
Натурщик был в тельняшке. А художник,
С потрескавшейся верхнею губой,
И в реабилитации - острожник,
Во лживом мире был самим собой.
Брал сельдь руками. Песню пел. И смелость
Имел - щедра босяцкая братва -
Все раздавать, что за душой имелось:
Сожженный смех и жесткие слова.
Натурщик мрачно, будто под прицелом,
Сурово, скупо, молча пил и ел,
Как будто был один на свете белом -
Вне голода и насыщенья  тел.
Свеча в консервной банке оплывала
И капала на рассеченный лук.
И я, и я меж ними побывала.
И я  глядела в жилы желтых рук.
И я глядела в желваки на скулах.
И скатерть я в косички заплела...

Морозным ветром из-под двери дуло.
Дрожал пиджак на ветхой спинке стула.
Звезда в окно глядела белым дулом.
...И я - дите - в ногах у них уснула.

...И я меж них в сем мире побыла.

  ЛЮБОВНИКИ НА СНЕГУ

Исклевано нищее тело
Клювами белых кур.
Ты этого так хотела,
Пацанка, дура из дур.
Ты этого возжелала -
Одежды в сугроб - чешуей
Содрать! И плоть запылала
В ночи - багряной змеей.

По горло выстывший город
Лежит в голубых песцах.
О счастье - пребыть нам,
                голым,
В рожденье, в любви, в гробах.
В шубеночках - нас хватают,
В кофтенках - ведут к стене...
На льду - я нага, святая:
Живот - в золотом огне!

И ты, мой сужденный, смелый,
Как ты богатырски наг!
Ты плакал - белее мела -
В расстрельных, прощальных снах...
Ладонь, искусана вьюгой,
На мышце выжжет печать...
Мишенью звездного круга
Нагому сердцу стучать.

Жужжите, вы, злые пули.
Мы - “яблочко” хоть куда.
Снега, как в рога, в нас дули,
Нас резали поезда.
Но в этой земле загиблой,
В крутящейся дуроте,
Лежим на снегу нагие,
Как те герои, как те... -

О, мало ли юродивых,
Слепя зубами, скреблось
По лику Земли спесивой,
По злату осенних кос?!
Никола да Нострадамий,
Да Ксенька, да Жанна, та... -
И кто там еще - за нами,
Где зверия чернота?!

Под черепом тьмы взошедшей,
Луны, бегущей как мышь,
Лишь выживет - сумасшедший,
Спасется - блаженный лишь.
И, батюшка наш Василий,
В сугробе грея ступни,
Наслал бы Крестную силу
На голых телес огни.

Да, мир! Гляди! Мы - нагие!
Да мглы. До дна. До Креста.
Уже не родимся другие.
Господнего нам перста
Не внять слепому указу.
Снег хлещет струей молока -
О, мимо рта, мимо глаза!.. -
В голодные те века...

А мы обнимемся пьяно.
Власы текут горячо.
Под ветром черным, буянным
Целую твое плечо.
И в корке ржаных торосов
Осколком Зимней Войны,
Двойным, слепящим, как слезы,
Навек мы запечены.

                ВАРЬЕТЕ

Жемчужными ногами - из-под цветной копны!
Кругами да бегами! - А хохоты слышны!..
Несут питье густое и пряную еду…
Долой одежды - стоя! - дрожат на холоду…

Девчонки вы, печенки, - да с тыквами грудей, -
От ног крутых и тонких, мужик, похолодей!..
Музыка водопадом сдирает с кожи пот…
Танцуйте до упаду - авось оно пройдет,

То Квазимодо-Время на глиняных ногах,
Что взял себе в беремя малец на костылях:
А он плясать не может, он видел Гиндукуш…
Плесни мускатом в рожи, канкана красный туш!..

Слизни-ка соль, красотка, с воздернутой губы…
Пляши - швырнули б “сотку” из гула голытьбы!
Да только те бояре, сощурясь, зрят канкан,
Да будто на пожаре, толкают в пасть банан…

Танцуй, танцуй, Галина!.. А Сонька, ты чего?..
А скулы как малина!.. А в бисере чело!..
Колготки рвутся с хрустом, на зраках пелена -
Веселое искусство,
Веселая страна!

Веселые девахи, до тайников мокры, -
Танцуйте вы на плахе, танцуйте до поры:
Сей танец - не работа, сей грозный карнавал
Вас до седьмого пота за гроши убивал!

Целованы - по пьяни, в исподнем - из больниц,
Танцуйте, Кира, Кланя, в виду кабаньих лиц!..
У попугаев ара наряды не пестрей…
Оттанцевать - до жара… и в “скорую” - скорей…

А трубы - нету сладу!.. Табачный воздух рвут!..
Танцуйте до упаду - авось они пройдут:
Краснознаменны годы, казарменны гудки,
Фланговые народы с дрожанием руки…

Там будут псы и кошки и каждый - сыт и пьян…
Танцуйте, длинноножки, для них блатной канкан!
В роскошестве погибнем, да в пиршестве помрем,
А все же спину выгнем и рому отхлебнем!

И выбежим! И спляшем - во вьюгах площадей,
Среди кремлевских башен, среди родных людей -
И спереди, и сзади - все в лентах и цветах! -
Краснознаменны крали -
Любашки, Верки, Нади -
Задрогнув, при параде,
С улыбкой на устах.

                ITALIA MIA

…Через снега - сугробы - погорельство:
- Милый.
In Te la vita mia.

Пусть эта жизнь до дна - до пепла - мимо:
In Te la vita mia.

А как без кожи?! - без судьбы?! - спрямила
Та наковальня, где меня схватила
Рука такого Златокузнеца, что - Боже!.. -
Я из железа в золото вобьюсь, похоже,

В матерью ту, из коей - звезды самосветят…
Какой великий в мире ветер.

И ни за что… - за все богатства, царства, злата мира…
IN TE LA VITA MIA.

                СТАРАЯ ОФЕЛИЯ

                Анне Барковой

Седые пряди по лицу. Седые пряди.
Все ближе, девочка, к венцу - ты при параде.
Ты из комодной дерни тьмы, из тьмы пропащей -
Навесь на шею жемчуга, на черепашью.
Ты помнишь, деревянный Бог, метель Печоры?!..
Мотают медных пуль клубок герои, воры.
Идут ко рву... спина к спине... И, иже с ними,
Над ними в тучах, как в огне, в полярной сини,
Ты - ты раздатчица одна; одна в бараке
Молельщица за всех; жена верней собаки;
Одна - грязна, как сотни шлюх; одна - подковой
Замерзлой согнута, крестом Голгофы голой!
Ты залпы слышала. Твой мозг не помрачился.
Крепка, железна, гордый гвоздь. В тебя влюбился… -
Да кто?!.. - никто. Сухою лапой пыль буфета
Сметешь. Одна. Зимой. В пальто. Рыдай - ПРО ЭТО.
Накапывай в седой хрусталь посмертной стопки
Полярной ночи Жерминаль, полярной топки
То крематорное вытье, тот вой волконский -
Трех отроков в пещи житье - в той, Вавилонской…
И пей! И рюмку опрокинь над совьей глоткой!
Гляди, какая стынет синь по околотку -
Кровавый Марс в седом окне… хвощи мороза…
Ну, помяни. Ну, увеличь ночную дозу…
За всех, кого любила ты в гробах мерзлотных!
Буфет играет витражом, ножом голодным.
Дыряв халат. Принять бы яд. Уйти, не мучась.
Три Парки за окном стоят и вьюгу сучат.
Не ссучилась. Не предала. Блажени... ради…

Седые пряди через лоб. Седые пряди.

ВИДЕНИЕ АДА

Круги тяжелых век подъемлю.
Вдоль по вискам - холодный пот.
Я вижу будущую землю.
Я вижу черный ледоход.

Кривое горло камень душит.
Горчит дегтярная вода
И маслом льет на кости суши,
Захлестывает города.

Стоят во тьме людские ульи
По шею - в пламени - навзрыд.
Скелеты спят. В глазницах - пули.
Алмаз под ребрами горит.

Железо, что живых пожрало,
Все рыжей ржавью проросло.
Все, что металось и сверкало, -
Золою фосфорной легло.

И кто над мертвою землею,
Молчанье черное храня,
За руку крепко взяв, тропою
Последних снов - ведет меня?

"Гляди, - он говорит, - утрата.
Утрачен Рай. В награду - Ад.
Любовь поругана, распята
И больше не придет назад.

Я проводник тебе по Аду.
Венец лавровый на тебе,
Девчонка... Нам одежд не надо.
Мы голяками - по судьбе.

Как в роженой крови, как в бане,
Как в лютой страсти, как в гробу -
Мы, голые, в Аду губами
Целуем голыми - судьбу.

Ты балахон  сама пошила?..
В сандальях бычьих - долго шла?!..
Тогда идем, пока могила
Меня обратно не взяла!.."

То ввысь летя, то круто - в бездну,
Все чуя - кости, кровь и крик,
Сцепили руки мы железно -
Девчонка-дура и старик

Лохматый, лысый, бородатый,
В хитоне, бешеном мешке,
Весь лоб в рубцах; лицо солдата;
Как в хлебном ломаном куске,

Торчат изюмы глаз сухие,
Косые ягоды тоски;
И льется пот - дожди косые -
С его висков - мне на виски...

"Овидий, милый мой Овидий!
Солдат любви! Завел: ни зги!..
Ни человек, ни зверь не выйдет.
Больней сужаются круги.

Мир умер. Съеден, выпит, выжжен.
Глядит глазницами - мертвец.
Пошто, пошто один ты выжил,
Мой лысый, радостный певец?!..

О, помнишь, - ты ведь жил любовью,
Ты припадал к ее горстям...
Зачем скитаемся с тобою
По черным Адовым костям?!.."

Но он ступал неслышней пуха,
Вцеплялся в пальцы до кости:
"Гляди, как древняя старуха,
Седые космы распусти.

Все умерло. До дна. До края.
В разверстом гробе бытия
Один поэт не умирает.
Гляди - вот дышит грудь моя.

Хитон купил на Авентине.
Я лавр на Форуме собрал.
Я сплел венок под сенью пиний,
Пока мой Рим - Мир - умирал.

Пока горели, плавясь, камни,
Дымились, корчились тела -
Я тело милой жег руками,
Любовью сжег себя дотла.

И я люблю тебя, красотка!
От глаз, грудей твоих - дрожу.
Давай тебя раздену кротко.
На лунный пепел уложу.

И лягу на тебя, и буду
Тебя терзать, терять, лепить,
Дышать в мороз щеки - на чудо
Слезы; лечить тебя; любить.

С тобою нам одно осталось,
Скифянка, дочка синих звезд:
Чтоб воробьем ко мне прижалась
За пазухой, где драный холст

Хламиды, серой, груботканой, -
И пусть глядит великий Ад,
Как я тебя целую, пьяный,
Всю жизнь подряд,
Всю смерть подряд".

..........Все. Ты меня уже не слышишь.
Ты показал мне Ад и Рай.
Как ты хрипишь.
Ты трудно дышишь.
Ты только тихо умирай.

Ты показал, что за могилой -
Опять любовь; опять она.
Мне руку сжал - последней силой.
Глазами попросил: вина.

Все замело метелью стылой.
Все поглотила белизна.


***

Нам нечего ждать.
Нам нечего жрать.
Нам нечего врать: это край.
А тут, на краю,
Зима, как в раю,
И звезды, и старый сарай.

И я тут стою.
И песню пою.
Нет, голодно вою, как волк.
Нам нечего выть.
НАМ НЕЧЕГО ЖИТЬ.
Слепые глаза. Белый шелк.


ПРОЩАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ

В ладонь тебя целую - чтоб сияла!..
А в губы - чтобы никогда... никто...

На общежитское слепое одеяло
От холода положено пальто.
На плитке стынет чайник обгорелый.
Кинотеатр в окне - страшней тюрьмы.
И два нагих, два полудетских тела -
В ночном нутре, в седом жерле зимы.
О Господи! - не приведи проститься -
Вот так, за жалких полчаса
До поезда, - когда глядят не лица,
А плачуще - глазами - небеса...
Когда вся жизнь - авоською, горбушкой,
Двумя билетами в беснующийся зал,
Газетным оловом, больничною подушкой,
Где под наркозом - все сказал...

Но дай, любимый, дай живое тело,
Живые руки и живую грудь.
Беда проехала. И время просвистело.
И выживем мы как-нибудь.
Мы выживем - в подземных перелазах,
Отчаянных очередях,
Мы выживем - на прокопченных базах,
Кладбищенских дождях,
Мы выживем - по всем табачным клубам,
Где крутят то кино!..
Мы выживем - да потому, что любим.

...Нам это лишь — дано.

          БАЯНИСТ ПОД ЗЕМЛЕЙ

Белые копья снегов в одичалую грудь
Навылет летят.
Льдом обрастает, как мохом, мой каторжный путь!
Стоит мой звенящий наряд
Колом во рдяных морозах! Хозяин собак
Не выгонит, пьян, -
Я же иду по ночам в лихолетье и мрак:
Туда, где баян.

Скользок и гадок украшенный кафелем мир
Подземных дворцов.
Вот сталактиты светильников выжгли до дыр
Газеты в руках у птенцов.
Вот закрывается локтем несчастная мать,
На грязном граните – кормя...
Мир, дорогой, я тебя престаю понимать, -
Поймешь ли ты мя?!

Тихо влачусь под землей по широким мостам -
Гранит режет взор,
Мрамор кроваво-мясной, кружевной, тут и там,
Мономах-лабрадор!
Господи, - то ли Карелия, то ли Урал,
А то ли Эдем, -
Только, Исусе, Ты не под землей умирал -
Где свет звездный: всем!..

Руки ковшами, долбленками тянут из тьмы
Мальцы, старики...
В шапках на мраморе – меди мальки... Это мы -
Наши щеки, зрачки!
Мы, это мы – это мой перекошенный рот
У чеченки с мешком...
Вдруг из-за царской скульптуры – как песня хлестнет
Крутым кипятком!

Баянист, гололобый, беззубый, кепчонку надвинь -
Сыграй мне, сыграй:
“На сопках Маньчжурии” резкую, гордую синь,
Потерянный Рай.
“Зачем я на свет появился, зачем меня мать
Родила...” - и марш золотой,
“Прощанье славянки”, ту землю, что будет пылать
Под голой пятой!..

Мни в руках и терзай, растяни, обними свой баян,
Загуди, захрипи,
Как ямщик умирал, от мороза и звезд горько пьян,
Во широкой степи!
Как колечко венчальное друга неслышно просил
Жене передать, -
Баянист, пой еще, пока хватит и денег и сил
Близ тебя постоять...

О, сыграй мне, сыграй! Все, что мерзнет в карманах, - возьми!
То мусор и смерть.
Ты сыграй мне, как молния счастия бьет меж людьми -
Так, что больно глядеть.
Руки-крючья целуют, клюют и колотят баян,
Руки сходят с ума -
Роща отговорит золотая, и грянет буран,
Обнимет зима...

А вокруг – люди шьются-мелькают, как нить в челноке,
Пронзают иглой
Адский воздух подземки, наколку на тощей руке,
Свет над масляной мглой!
О, сыграй, пока море людское все бьет в берега
Небес и земли,
Пока дедов баян все цепляет худая рука,
Люстр плывут корабли!..

Играй, мой родной! Играй! Он пробьет, черный час.
Он скует нас, мороз.
Играй, пока нищая музыка плещет меж нас
Потоками слез.
Играй. Не кончайся. Стоять буду год или век
У шапки твоей, следя то прилив, то отлив
Людской, отвернувшись к морозному мрамору,
                тающий снег – из-под век -
Ладонью закрыв.


ФРЕСКА ЧЕТВЕРТАЯ.
ИСТОРИЯ КОСМОСА, НАПИСАННАЯ ПРОСТЫМИ ЛЮДЬМИ

«Боже, дай полюбить еще больше людей!

Н. В. Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»


ЕДОКИ КАРТОФЕЛЯ

Только пар над котлом.
Только одна
Эта еда - котел без дна.

Бездна голода.
Бездна тепла.
Спасибо, Боже,
За счастье угла.

Газету рваную -
Под кожуру.
Ты умрешь.
И я умру.

Над паром погреем руки
Давай.
Ты только, родимый,
Не умирай.


КРОВЬЮ НАЛИТЫЕ ЗВЕЗДЫ

Я Орантою стояла,
Мышцы напряглись.
Я деньгу в поту рожала.
Лом с лопатою держала.
На метлу - молись.

Вьялица мела, пылала,
Выла по трубе
От вокзала до вокзала.
Я слезу с губы слизала.
Выла по тебе.

Вечный лед сдирать коростой.
Страшный Суд колоть.
С голодухи - это просто -
Кровью налитые звезды
Повтыкать в ломоть.

И, давясь рыданьем грешным,
Грызть кусок тот белоснежный,
Грязный тот, ржаной -
Кровный, нищий мир безбрежный,
Черствый, с солью, безутешный,
Камень мой родной.


ЭММАУС

Мы варили уху
В котле
Без берегов:
Щука старая без зубов,
Линь золотой да молодой,
Стерлядь приблудная — хвост трубой.
Пар над варевом вился, рыл
Тьму избы — белизною крыл.
Петр курил — табак-лебеда;
В кольца вилась его борода,
Серебряная, как водка-ртуть.
Фома голову кинул на грудь,
Думая — про бедняков и царей —
Думу, угрюмее жизни всей.
А сумасшедший рыбак Андрей
Пялился, рожи в зеркальный обломок
Корчил, брыкался, как из постромок
Бьющая — лошадь — копытом — в наст:
«Один... из ва-ас!.. Меня!.. предаст...»

Я ложкой ушицу в котле мешал.
Волосья мужицкие, вроде мочал,
Я созерцал. Тройная уха...
К стопочке, Господи... без греха!..
«Иван, а Иван! Пошто так румян!
О девке думашь?!.. не скроешь обман!..»
«Рыбу-то всю нам... эх, переварил!
Ликом собачен, да взором мил!..
Кончай ополовником булькать жир...
Вкусим от щедрот, пока Бог к нам щир!..»

Голоса, гудящие голоса...
Над теменем — на доске — туеса...
Надо лбом — на потолке — алая полоса...

Кто бормотал про Бога?.. Андрей,
Бесноватый, рыбацкий, злой иерей?!
Глянь — у дверей:
У притолоки — стоит
И то ли смеется, то ль плачет навзрыд
Мужик. Весь в мышиной поскони глухой.
А в бороденке — шершень сухой.

ГОСПОДИ, ТЫ ЛЬ?
Я — В НОЧИ.
СТАРЫЙ КОВЫЛЬ
ИЗ СНЕГА ТОРЧИТ.

ГОСПОДИ, МЫ ЛЬ?!
СИРОТЫ ОДНЕ.
СИЛЬНЕЙ В БАНЕ МЫЛЬ
СПИНУ ГРЯЗНУЮ МНЕ.

И выловил я линя черпаком
И брякнул не в миску — на доски стола!
На, Господи! Ты ж мастаком
Был — рыбе обгладывать удила!
Мясо подводных царей — обонять...
Хребет да хорду кидать котам...
Господи, а тяжело умирать,
Скажи?! А как там за гробом... ТАМ?..

Он шагнул ближе. «Сойти с ума», -
Закрестился Петр, и хриплый бас
Исторг из себя почернелый Фома:
«А меда сотового нету у нас», -
И заплакал. Слезы искрили в бороде,
Как бисер девкин, что на грудях
Рубах вышивают. «Где жив Ты?! Где?!»
«НИГДЕ», - порхнул, как из печки прах.

Еще ближе Он ступил к столу.
Я, как во сне, глаза уставив в глаза
Его, вытянул стерлядь-иглу
С глазом мертвым, как бирюза.
«О, благородная рыба, люблю...
Теперь вы Меня кормите — не Я вас...»
И я, шатаясь, как во хмелю,
Вычерпнул щучьей икры топаз.

Рыбалка, рыбалка, да чернь-изба!
Да запах волчьей шкуры от дров!
Из миски глядела щука, слепа,
На Переступившего смертный ров!
Глядели все мы — отнялись языки -
Во-сколько-там пар помешанных глаз -
На Того, чьи летели стопы, легки,
А улыбка — в небеса узкий лаз,
А рука... воздетые пять свечей
Над черепом — полным ухи чугуном
Сожженным... «ЕСМЬ НИГДЕ И НИЧЕЙ», -
Повторил еще, как плеснул вином.

И глаз лишь с меня Он не сводил.
И я далеко зашвырнул черпак.
И Он шепнул: «Что ты видел?.. кадил
Ладаном рыбам, Иван ты дурак?!..»
Я чуял — щеки жжет изнутри
Львиной казнью — пещерным огнем.
И я зажмурился. НЕ СМОТРИ.
Ты ж видишь — в избе ярко, как днем.
Жестокий свет! Непомерный свет!
Не для очей, не разума для...

Он бросил Петру с табаком кисет,
А мне: «ИВАН ГЛЯДИ СМЕРТИ НЕТ
ИДЕМ СО МНОЙ ВЕЛИКА ЗЕМЛЯ»

И улыбнулся — беспомощно так,
Глазного зуба вместо — дыра...
И поднял с полу сосновый черпак.
И вышептал: «Я не смогу... до утра...»

И пятился — колкой поземкой — к двери -
Свистел — сходил на нет — исчезал —
Светился — меж ребер — во тьме — изнутри -
Словом — что не успел — не сказал  -
И я за Ним шел; как тяжко больной,
Как старец — в последнем — с одра — бреду...

«НЕ ПЛАЧЬ ИВАН ТЫ И ТАК СО МНОЙ
И Я ОТ ТЕБЯ НИКУДА НЕ УЙДУ»

И дверь распахнулась во згу — стук! -
Будто мордою волк толкнул,
И не расцепляли сцепленных рук
Мужики, над избою заслышав гул;
И звезд рисунок по дегтю играл
То щукой, то стерлядью, то линем...

И я вдруг вспомнил, как Он умирал.
И рот заткнул себе рукавом.

БЕЖЕНКА

Ухвати меня за пятку, выворачивай чулком! 
Пей со мною не вприглядку – ешь, кусай веселым ртом.

Нежно тело?! - Черепаха! Дрогнут губки?! - Черепа...
И рубахой – из-под страха – лезет рваная толпа.

Дом сожгли. Во вьюгу гнали. Жег затылок дула хлад.
Спал младенец в одеяле – бедный, беленький Сократ.

Нянькала его упорно – дура, кура, баба, ба...
Волоса – златые зерна – прорастают сквозь гроба.

Боже, я уже не баба. Камень я, чугун, свинец.
Коготь бешеной Каабы, филистимлянский мертвец.

И, когда на Мытном рынке в подаянье длань тяну -
Боже, справь по мне поминки, помяни меня одну,

Кинь на дно дрянной корзинки
Сладкозлатую Луну!

У забора, как с картинки,
В зубы – хлеб, нога – в ботинке
Драном, у судьбы в плену,
Имяречка, исполинка,
Шестигранная снежинка, -
Звездам ноги протяну.

ПОДАЯНИЕ

Я в полосатом халате
Сижу на медовом снегу.
Грозная вся от проклятий,
Чистоту живота берегу.
На спине моей татуировка.
Там дыня изображена:
Разрезаны сноха и свекровка,
И дочь, и муж, и жена.

И пятки замерзли в снегу, ломти вяленой дыни.
Я в ватном халате сижу и кричу о сыне.
На белом солнце пустыни севера дикой:
Подайте! Господа ради Хрипа и Крика!
Но люди оглохли. Их уши залеплены воском.
Старик из толпы на меня скалится волком.
Ударить хочу оскал! - но в морозе зыбком
Плывет, слезясь, зыбясь, умирая, - Улыбка!
И я кулачишко жму, и ногтями – в кожу:
Мой старый отец, прости, ты мне всех дороже...
Мой нищий дед, возьми, - из полы халата
Вот этих грошей, худых, липучих, проклятых:
Иди и купи себе булку, - а я, таджичка,
Зажгу огонь и руки согрею над спичкой,
Мальчонке гребнем повычешу с макушки болячки:
А снег – золотой, богаче всякой подачки,
И я беру его в горсть и ем, и целую,
Башку окунаю в снег свою седую -
И рот мой раструб, и рот мой свело от крика:
О том, как любовь велика, нищета велика.

И царский халат на снегу сумасшедше ярок -
Павлиний хвост, колибри, Судный подарок
Из кованого сундука Чингисхана -
Толпе стоязычной, ястычной, пьяной и рваной,
Дробящей град сей ломами и каблуками,
Ледащей, горящей голодом – над веками,
Летящей – любовью, чадящей – у изголовья,
Поющей – псалмы, поящей невинных – кровью,
Скребущей проказу – когтём – по загривкам пьяным,
Дающей от сердца нищим – лишь корку льдяну.

 
***

Никогда не бойся остаться один.
Никогда не бойся остаться одна.
Просто жизни твоей – не ты господин.
Просто ты не муж. И ты не жена.

Просто вы, как травы, на миг сплелись,
Как солдаты, в избу вошли на постой.
У иконы заплакали, во тьме обнялись,
Утром крикнули: «Куда ты! Постой…»

Просто мир – такой непорочный Содом,
На поминках по счастью накрытый стол.
А любовь – что любовь? Она просто дом,
Куда ты вошел – и откуда ушел.

Ты прости, прости, если что не так.
Вон она, за окном – звездных воинов рать.
Наша жизнь – да, вся – стоит ржавый пятак.
Но мне жалко, так жалко тебя покидать.


БЕЛЫЙ ШАНХАЙ

Я на шанхайской улице стою.
Я продаю задешево мою
Немую жизнь – сушеней камбалы.
Ах, губки яркие – сердечком – так милы.

Возьми меня!.. ты, рикша Лю Су-чан.
Я русская. Меня положишь в чан -
И будет жир, и добрая уха.
Слез нет. Щека безвидна и суха.

Я путаюсь: Шанхай и Вавилон...
Париж... Марсель... и Питер ледяной...
Ах, все они, кто был в меня влюблен,
Давно, давно под черною землей.
А я – навек осталась молода!
Шанхайский барс на шее у меня!
Ты, рикша, прочь! Иди-ка ты сюда,
Сын Императора, сын Синего Огня.

Ты, мандарин...
...на улице, в пыли,
В подвале, в подворотне, - на глазу
Бельмо, - собака, Дрянь Всея Земли,
К тебе – на брюхе – я – не поползу.

Пускай я сдохну. Я глухонемой
Слыву меж китайчат. Веду домой
Того, кому мой срам продать могу.
Рисуй, мальчонка, иероглиф мой
Ножом – на белом, как спина, снегу.

Ножом – звезду: лопатка и хребет
В крови! - пятиконечную – рисуй.
Дай рис – на завтрак, ужин и обед.
Дай руку мне! России больше нет.
Ты деньги мне поганые не суй.
Вынь лучше из кармана пистолет.

И дуло – в рот мне. Нет моей земли!
И человек – не тело, а душа.
Душа мертва. Уходят корабли.
Есть опиум, гашиш и анаша.
Все есть для наслажденья, для огня
Дешевой, кислой страсти покупной!
Все, мальчик, есть... Да только – нет меня.
...и нет зимы, метельной, ледяной.

И пряников медовых. И грибов
На ниточках седых – в Великий Пост.
Обитых красным шелком – двух гробов
Отца и матери...
...а есть одна любовь,
Встающая над миром в полный рост.

Шанхай! Бизерта! Мехико! Харбин!
Каир! Мадрид! Хохочущий Париж!
Замрите все!
...дай грошик. Хоть один.
Хороший бой. Смеешься, веселишь.

И есть одна голодная мечта -
Корабль... матроса подпоить вином -
И прыг на борт... тайком забраться в трюм -
И океан... распятье черных дум...
Машинным маслом - плакать у креста
Мешков и ящиков с оружьем и зерном...

И – быть. И – выть. И плыть и плыть – домой!
Домой, ты слышишь, ты, косой мангуст!
Кривой, косой, хромой, слепой, немой -
Да только бы Христа коснуться уст!

И пусть меня поставят к стенке – пли!
И пусть ведут ко рву, и крик: стреляй!
Я упаду на грудь моей земли.
И – топором руби. Штыком коли.
Да буду я лежать в родной пыли.
Будь проклят, бой, жемчужный твой Шанхай.


ВОЛЯ

Идолище мертвое, стозевное, губы-зубы изрытые, -
Я-то еще перед тобой - живая, неубитая.

Хворь мою зришь?! Клыки кажешь в хохоте?!
Не согнусь перед тобой - голая - в синем холоде.

Выю не сверну вниз - взалкавшая - в сытости:
Плевать - глотка в хриплости, а зраки в сырости, -

Ты меня хлещешь, идолище, ухмылками,
Ты подобных мне в лапах катаешь - обмылками,

Ты наши косточки обсосешь, причмокнешь… - плюнь скорей!
Ангел - крылья вразброс - с копьем - в дыре дверей:

Это я! Казню тебя, идолище поганое,
За то, что я здесь, паршивая, лысая, подлая, пьяная,

Продаю за кусок серебро, на бутылку меняю золото,
Живу в мешке с-под картошки, дико смеюсь от холода,

За то, что мыши - сердце грызут, что пинки - печень повытрясли,
За то, что внутри, как соляные столбы, дети нероженые выросли, -

Эх, - развернись! Гляди в лицо! Не знаю, куда бить. Не знаю - убийца ли!
…Уняться ли. Убиться ли. Кровью черной твоей упиться ли. 


ИСТОПНИК

...На, собака, тебе сахар... На...
Жаль, собака, ты мне не жена -
А то б с тобой поговорил...
Да в картишки обдурил...
Да выпил бы с тобою я вина...

Что когтями ватник мне дерешь?!..
Я тебе, собака, по милу хорош:
То костяшку, то сахар дам -
Сумасшедший Нострадам...
Где такого ты царька найдешь...

Эх ты, псина, - "Псоу" есть вино!..
Я пивал его в жару, давно...
И бабеночка пила со мной...
Я считал ее женой...
Ну, полай, ну, побрехай смешно...

Тёмно, чёрно, страшно. Ночь синя.
Я не жгу оконного огня.
Истопницкий закуток -
Он не низок, не высок...
В самый раз для бедного меня...

Люди так немножечко живут.
Люди по ночам ревмя ревут.
До чего же хороша
Ты, собака!.. - ты, душа...
Я и позабыл, как тебя зовут...

Еще в чашечку плесну...
Клонит в темноту... ко сну...
У манометра усну - на пять минут...

Ах, на коленях собачья голова...
Ах, на собачьей грудке - кружева...
Ах, собачьих слез щенячий, визгами, салют...


ХУДОЖНИК И РЫБА

Я эту рыбу засушил на солнце.
На бешеном, на солнце засушил.
Девичий глаз таращится и бьется.
Я шкурки с мясом рвал. Я нагрешил.

Я редкий, удивительный художник.
Я чайник из живого серебра
Писал - умаслил холст, умазал, как сапожник
Умажет ваксой в пятке, где дыра.

Жирней! Еще жирней! Еще жирнее
Вози, греми, надавливай, пыхти!
На краски денег нет. Жри рыбу. С нею
Пройдешь остаток Млечного Пути.

Бог, твой Отец, тебя в Раю зачавший
И вбросивший, подлюга, в самый Ад, -
Все знал: тарашку с пивом будешь чавкать,
Когда другие пироги едят.

Да, воблу! Да, костлявую! Сухую!
Блистающую, как ладонь в ночи -
В белилах вся!..
...ту рыбину святую,
Что дед твой жег в избе подобием свечи...

И, жир пока трещал у изголовья
И догорали чешуя и хвост, -
Твой дед дышал на бабку лишь любовью,
Лишь краской бреда, лишь безумьем звезд.


АГАРЬ И ИЗМАИЛ

Мы оба, мы оба на белом снегу.
Нас видно издалека.
Не можешь идти. И я не могу.
Лежим. И в руке - рука.
Мой мальчик, собаки!.. - они загрызут,
А я навалюсь животом,
Прикрою тебя... Наш Страшный Суд
Над нами - в небе - крестом
Сиянья. Два Голгофских гвоздя -
Злой Сириус; алый Марс.
Глядит на меня из снега - дитя.
Планеты глядят на нас.
Дреколье и ружья... затвор и приклад...
Команды собачий взлай...
Мой сын, мы уже не вернемся в Ад -
Уже мы вкусили Рай...
В сугробах до неба - мы будем плясать!
Лохмотья - с ребер рвать!
С локтей обмороженных!.. - время вспять
Пойдет, ах ты Божья Мать...
Окрасится бабьей кровью восток.
Прорежет пространство крик.
И я поцелую тебя, сынок,
Мой мальчик и мой старик.
Не мыслю, не плачу и не грешу
В земной ночи ледяной.
И так застыну. И не дышу.
И только, Марс, тебя попрошу:
Стань Ангелом надо мной.
Когда собаки примчат во тьму -
Сбегая по краю тундры, в дыму -
Рыть кости, загрызть по пути,
Ты, Сириус, мальчику моему
И мне - в лицо посвети.


ИСПОВЕДЬ УБИЙЦЫ

Ладанка с нефритами на груди моей...
Ласточка, не ври ты мне - я не соловей!
Я ведь уже лысенький... Личико - с кулак...
Пострелял я лисонек во весь Архипелаг!
Формочку одели мне: ладно был скроён!
А ружье - заделье: что Наполиён!
Шомпола, приклады, грубые чехлы...
Что солдату надо? Пух - из-под полы?!
Пулями да дурами вымощена гать.
Меж ослами-курами я умел стрелять!
Я не длил их муки. Бил вповал - вполне.
Солдаты криворукие завидовали мне!
Я их видел близко - лица, лица, ли...
По скуле - блестка...
...бей! Руби! Коли!
Честно-справедливо все осуждены!
Черный - ров - налево... Крики - не слышны...
Только рты раззявлены дырью рукавиц...
С подлинным - исправлено: навзничь - ниц!
А стрелок отменный - ценный: целься! Пли!..

На краю Вселенной в яме - ночью - жгли
Мерзлые поленца. Мертвые тела.
Их на полотенца вьюга приняла.
И стоял, глядел я прямо в гроб земной.
Ужасался: то ли будет - надо мной.
Нежная старуха. Парень-коновал.
Кровь - в ушах - глухо: это... я?.. стрелял?!..
"Ты-ты-ты!" - расстрельно - Заполярьем - дробь.
Подставляй, похмельный, грудь свою и лоб.
Выходи, солдатик, да под вышку ту -
Черно тебя видно - на белом - за версту.
Ну, стреляйте, братцы! С ЭТИМ - жить - невмочь.
Не закрючат в Святцы. Не заплачет ночь.
Упаду на снег я, маленький палач,
В драненькой ушанке. Кто-нибудь, поплачь.

Да никто не выстрелит!
Крикну: "Разум выстудил!.."
Завою на зарю...

Ладанку с нефритами
сам себе дарю...

Каждый камень - косточка.
Каждый - черепок.

Помоги мне, Господи.
Помоги мне, Бог.


КОЛОДЕЦ

Я стою у колодца.
Холод выел нутро.
И слеза моя льется
В жестяное ведро.

В позабытой деревне,
На краю Северов,
Вижу: Господи, древний,
Ты еси; Ты любовь.

Ты стоишь у колодца.
В рукавице рука.
Изнутри в ребра бьется
Сердце - злей кулака.

Ты простой. Ты в фуфайке.
Нож наточенный - рот.
И у ног Твоих - лайка
Солнцу песню поет.

Ты страдал несносимо.
Плыли кровью тела.
На железах, на зимах
Распинали Тебя.

На пурге-одеяле.
Плащаницах-снегах.
На юру расстреляли!.. -
Кости жгли во лугах...

Ах, живой, мужичонка.
Как Ты выжил, скажи.
Самарянку-девчонку
На руках подержи.

Калачом не заманишь -
От Тебя лишь - пьяна!
Рукавицу протянешь -
А рука-то - одна.

Я вдыхаю Твой запах,
Злой, табачный, родной.
И собака на лапы
Упадет предо мной.

И поставлю я ведра
На сапфировый снег.
И собачию морду
Поцелую навек.

И гляжу. И вдыхаю.
Просто - не шевельнусь.
Вся, как вобла сухая,
Под рукой разломлюсь.

И глаза Твои, солнца,
Так ударят в меня -
У живого колодца,
В царстве белого дня.


АКУШЕРКА

Я акушерка Римма, а на деле -
Великая я жрица Тиу, в силе, в теле.
Египетских младенцев принимала.
В атлас их завернув, в корзины клала
И так несла - с поклоном - фараону...
Ты что орешь?! Ты ноги к небосклону
Мне задери еще!.. да тужься, бочка,
Ты, нищенка, ты, фараона дочка
Из Рощи Марьиной... - такая работенка:
Из пуза выпростать, как надо, ребятенка...
Он лезет темечком - а ты его обратно -
Во мрак, в пещеру, где алмаз надвратный...
Кто выдумал нам жизни продолженье?!
Скрестить, раздвинуть ноги. Лишь движенье
К зачатью. Сумасшедшая дорога -
От человека - через блуд - до Бога.
Через любовь?! - вареньевые сопли.
Ее костяшки в кулаке засохли.
Плод - оправданье ржави, лжи и корчей.
А после родов жизнь становится короче.
Как будто ногу отрубили, руку...
Кричи! Вопи! Всю вылей в песне муку.
Ее страшнее нету, бабьей, древней...
Я Тиу. Повитуха я царевны
Нофрет. Мне платят жалованье редко.
Марш в родовую! - козочка, кокетка,
Прорезала макушка Властелина
Бесплодный мир!..
...мать, ты хотела сына?.. -
Вот он... гляди, весь смугленький и гладкий...
Нет, он не будет красною заплаткой
На черноте бараков... на безумье
Бесснежных рвов... Сегодня полнолунье,
Мамаша, бедная. Ты выпишешься скоро.
Молись, чтоб людоедом или вором
Не стал. Молись. Молитва лишь поможет.
Мороз молитвы матери... по коже...
Египет... Палестина... Русь... что завтра будет?
Не знаю я. Кричат младенцы-люди.
Орут. Вопят. Рождаются. Страдают.
Когда уснут во мгле земли, не знают.
И я, толстуха, жрица, повитуха,
Сегодня - девка, через миг - старуха,
Все так же пуповины обрезаю,
Все так же после родов выпиваю
Спирт из мензурки... весь халат в кровище...
Все так же снег идет. И ветер свищет.
Все так же движется холодным морем время,
И баба так же хочет скинуть бремя,
И я прошу сестричку-козопаску,
Что докторам бесстыдно строит глазки:
Пока наш фараон не заявился -
Налей еще... ведь человек родился...


БЛУДНИЦА

Черный город Вавилон. Крыши - костяные спицы.
Ало-розовый шифон Вавилонския Блудницы.
Золотой, кровавый шелк, зубы разноцветней бреда.
Зубы, мой великий волк. Я в ночи на Звере еду.
Серьги тяжкие в ушах: полумесяцами - злато.
Будто хамский падишах, в нищей я ночи богата.
Груди приподнимут газ легкий, ледяной, - поземка...
Я - не для ушей и глаз. Я - отчаянья поденка.

Зверя я из рук кормлю. Он живой же... есть же хочет...
Зверя - я одна люблю. Он мне плачет и хохочет.
Руку в яростную пасть я ему кладу - и плачу...
Как чудовищу пропасть без любви такой горячей?!..
И опять сажусь верхом на загривок. И накидка,
Черная, как грязи ком, золотой расшита ниткой.

И опять - в снега и грязь, в сырость, оттепель, огнища,
Над богатыми смеясь, подавая яшму нищим,
Вырывая из ушей золотые дольки, цацки,
И швыряя их взашей в гадкую толпу – по-царски, -
Изгаляясь и хрипя о любви - верхом на Звере,
Все страданья претерпя, все великия потери, -

О, такая - кто же я?!.. Кто же, кто же я такая?!..
А из церкви - Ектенья все поет, не умолкая:
Ты юродка, воробей, птаха-плаха, птенчик милый,
Приручительша зверей в боевом зверинце мира,
Просто с Города-Китай, просто нищенка с Таганки,
Просто выгнал тебя Рай с золотой своей гулянки.


Я ПОМОГУ ЕМУ БЕЖАТЬ

Я помогу тебе бежать. Я лестницу свяжу
Из рваных простыней. Ее - руками подержу
В окне, пока ты из окна - как бы паук!.. - по ней…
А с факелами уж бегут… О… тысяча огней…
Быстрее лезь!.. я не хочу глядеть: тебя убьет
Твой враг. Твоя коса тебя между лопаток бьет.
Богато ты одет: хитон смарагдами расшит…
Рот поцелуями спален… лоб - думами изрыт…
Видал ты виды… прыгай вниз!.. твои враги пришли!..
Пускай они убьют меня. Здесь близко от земли.
Я уцепилась за карниз… я на тебя смотрю…
Ты золотой, летящий лист… тебя - благодарю…

Ну, что вы пялитесь, да, вы, - солдаты за обол?!..
Ушел, не дав вам головы. Ушел мужик! Ушел!
Ушел! Убег! Вон! По снегам! Через заборы все!
И вышки все! Через собак! Их вой - во всей красе!
Через трассирующих пуль огнистые ручьи!
И черный, до зубов, патруль вооруженный!
                ...И
Через поёмные луга, через буреполом -
И ругань поварихи над нечищеным котлом
Тюремным, где одна свекла, очистки и мазут -
Где матерь-воля сожжена, а смерть - не довезут
В телеге… лишь морковь, картовь… - через такую тьму,
Где фонарями - только кровь горит, смеясь, в дыму!
Где ветром скалится барак! Где ест мальчонка грязь!
Где проклинает нищ и наг вождей великих власть…

И на свободе он уже - на счастье он уже -
На облачном, заречном том, небесном рубеже…
Ушел от вас! И весь тут сказ. Солдат, меня вяжи!
Как я пятой - под пулей - в пляс - врун, ПРАВДУ расскажи.


ДЕВОЧКА С КУРИЦЕЙ

Они идут из мрака тугой, тяжелой толпой.
Меж них горит собака. Рыж ее дымный вой.
И ватники их прошиты дорогами - взад-вперед.
Следы машинные вбиты печаткой - в щеки и рот.
А лоб того, что возвышен над всеми - весь золотой.
Серьга - золотая вишня - мигает в мочке сухой.
Весь выжжен. Лоб его светит внутри животастой тьмы.
Из губ его дует ветер, как из окна тюрьмы.
Он здесь вожак. Предводитель. Как армия его бедна.
Над всяким - смертник-хранитель мотается, пьян без вина.
Кто в кружеве... кто в бушлате... кто зубом грызет махру...
Кто в старый халат на вате - как старый суслик: "Умру?!"
Кто в продранной гимнастерке с победной кровью погон...
Кто - гложет пайку ли, корку, качается, как вагон...
Затылки... виски... и лица... и руки - из обшлагов -
И фляги - чтобы напиться в соленом - без берегов -
Людском бушующем море, ревущем - беззуба пасть:
И шапка горит на воре, и нечего больше красть...

И я средь них затесалась. Пацанка. Ростом мала.
На поясе болталась курица, как метла.
Ощипанный, злой куренок, в колючках и волосках.
Голый птичий ребенок на веревках-шнурках.
А я лицом разгоралась. Светлела - от часу час.
Солдаты, глотая радость, с меня не сводили глаз.
Я путалась под ногами у них. Без звука - смех.
Свистит мужицкое пламя. А женщина - ночь на всех.
А ты, девчонка с цыпленком?! Зачем - среди мужиков
Ты носишься, плоскодонка, долбленка в реке веков,
С ободранной, жалкой птицей, -
             продать?.. потешить?.. скормить?..
Сияет, мстится и снится косичек зимняя нить...
Заляпанный жиром фартук... развязанный башмачок...
В колоде - живая карта... горох... золотой стручок...
Не троньте! Это - примета! Окончится ваша Война,
Та, Зимняя, та, без света, где режутся допьяна...
Где бьются любым оружьем. Где хлещет по головам
Секиры-Луны полукружье. Где в Царский-дворец-Бедлам,
Гремя об пол сапогами, заходят рота и взвод,
И полк, и кидают знамя на печь, и на нем спит кот.
Не лапай!.. курица эта на поясе у меня -
Гляди - наливается светом, лимонным горем огня,
И тот, с золотым тем лбищем, высокий, - гнется в три
Погибели - к мышке нищей, сияющей изнутри,
И вдруг усмиряет войско могучим жестом одним,
И - мягче масла и воска - клубится от лысины дым,
И золотом лоб отсвечен!.. - встает он передо мной
На колени, будто бы вечен торжественный миг земной.
И так ко мне тянет руки, будто бы я свята,
Будто меня в гордой муке - а не Бога - сняли с креста,
И руки кладет мне на спину, и шепчет: зажарим... давай?.. -
Твою курицу, окарину, твою песенку - через край...
Ведь мы, солдаты, голодные... Не кормят нас на Войне...
Ведь мы запевалы ротные... А ты - как мошка в огне!..
Да всё, девчонка, всё золото, всё пламя и краснота,
Всё - искры в тьму из-под молота, летящий огонь листа
Сухого... дай нам цыпленочка... изжарь... спаси... накорми...
Одна нас согрей, девчоночка, меж ледяными людьми...
Одна ты... в полночной вьялице - иконка - одна на всех...
И ружья в сугробы валятся. И камнем бросают - смех.
Меня обступают кучею. Ладоней и глаз огни.
И жизнь уплывает тучею, а смерть - из фляги глотни.
Стреляли в братьев... позора не выжечь... а братья - в нас!
Ночных безумных дозоров закончился страшный час!
Да только в военном пире, пьянея, ярясь, губя,
Девчонку мы подстрелили, так похожую на тебя!
Она лишь перебегала любовь - под шквальным огнем.
Она нам всем помогала, не спрашивая, что почем!
Ее наповал убили. Снег в огненных вензелях.
И даже ей могилы не вырыли - в тех полях.
Бойцы, мы друг друга лупим. Готовься! целься! пли!
Друг другу мы не уступим ни крохи черной земли.
А ты!.. - ты доченька наша! Ты, кроха, еще жива!
Спаси нас, покуда пляшет белая эта трава,
Водоросли метели, лукавы и ледяны...
Спаси от последней постели, где больше не снятся сны!

И я, с этой птицей нелепою, сверкающей как слеза,
Уши ладонями залепливаю, заклеиваю глаза,
Кулак меж зубов засовываю - чтобы не закричать:
Я одна - у мира косого - Огненная Печать.


БАБА

Я таскаю камни для...
Я таскаю камни для...
Пусть меня скорее съест земля.
Я таскаю... для чего?!
Брюхо, глотку, естество.
Ноги корнями волочатся по земле, пыля.
Тачку я тащу с землей.
Пачку папирос "Герой"
Я украла... спрятала под нары.
Я умру - меня поглубже ты зарой.
Там, во тьме, лежат счастливые хазары.
Кости пересыпаны пожарищной золой.

А мне кричат: таскай, таскай!
Твоих воронят мы бросили в Рай,
Твоего угрюмого ворона кинули в Ад,
А тебе, ворона, нет дороги назад!
Ты осуждена, ворона, по громкой статье...
А у меня, начальник, крестик в белье.
А и дай мне, печальник, тайком закурить.
Не могу каменюку на тачку грузить
Без глотка дыма. Фосфорный кашель. В груди - серебро.
Дай отдохнуть. Сделай добро.
Ты никогда не видел, как баба курит - до слез -
Табак из мелко нарубленных нежных волос
Малого сына, дочки малой, -
Как курит, ревет, и прячет под полой
Ватника - самокрутку газетную - в кулак...

А, тачка.
         На карачках.
                Как собачка.
                Вот так.
Еще поднатужься. Еще... слабак!..

Ты, начальник, нынче ночью приходи... в барак...
Уж я тебе камешков натащу... с рудника...

Курево - огнем внутрь - к ладони - рука.
Я же баба, начальник... баба-ба... ба...
Кровь на подоле.
Птица на воле.
Судьба.
ЛУБОК

А на моих масленых картинках -
Человечек с вошку, небо с овчинку!
А в руках у пьяницы селедка блестит иголкой,
А у ног его собачонка визжит в ермолке,
А на волке попона, как на слоне,
А ковер небосклона - в алмазном огне!
А я из тюбиков краску ляпаю на картонку густо -
Не жалею ни помысла, ни чувства:

Гляньте, едут господа важные на верблюдах и на ослах,
А в кулачонках у них деньги бумажные,
                а мониста медные у них на грудях,
А на шляпах у них брильянты, и брильянты в ослиных хвостах!
Они наши господа хорошие,
С лысины до заду алмазным снежком припорошены;
Все о нас знают - с кем мы едим, с кем пьем,
С кем спать ложимся - одни или вдвоем:
От кого зачинаем, как в родах орем, - и, твою мать,
Указом указывают, когда дитя от груди - на зайчиное мясо отымать
В поля, где стреляют... а вот яркая картинка -
                покупщик, возьми, не жмись!
Идет колесом наша голая жись!
Вся на морозе аж малиновая,
Росточком долгая-длинная,
А волос-то короток, да и умишко не крут:
У пяток ея мышки сухарь на снегу грызут!..
Ах, дяденька красноносый,
                да вы ж еще тверёзый,
                задешево берите мортюморд:
Цветочки, как самогон из бочки, первый сорт!
Горят, навроде крови на снегу -
Я и сама-то глядеть не могу -
До чего ярко... аж спине жарко...
Аж с языка, как у бешеного пса, сочится сладкая слюна...
Я сама в свои картинки - эх, и влюблена:
Будто из себя вырву кусок - и краской на картон - ляп! -
Крестом птичьих лап,
Когтем собачьих лап,
Обмокнутой в поземку дворницкой метлой,
Синей - глаз выколи - подзаборной, подворотной мглой!
Я мир слизываю алым собачьим языком - да и продаю:
Жить-то ведь надо, иначе с голоду помрешь, -
                продаю всю жизнь мою,
Алую-беспалую,
                красную-напрасную,
                алмазную-несчастную,
                а на макушке - зеленый попугай:
Хватай!.. покупай!.. налетай!.. не зевай!..
Я лучше всех на нашей улице рисую верблюдов
В попонах!.. и в бирюзовой сбруе слонов...
Они бредут с моих картонов - в нашу остуду...
             шагают, живые, из снов...
Возьми за копейку!..
            уличной малеванке
                и грош - великая честь...
Ах, не глянулась?!.. на, глянь другие... из-под полы... из мешка...
            погоди!.. не уходи!..
                у меня ведь и еще красивше есть...

                ***

Живую страсть - пожрать, украсть,
Жестоким хлебом смять.
Железный зуб, слепая пасть,
А счастья - не видать.

Все только спать и жрать хотят,
Когтями душу рвут.
А тех - любви слепых котят -
Не помнят, как зовут.   

      
ДОМ ТЕРПИМОСТИ НА ВОСТОКЕ. СОН

Это сон. Молю, до срока ты его не прерывай.

…………………………………………………………

Дом веселый на Востоке. Ночь и снег. Собачий лай.
Токио… Иокогама… Не Нанкин и не Шанхай…
В круге - с веерами - дамы. Сямисен, сильней играй.
От курильниц дым - бараньей шерстью крутится во мгле.
На столе сидит, печальный, мой ребенок на земле -
Девочка… вся голяком… на пальцах ног - глаза перстней…
Ноги скрещены - кузнечик. В окруженье пчел-огней,
Скрючив ножки, восседает, а ладони жжет ситар;
Все сильней она играет, - веселися, млад и стар!..
Ее раковина вскрыта. Розов, черен жемчуг там.
И живот ее - корыто жрущим, жаждущим устам.
Как глядит темно и кротко стрекозиным блеском глаз.
И на шее - лишь бархотка. То владычицы приказ.

От курильниц ввысь восходит дым, лимонником виясь.
Ты нашел меня в притоне. Так глотай со мною грязь.
Мы с тобой в последнем танце. Рвешь рубаху мне, и грудь
Тыкается - мордой зверя - в грудь твою, как в зимний путь.
Холод. Тьма. Берешь зубами ты - брусничину сосца.
Танец живота - вот пламя. Мой живот страшней лица,
Мой живот лица угрюмей. Слезы катят по нему
И стекают по волосьям в щель, во впадину, во тьму.
Мне туда покласть бы руку. Жемчуг в пряди воплести.
Благовоньями залить бы срам - до крови, до кости.
Руки ты мне на лопатки - двух безумных щук - кладешь,
Чтоб нырнули без оглядки в океан, где дым и дрожь.
Ты искал меня в трущобах. Там, где я полы мела.
Где лопатила сугробы. Где, пьяна, под дверь легла
Кабака с луженой глоткой да с хромой ноги пинком.
Плоть вылизываю живу - всю - мозольным языком.
Вот я. Жмись. Танцуй мне ярость. Горе вытанцуй до дна.
Я терпимости царица. Я терпельница одна.
До тебя - я в стольких выла глотки раструбом глухим.
До тебя - я стольких мыла мылом черным и слепым.
На горбу худом таскала - к Иордани - по снегам…
Перед Буддою стояла - так!.. - к раздвинутым ногам
Он моим - приблизил медный, соляной, зеленый лик…
Я была девчонкой бедной. Вся душа сошла на крик.
Как-то надо было злато добывать из-под полы
Нищих туч, ветров богатых, - из карманов зимней мглы…
Вот и стала я расхожей, медной тварию земной.
Потанцуй со мной, мой Боже. Потанцуй, прошу, со мной.
Разорви мешок платяный ты до срама, до конца.
Напилась сегодня пьяной я - до радости лица.
Ты нашел меня, седую, на огромной жизни дне.
Ты узнал меня, святую, - так забейся же во мне!
Стань сребряной, дикой рыбой! Ног развилку разожму.
Втиснись - раскаленной глыбой. Влейся - кипятком - в дыму.
И - вживись, вонзайся, вбейся, и - вбивайся, молоток,
В доски чрева, где - упейся!.. закурись!.. - весь мир, жесток,
Похоронен!.. Так, любимый! Корчись! Жги! Втанцуй в меня -
Вглубь и втемь - навеки - мимо - танец ЧИСТОГО ОГНЯ!
Чтоб омылась, освятилась мгла пещеры - от плевков!
Под брюшиной - закрутились сотни острых языков!
Вы!.. бездарные товарки!.. вылупляйтесь, зрите, жри… -
…те огни, постыдны, жарки, что по бедрам вверх - гори!..
Вверх по животу, по ребрам, по груди, все вверх и вверх -
До лица дошел твой танец! До лица, где дикий смех!
Так сцепились наши чресла! Так спаялись, что - руби!
А лицо в любви воскресло. Ты лицо мое люби.
Ты лицо мое, любимый, пей, кусай, сжигай, вбирай,
Чтобы Божий сок незримый перехлынул через край,
Чтоб людишки задрожали, гости - деньги, рюмки!.. - дрызнь,
Чтобы мы с тобой рожали в танце - будущую жизнь,
В древнем, бешеном и властном, Солнца слаще, звезд светлей!..

А не сможешь - жизнь напрасна.
Нож.
Убей.
Не пожалей.
Вот он, нож - в моих чернявых, густо вздетых волосах.
Вот он, танец мой кровавый, красный камень на грудях -
В доме дыма и Востока. В дыме снега. В саже тьмы.

Это сон. Больнее тока. Горше воли и тюрьмы.

Солью - веки - разлепляю. Соль - в узлах железных вен.
Только девочка нагая щиплет нежный сямисен,
Ноги тонкие раздвинув, кажет раковину мне,
Жемчуг жадной жизни вынув, растворив дотла в вине.
Только рот твой в рот мой входит.
                Только сердце в сердце - сцепь.
…Только запах страсти бродит, будто ветер дышит в степь,
А любовь моя горячей катит солью по виску.
И в подушку плачу, плачу, плачу - сколько на веку

Суждено мне плакать.................................................. 

“ДЕЖНЕВ” (СКР-19). МЕДВЕДИЦА НА ЛЬДИНЕ. ОСТРОВ КОЛГУЕВ

Прицел был точным и неистовым.
Полярной ночи встало пламя
Над сухо прозвучавшим выстрелом.
И мачты глянули - крестами.

- Попал, Никола!..
- Мясо доброе…
- Спускайте трап - айда за тушей…

Сиянье Севера меж ребрами
Стояло, опаляя душу.

Но близ медведицы, враз рухнувшей
Горой еды, добытой с бою, -
О, что-то белое, скульнувшее,
Молящее забрать с собою!

Был бел сынок ее единственный -
Заклятый жизнью медвежонок.
Во льдах скулеж его таинственный
Слезою тек, горяч и тонок.

Я ствол винтовки сжал зачумленно.
Братва на палубе гудела.
Искуплено или загублено,
Чтоб выжить, человечье тело?!

Сторожевик, зажат торосами,
Борта зальделые топорщил.
И я, стыдяся меж матросами,
Лицо тяжелым смехом морщил.

О жизнь, и кровь, и гололедица,
Родимые - навеки - пятна!
Сейчас возьмем на борт медведицу,
Разделаем, соля нещадно.

И знал я, что теперь-то выживем,
Что фрица обхитрим - еды-то!..
И знал: спасительнейшим выстрелом
Зверюга Божия убита.

И видел - как в умалишении -
Себя, кто пережил, кто спасся:
Все глады, моры и лишения,
Все горести и все напасти!

Все коммуналки, общежития,
Столы, богаты пустотою,
И слезы паче винопития
В дыму дороги и постоя!

Всю жизнь - отверстую, грядущую!
Всех женщин, что, убиты мною,
Любимые, единосущие,
Ушли за вьюгой ледяною!

И ту, отчаянней ребенка,
С медовым и полынным телом,
Скулящую темно и тонко
Над мертвою постелью белой...

Но маленький комок испуганный
Точил свой плач у белой глыбы.
Но Время, нами так поругано,
Шло крупной медленною рыбой.

Но палуба кренилась заново.
Но плакал, видя жизнь - нагую.
Но страшно обнимало зарево
Наш остров ледяной
Колгуев.

          ПЛЯСКА СКОМОРОШЬЯ

Кувырк, врастопырк, пробей пяткой сотню дыр’к! -
Летит ракша, кряхтит квакша,
А на пятках у тебя выжжено по кресту,
А и прикинули тебя жареной лопаткой ко посту,
Швырк, дзиньк, брямк, сверк!.. - стой:
Лезвие - под пятой:
Из распаханной надвое ступни -
Брусника, малина, рябина, - огни:
Глотни!.. - и усни… обними - не обмани…
Пляши, скоморохи, - остатние дни!.. 

Ты, дядька-радушник, багряный сафьян!.. -
Загашник, домушник, заржавелый наган:
В зубах - перо павлинье, сердчишко - на спине:
Вышито брусникой, шелковье в огне!
Бузи саламату в чугунном чану,
Да ложкой оботри с усов серебряну слюну:
Ущерою скалься, стерлядкой сигай -
Из синей печи неба дернут зимний каравай!
Кусочек те отрежут! Оттяпают - на! -
Вот, скоморох, те хрюшка, с кольцом в носу жена,
Вот, скоморох, подушка - для посля гулянки - сна,
Вот, скоморох, мирушка, а вот те и война!
Гнись-ломись, утрудись, - разбрюхнешь, неровён
Час, среди мохнатых, с кистями, знамен!
Венецьянский бархат! Зелен иссиня!
Зимородки, инородки, красная мотня!
Красен нож в жире кож! Красен ледолом!
А стожар красен тож, обнятый огнем!
Лисенята, из корыта багрец-баланду - пей!
Рудую романею - из шей на снег - лей!
Хлещет, блея, пузырясь, красное вино!
Блеск - хрясь! Рыба язь! Карасю - грешно!
А вольно - хайрузам! Царям-осетрам!
Глазам-бирюзам! Золотым кострам!
Мы ножи! Лезвия! Пляшем-режем-рвем
Шелк гробов! Родов бязь! Свадеб душный ком!
Ком камчатный, кружевной… а в нем - визга нить:
Замотали щенка, чтобы утопить…
Ах, ломака, гаер, шут, - ты, гудошник, дуй!
А сопельщика убьют - он-ить не холуй!
А волынщика пришьют к дубу, и каюк:
Гвозди рыбами вплывут в красные реки рук…
Ах, потешник, гусляр! Пусть казнят! - шалишь:
Из сороги - теши ты ввек не закоптишь!
Хрен свеклой закрась! Пляши - от винта!
Бьется знамя - красный язь - горькая хита!
Красная рыба над тобой бьется в дегте тьмы:
Что, попалися в мережу косяками - мы?!
Напрягай рамена, чересла и лбы -
Крепко сеть сплетена, не встанешь на дыбы!
Не гундеть те псалом! Кичигу не гнуть!
Пляшет тело - веслом, а воды - по грудь…
Пляшет галл! Пляшет гунн! Пляшу я - без ног!
Что для немца - карачун, русскому - пирог!
А вы чо, пирогами-ти обожрались?!..
А по лысине - слега: на свете зажились?!..
Заждались, рыжаки, лиса-вожака:
Нам без крови деньки - без орла деньга!

…пирогами, берегами, буераками, бараками, хищными собаками,
Банями, глухоманями, услонами-казанями,
Погаными пытками, пьяными свитками,
Вашими богатыми выручками, вашими заплатами-дырочками,
Кишмишами, мышами, поддельными мощами,
Учеными помощами, копчеными лещами,
Ледяными лесами, красными волосами,
Сукровью меж мехами, горячими цехами,
Чугунными цепями, цыплячьими когтями,
Вашими - и нашими - общими - смертями, -
Сыты - по горло!
Биты - по грудь!

...а умрешь - упадешь - зубов не разомкнуть:
Крепко сцеплена подкова, сварена сребром -
Ни ударить молотом, ни разбить серпом,
Ни - в скоморошью - рожу - кирпичом:
Из-под век - кровь на снег,
                Ангел - за плечом.


- Эй, возьмитесь за руки, красные люди!.. -
Не взялись.

Горкой красного винограда на грязном зимнем блюде
Запеклись.

- Эй, что ж вы не пляшете, скоморохи?!..
Ноги отсохли, ну?!.. -

На морозе распахнуты шинели, ватники, дохи.
Всех обниму: огляну.

- Эй, что молчите...
         на меня колко глядите...
             как... елка в Новый Год?!..

И с гармонью инвалид
             харкнул из глотки холодный болид:
- Дура. Война-то... идет.

                ***

Морозу - верь… древняна дверь… И воя
Собак - катит пятак - над головою…
И неба желтый, жирный кус.
Я серых туч боюсь убрус
На темечко надеть
И умереть.

И холод жжет, сжигает кость и мясо…
Я возвернулась - поздний гость - со пляса.
Плясали гадко.
Сосали сладко.
Из серых туч глядит дремучье Око
Спаса.

Тяну себя вперед, в мороз
Постыло.
Прищуры слез… завивы кос… - все - было.
Ты щучье, тучье, снеговое
Следи над голой головою…
Река вдали… и край земли…
Не обняли. Не помогли.
Нас двое:
Живое. Могила.

         ЯПОНКА В КАБАКЕ

Ах, мадам Канда, с такими руками -
Крабов терзать да бросаться клешнями…

Ах, мадам Канда, с такими губами -
Ложкой - икру, заедая грибами…

Ах, мадам Канда!.. С такими - ногами -
На площадях - в дикой неге - нагими…

Чадно сиянье роскошной столицы.
Вы - статуэтка. Вам надо разбиться.

Об пол - фарфоровый хрустнет скелетик.
Нас - расстреляли. Мы - мертвые дети.

Мы - старики. Наше Время - обмылок.
Хлеба просили! Нам - камнем - в затылок.

Ты, мадам Канда, - что пялишь глазенки?!..
Зубы об ложку клацают звонко.

Ешь наших раков, баранов и крабов.
Ешь же, глотай, иноземная баба.

Что в наших песнях прослышишь, чужачка?!..
Жмешься, дрожишь косоглазо, собачка?!..

…………Милая девочка. Чтоб нас. Прости мне.
Пьяная дура. На шубку. Простынешь.

В шубке пойдешь пьяной тьмою ночною.
Снегом закроешь, как простынею,

Срам свой японский, - что, жемчуг, пророчишь?!
Может быть, замуж за русского хочешь?!..

Ах ты, богачка, -
Езжай, живи.
Тебе не вынести нашей любви.

Врозь - эти козьи - груди-соски…
Ах, мадам Канда, - ваш перстень с руки…

Он укатился под пьяный стол.
Нежный мальчик его нашел.

Зажал в кулаке.
Поглядел вперед.

Блаженный нищий духом народ.

               
                ***

- Я всеми бабами была!.. Всеми!..
- Зима дороги замела… Время…
- А мужики!.. Сколь ребер, сколь тяжких…
- Скусила нить. Утерла боль рубашкой.
- А ты их помнишь?..
- Помню.
- Всех?!..    
- Глыбы.

У рта встает мой волчий мех
Дыбом.

- А ну-ка, баба, вот Он - Твой!.. Грозно?!..

И - шелест, вой - над головой:
“Поздно”.    

                СВЯТАЯ НОЧЬ

…Ночь. Зима. Звезд карнавал. Бубенцы. На конской сбруе -
Серебро. Гостей назвал - и съезжаются, ликуя,
И валят за валом вал: в вышитых тюльпан-тюрбанах,
И дары в ладонях пьяных, и огонь на ятаганах!.. -
Кто лукум в пурге жевал, кто-то - меж горбов верблюда
Так заснул… а сеновал всей сухой травой играл:
Пахло сеном. Пахло чудом.

Гости жарких, дальних стран, призамерзли вы в метели?!..
Бальтазар, качнись ты, пьян, - в травной выспишься постели…
О, Каспар, а я блинов напекла!.. Мешок лимонов
Приволок… таких даров не держать рукам спаленным…

Кони ржут. Тележный скрип арфой, музыкой струится.
В нежных струнах мертвых лип звуки спят - живые птицы.
Инеем осолена, в звездно-вышитом хитоне
Спит береза, спит одна - меж сугробовых ладоней…
Мельхиор, уйди, пусти… Что в кувшинах?.. масло, вина?..
Что мне кажешь из горсти - камень яростный, невинный
Иль последнее “прости”?..

Так!.. пришли вы поглазеть… Приползли… текли, как реки,
Чтобы видеть, чтобы зреть… Чтобы выдохнуть: “Вовеки…”
Тише… мать с ребенком спят. А слоны в снегу храпят,
А верблюды сонно дышат, бубенцы коней не слышат…
Отдохните!.. Вот вам плат да с кистями, вот перина,
Вот подушки половина… Колокольчики гремят…

Рассупоньтесь… Туфли - прочь, Солнцем вышиты, звездами…
Путешественники, - ночь, Ночь Священная над нами…
Вы лишь бревнышки в печи, бель березовых поленцев, -
Спите, спите, три свечи, разостлавши из парчи
В изголовье полотенце…

Ты же… что не спишь, Таор?!.. Жмешь под мышкою бутылку…
Зришь - в двери - меж звезд - костер, прислоня ладонь к затылку…
И твой друг, Вооз, не спит… Как кулак пылает - слитком…
Вглубь меня - до дна - глядит: то ли песня… то ли пытка…

Брось ты так глядеть… идем. За руку тебя хватаю.
Сыплется златым дождем ночь глухая, Ночь Святая.
Что же ты, мой царь, смолчал. Что глазами все раскликал.
Ну - идем на сеновал, в царство шепота и крика.

Лестница. Шатает. Тьма. Запах кашки, горечавки.
Боже! Я сойду с ума от великой, малой травки.
Как ладони горячи. Хруст. И боль. И шелест. Боже,
О, молчи… - как две свечи в церкви, мы с тобой похожи.

В сена дым мы - обними!.. крепче!.. - валимся камнями:
Не людьми, а лошадьми, в снег упавшими дарами.
Ты сдираешь тряпки прочь с ребер, живота и лона:
Ты горишь, Святая Ночь, ярче плоти раскаленной.
Губы в губы входят так, как корона - в лоб владыки.
И в зубах моих - кулак, чтобы дух не вышел в крике.

Милый! Милый! Милый! Ми… сено колет пятки, груди…
Поцелуй меня костьми всеми. Бог нас не осудит.
Бог - сегодня Он рожден. Спит под Материным боком.
А слоны Ему - как сон. Ты же мне приснился: Богом.
Мягким хоботом слона и верблюжьею попоной…
Плеском - в бурдюке - вина… Колокольцем запаленным…
И лимонною короной на тюрбане… бирюзой
По исподу конской сбруи… И - сияющей слезой
На излете поцелуя…

Так целуй меня, целуй! Бог родился и не дышит.
На исходе звездных струй наши стоны Он лишь слышит.
Видит танец наших тел, золотых, неумолимых, -
Значит, так Он захотел: мы - лишь сон Его, любимый!

И, рукой заклеив стон, и, биясь на сеновале, -
Мы всего лишь Божий сон, что уста поцеловали!
Мы - его дитячий чмок у нагой груди молочной,
Снега хруст - и звездный ток, драгоценный, непорочный…

И, гвоздикой на губе, и, ромашкою нетленной, -
Вспоминаньем о косьбе - ты во мне, а я в тебе:
Боже, будь благословенна ночь!.. - душистый сеновал,
Праздник, бубенцы, деревня, гости, печь, вино, навал
Звезд - от смерда до царевны - в саже неба; смоль икон,
Золотой зубок лампадки - и твой рот, и смех, и стон,
Тело, льющееся сладко нежным мирром - на меня и в меня, -
                и, Святый Боже, -
Взгляд, глаза, кресты огня - на щеке, груди, на коже:
Глаза два - вошли навек и навылет!.. - тише, глуше:
Так, как в ночь уходит снег, так, как в жизнь уходят души. 

ПЛАЧ ОВИДИЯ ПО ПУСТОТЕ МИРА

Мне ветер голову сорвет.
Кусты волос седые - с корнем
Мне выдерет. Застынет рот.

Подобны станут травам сорным
Слепые пальцы. Небо жжет
Алмазной синью зрак покорный.

Взвивается поземки сеть.
Я рубище давно не штопал.
Забыл, как люто пахнет снедь.
Забыл - в амфитеатре хлопал
Рабу, разбившемуся об пол.
Красиво можно умереть.

А мир великий и пустой.
В нем пахнет мертвою собакой.
В нем снег гудит над головой.

В нем я стою, полунагой,
Губа в прыщах, хитон худой,
Стою во прахе и во мраке,
Качаю голой головой.

Стою, пока еще живой.
...Изюмы, мандарины - звезды
Во хлебе неба. Эта снедь
Еще не съедена. Как просто.
Как все отчаянно и просто:
Родиться. Жить. Заледенеть.

              ВЕНЕРА ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Так устала… Так вымоталась, что хоть плачь…
Дай, Господи, сил…
В недрах сумки копеешный сохнет калач.
Чай горький остыл.
Здесь, где узкая шпрота на блюде лежит,
Как нож золотой, -
Сознаешь, что стала веселая жизнь -
Угрюмой, простой.
В этом городе, где за морозом реклам -
Толпа, будто в храм, -
Что останется бабам, заезженным - нам,
Исплаканным - нам?..
Эта тусклая джезва?.. И брызнувший душ…
Полотенце - ко рту…
И текущая грязью французская тушь -
Обмануть Красоту…
И неверный, летяще отчаянный бег
В спальню… Космос трюмо -
И одежда слетает, как горестный снег,
Как счастье само…

И во мраке зеркал - мой накрашенный рот:
Сей воздух вдохнуть.
И подземный пятак из кармана падет -
Оплачен мой путь.
И на бархате платья темнеющий пот
Оттенит зябкий страх
Плеч худых - и, как солнечный купол, живот
В белых шрамах-лучах…
И, когда просверкнет беззащитная грудь,
Сожмется кулак, -
Я шепну: полюби меня кто-нибудь!
Это - просто же так…
Пока грузы таскаю, пока не хриплю,
Отжимаю белье,
Пока я, перед зеркалом плача, люблю
Лишь Время свое.