Рейс в никуда

Рейс в никуда.
Гайка, старая ржавая гайка. Такая же, как и тысячи других, только в очень неудобном месте, со сбитыми гранями, да ещё вдобавок закисла и совсем не откручивалась.
Я сидел скрючившись на  металлических паёлах в дальнем верхнем углу второго яруса машинного отделения нашего парохода, среди труб с рабочими жидкостями, в полумраке. Рядом гудел, превращая в пар три тонны воды, судовой котёл, и если спуститься палубой ниже, через огнеупорное смотровое окошко можно было рассмотреть, как ротационная форсунка, вращаясь на диких оборотах, распыляла внутри топки полуторометровый огненный вихрь воспламеннённого топлива. Температура была такая, что если Второй (по званию) механик, допив "обезболивающее", бросал пустую бутылку внутрь — она расплавлялась, растекаясь в щели между кирпичами футеровки.
«Вот и починили кладочку, чтобы не прогорела обшивка», — шутил он, похлопывая меня по плечу и маяча перед лицом широченной пьяненькой улыбкой до ушей. "Это ж не котёл, а чайник трёхкубовый", - уточнял Михалыч, давая понять, что агрегат слишком мал и прост в конструкции.
Если бы вы попали на плавбазу, то спустившись в машинное отделение, вообще не поняли где находится этот самый механизм кипячения, потому что котлоагрегат занимает несколько этажей. Так бы и ходили прямо по нему или рядом, и не нашли бы его, так как большое видно только на расстоянии. На плавбазе таких котлов было несколько, а про главный двигатель с ходом поршня 2,7 метра - отдельный разговор: одна только турбина, нагнетающая воздух, размером с небольшой автомобиль, а таких турбин на дизеле-монстре было две. 
Так вот, котёл, над которым я тяжело дышал горячим воздухом и обливался потом, откручивая гайку, по сравнению с плавбазовским, действительно, смотрелся, как обычный чайник. По разретвляющимся и меняющим диаметр трубам, через большие и маленькие клапана пар расходился по назначению в рыбный цех, находящийся палубой выше и другие требующие тепловой обработки места.
«Расцвет» — так назывался траулер на котором мы вышли в рейс за креветкой. Высшая степень развития чего-нибудь — таким был смысл названия этого железного корыта, напичканного новейшими системами автоматики семидесятых годов, на судоверфи Германии. Спецы, которые его строили, установили кучу шкафов с «микросхемами» в центральном посту управления (ЦПУ), размерами двеннадцать метров поперёк и семь вдоль судна. Старенький электрик сходил с ума, снимая с антресолей большие чемоданы с запасными электронными платами, напоминающими прозрачный пластиковый букварь начинающего радиолюбителя. Молча глядя внутрь чемодана на ряды вертикально вставленных в деревянные направляющие диодно-триодныз схем, он нервно поправлял указательным пальцем очки на своём рябом, веснусчатом, небритом, худощавом лице, увенчаном остатками рыже-белой шевелюры, свисающей на уши. Потом, наугад, вытаскивал одну из плат и устанавливал на место перегоревшей в длинном ряду одинаковых металлических шкафов. «Попробуем, может пойдёт»,— с безнадёгой в голосе произносил он и включал рубильник. И так несколько часов, пока не находил нужную плату, роясь в дюжине чемоданов электрозапчастей.
Рейс будет сложным - это стало понятно в первый же день, как только я попал на палубу. Все бегали и суетились: старший механик с перепачканной машинным маслом лысиной руководил выгрузкой через техничекский люк, при помощи лебёдок, блока цилиндров, одного из двух главных двигателей. Глядя на нового Четвёртого механика, он спокойно сообщил мне:
- Дизель порвало на куски, хорошо, что у нас два главных двигателя, целый месяц до конца рейса на втором работали.
- Обычное дело, - подумал я, - Дизеля разлетаются.
- Вон, видишь?, — добавил "дед" (так стармеха зовут на судне), тыча пальцем в искарёженную кучу железа, - Как думаешь, что это? Ну, варианты есть?.. Ладно, не гадай — это шатун на коленвал намотало! — деловито сообщил он и нервно засмеялся.
Я представил чудовищную силу и невероятную нагрузку, которую испытал этот механизм, и как все эти крутящие моменты и кориолисовы ускорения, приложив совместные усилия, рвут, гнут, корёжат и заставляют взрываться изнутри двигатель внутреннего сгорания, вращающий через огромный редуктор судовой валопровод и винт. А в это время второй, подсоединённый к редуктору двигатель начинает натужно гудеть и пыхтеть, перехватывая всю нагрузку на себя.
Я не знал, почему этот неказистый, полненький, с круглым личиком человек смеялся. Возможно, потому что все они остались живы.
Уже выйдя в море, механики переименовали судно и между собой называли его «Месть за Сталинград», говоря, что немцы специально продали пароход в СССР, чтобы оно всех утопило, но в душе каждый из нас понимал, тут не до смеха и никто не мог дать гарантию, что очередная поломка не станет трагедией для кого-то одного или целого экипажа.
Гайка, она так и не поддавалась.
Вымотавшись, я бросил на паёлы ключи и прислонился затёкшей спиной к теплым трубам, проходившим вдоль борта. Закрыв глаза и глубоко вдохнув, я попытался представить где нахожусь, с точки зрения стороннего наблюдателя. Вот ржавая гайка, вот мои сбитые руки, подо мной котёл, вокруг машинное отделение, расположенное в цетре траулера ниже ватерлинии, вот наш пароход, с кружащими над ним чайками, а за бортом Охотское море, где мы черпаем гигантской авоськой дары глубин, не поднимая головы в огромное небо, где-то там, в двух неделях пути, Камчатка, Курилы, дальше Япония, за ней океан и Австралия, а с орбиты видна наша Земля в бескрайнем космосе, а там…кто там?
- Обыдённый, что ты тут делаешь, что ты тут делаешь!? Зачем всё это!? — кричал я во весь голос, сидя под тусклым жёлтым светом электической переноски, защищенной металлической решеткой, что бы лампочка не разбилась при качке.
Я кричал, не потому, что не мог открутить ржавую гайку, не потому, что увижу берег только через 4 или 5 месяцев, не потому, что боялся трудностей или переживал, что уйду вместе со старым корытом на несколько километров вглубь морей... Нет. Это был крик о бессмысленности всего, что окружало меня в этой системе вещей, о бесполезности потраченного времени и сил, о вычеркнутых годах, подорванном здоровье, о том, что вся эта жизнь похожа на  кусок металла, который пожирает ржавчина, о том, что мы - прах, а вселенная - вечна. Ради чего мы живём?
Но  увы, все эти вопли не были слышны другим членам экипажа — их поглотил шум насосов, сепараторов и грохот оставшегося в живых, одиноко скучающего по напарнику, железного движка с истеричным визгом его измотанной турбины.