Сборник N3

Служить тебе я с радостью готов,
Прислуживать, как Сфинкс Царице Нила,
Набрать в полях букет живых цветов,
Нырнуть в фонтан, куда ты так манила…

Сушить в ладонях волосы твои,
Дыханьем согревать твои ладони,
И с диким Вепрем отменить бои,
Я – Смирны сын, Кинира сын – Адони.

Влюбилась Афродита в пастуха,
В охотника на длинноухих зайцев,
Не знавшая до этого греха,
Не видевшая до того китайцев.

Но, Афродита милая моя,
Не станешь же ты спорить с Каллиопой,
Вторая половина бытия –
Богиня Персефона с толстой опой.

И что мне теперь делать, как мне быть?
Обязан я явиться к Персефоне,
Но через день смогу её забыть,
И буду ждать тебя я на Афоне.

О боги, боги, сколько же хлопот,
Не лучше ль с диким Вепрем мне сразиться?
Пасть на клыки, увидеть небосвод
И с жизнью непутёвою проститься…


Закрываю тебя, закрываю,
Как прочитанный женский роман.
Нашу ниточку вновь обрываю,
Мне наскучил твой липкий обман.

Нас не трогают больше пейзажи,
Где на фоне ночного панно
В мои волосы, будто из сажи,
Твои русые льются вином.

И где мы по ямщицки пьянеем,
И впадаем в любовный экстаз…
…………………………………...
Разве ж чувством своим мы владеем?
Забываю я, милый мой, Вас…


Париж, Париж, Европы Скарабей,
Напыщен, бриолином напомажен.
Не ведаешь ты старческих скорбей,
И смысл моих речей тебе не важен.

Parisienne, что, ждёшь меня опять?
Ты извини, я снова задержался.
Но ты пойми, вернулись реки вспять,
А я как кроль в углу от страха сжался.

Ma demoiselle, какие чудеса,
Как в старину меж нами происходят!
Подняв вуаль, представилась лиса,
И боли вновь фантомные уходят.

La mademoisele, готов на компромисс,
Готов простить, чтоб попросить прощенья.
Всё для того, чтобы вещунья мисс
Вновь стала искренней, хотя б в момент отмщенья.

Чертовка мисс, я ложь не выношу,
Хоть цианид, но только чтоб открыто.
Лишь об одном тебя я попрошу:
Ты сохрани разбитое корыто…


Ах, Жанка, Жанка, парижанка,
Вас вызываю на пари.
Твоя вуаль, моя ушанка,
(Небось и мы не дикари).

Ах, Жанка, Жанка, горожанка,
Я – из деревни Рататуй.
Поспорим – Манька вологжанка
Парижский знает поцелуй.

Давай поспорим, знает Манька,
Как по Монмартру дефиле
Презентовать. И встанет Ванька,
Преподнесёт ей крембрюле.

Мы тоже ж в лапти не обуты,
Мы босиком, через кусты…
Не чукчи мы, не алеуты,
Мы в пеньюаре, как и ты.


Нет, всё прошло, прости-прощай, девчонка, Любочка.
Нам было правда хорошо,  свернулись в трубочку
Твои счастливые года, мои несчастные,
Дни ожиданий и надежд и ночи страстные.

Нет, всё прошло, уж не мечтай о тихой рощице.
Я не осётр, я лишь минтай, с курносой рожицей.
Уж никуда не увезу тебя на джипе я,
Утри слезу, усни в грозу негромко хлипая.

Нет, всё прошло, я всё забыл и ты забудь скорей.
В кустах с бревна сотри ты пыль, а я сорву порей.
И  в чистоте передадим мы ложе брачное.
Запомним счастье до седин мы неудачное…


Изабелла, любовь -  Изабелла!
Вожделенье отвергла и пусть,
Ты как зимняя степь опустела,
Навевает твой образ мне грусть.

Изабелла, ну что ж ты, подружка,
Напоишь ли пьянящим вином?
На шкафу в одиночестве – кружка,
С проржавевшим от горечи дном.

Изабелла, ты мне изменила,
Только с кем – я не знаю пока.
Не течёт терпкий сок в твоих жилах,
Ты засохла. Как жизнь коротка!

Видно Лидию  снова я встречу,
Заведу с ней садовый роман.
Я венцом королевским отмечу
Её вкус и цветочный шарман.

Я устами прильну к её грозди,
Стану пить её сладостный сок,
Проникает в меня он (ай, бросьте!)
Как вода проникает в песок.

Я забуду тебя, Изабелла,
Меня Лидия вновь напоит.
Три сезона росла, не робела,
Поливал ежедневно пиит.

И дождался, какая награда!
Не вино, а напиток любви!
Мне лоза моего винограда
Будоражит гормоны в крови…


Наливное яблочко созрело
Во саду, взлелеянном не мной,
Вышел в полночь я один на дело,
И столкнулся с петькиной женой.

Петькина жена, она такая,
В разговоре с нею не перечь.
Я забыл, и злости не скрывая
Начал осудительную речь.

Что, мол, малахольная, тут ходишь?
Что, мол, возле печки не сидишь?
Мужиков во грех порочный вводишь,
Верность мужу Петьке не хранишь.

Ох, братушки, то, что было дальше
Передать словами не могу.
Всё же постараюсь я без фальши
Вам поведать, как стонал в стогу.

Потому, что все болели члены,
Нестерпимо ныла голова.
Зря я воровал плоды у Лены,
Говорил обидные слова…


Мы никогда с тобою в море не купались.
Мы никогда с тобой не плавали на яхте.
Мы Айвазовского смотрели, любовались,
Потом грустил я по оставленной мной шахте.
Там нету моря и картин зовущих нету,
Никто не манит так, как ты меня манила,
Просила жестом величавым сигарету,
И красотой своей проходчика пленила.
Оставил шахту, стал известным и богатым,
Стал куралесить – кабаки, притоны, бары.
Да только лучше б горняком я был горбатым,
Чем слушать ваши тары-бары-растабары…
Мне надоели лосося и куропатки,
Меня достали под сметаной поросята,
И те, фазаньи, да с орехами лопатки,
Да молодые, запеченные гусята.
До тошноты мне эта роскошь надоела,
Я убежать готов хоть с Золушкой в карете.
Как жаль, бежать она со мной не захотела,
И вот теперь, блин, я за весь фуршет в ответе…


На Кайманах  опять – зима.
На Кайманах всегда – пассат.
Не нужны там дворцы-дома,
Не растёт там вишнёвый сад.

Не пасут пастухи овец,
Не растят молодых телят,
Там дикарь и артист-певец,
Черепах день и ночь едят.

Им пшеницы бы или ржи,
Или рис, на худой конец.
Но попробуй им, докажи,
Поясни, что сказал Творец.

В поте, будешь, сказал, лица
Ты свой хлеб до конца жевать.
От рогатки и до свинца,
Смастеришь, чтобы убивать.

От лопаты и до сохи
Будешь в землю вонзать с утра.
И стеречь будут пастухи
Кобылиц у огней костра.

Мы, такие, заветы чтим!
Мы стараемся – ох и ах!
Мы козлищ и овец едим,
Ну а эти, блин – черепах!!!


Я вчера на порно-сайте зависал,
Мне понравилось за бабой наблюдать,
Как чувак её в натуре искусал,
И просил кого-то пару им поддать.
А потом уже такое началось...
Я, блин, старый, многоопытный пескарь,
Просверлил пятою всю земную ось,
Так вертел меня подземный государь...
Я такое вожделенье испытал,
Что открыл свой хитро сделанный паскей,
Прямо в мышку я по детски лепетал,
Приглашал к себе распаренных гостей...
Видно было им на пару весело,
Не взглянули на меня и не пришли.
А сегодня надо мною всё село
Хохотало, прогибаясь до земли.
Я зачем вам эту байку рассказал,
Чтоб вы знали как на сайты заходить,
Как какие-то чувырло и коза
Умудрились мне так подло навредить.
Утром рано по привычке я встаю,
За компьютер я сажусь как за рояль,
Пальцем тычу прямо в клаву и в тую,
Не фурычит мышка милая моя.
Мне сказали, что я вируса поймал,
Что нельзя на порно-сайтах зависать.
Я ту мышку чуть ли в зад не целовал,
Всё пытался имя сайта написать.
Разозлила меня мышка прямо в край,
Пол часа над покрывалом её тряс:
- Ну давай, падлюка-вирус, выпадай!
Но цеплялся там за что-то пидорас.
Разозлил меня тот вирус, как быка
На корриде злят, бывает, мужики,
Забодаю, блин, тот вирус, а пока,
Мне тягаться с этим мелким не с руки.
И тогда я очень мудро поступил,
Я хвост вируса на руку намотал,
И рванул его я не жалея сил,
С проводами вместе вылетел металл.
Осторожно взял я в руки как чуму,
Эту мышку, за околицу отнёс,
Как Герасим свою верную Муму
Утопил в колодце, не скрывая слёз…


Грозовые облака, дождик из муската,
Бирюзовая река, вся в огнях заката.
Осока и камыши, блик вечерней сойки,
Осторожный крик души, скрип железной койки.
Было ль, не было, скажи, уж то не любила?
Или это миражи? Или же убила
Чувства жаркие в себе, и мои надежды?
Видишь, корчится в борьбе ремесло невежды?
Видишь, сохну я в тоске, не тебя ругая,
Строю замки на песке, ну, а ты – другая.
Что ж, Фемида, накажи, знаю, есть причина,
Впереди меня бежит, дряхлая кручина.
Завязала в три узла скучную судьбину,
Не держи у сердца зла, без того я сгину.
Ты прости меня за всё, если только сможешь,
Красотой твоей спасён, и любовью тоже.
А на одре я вздохну, вспомню милой Имя
Не загладить мне вину, ты моя Святыня.
Об одном лишь я молю в Воскресенье Бога,
Что б коснулось: « Я Люблю», твоего порога.


Захотелось мне высоким стилем
Написать, о чём? Да ни о чём.
Я завис на персональной вилле
И забило творчество ключом.

Я такую закрутил завязку,
Впору бы Бальзака удивить.
Не придумать Гриммам лучше сказку,
Маркам Твенам нечего ловить.

Я такие выдумал сюжеты,
Не придумать лучше никому.
Выступали слёзы у Жоржеты,
Только вот не знаю, почему.

Кинула любимого зазноба,
Шевалье приделала рога.
Ну и что, рыдать, что ль как у гроба
Своего извечного врага?

Милая Жоржета, что ж ты плачешь,
Я ведь не трагедию писал.
Ты своё лицо в вуали прячешь,
Я своё пред всеми показал.

Вам моё лицо не приглянулось,
Вы меня бездарным нарекли.
И пошло с тех пор и потянулось…
В нищенство меня вы обрекли.

Нищим духом был я от рожденья,
(Им ещё Христос благоволил.)
Но златой цепи распались звенья,
Взял я свою рукопись – спалил.

Ты одна, чумичка, виновата,
Не смеялась, глядя на шедевр.
Как теперь смотреть в глаза мне брата?
Объяснить мне как такой маневр?

И теперь я точно не писатель,
Более того, я не пиит.
Я – простой российский обыватель
На стихи пропал мой аппетит.

Было время, девок малость жамкал,
Было дело, водочку пивал,
Но теперь сухой закон, а самка
С ног сбивает взглядом наповал.

Чем же мне по жизни заниматься?
Отняла ты прозу и стихи.
Не в работу ж мне теперь впрягаться,
За какие смертные грехи…


Давай забудем мы навек, как есть забудем, прочно.
О том, что грешен Человек, ведёт себя порочно.
Я стану верную, тебя, встречая, громко славить,
Года на месяцы дробя, дни на минуты плавить.
А ты, стан дивный преломив, поклоны мне отвесишь,
Создашь к прелюдиям мотив, и вновь закуролесишь.
Глаза мне лентой завязав, три раза поцелуешь,
Предложишь Киевский  вокзал, билеты нарисуешь.
Несёт, как раньше нас змея, из города, из дома,
В нирване ты, встревожен я, история знакома…


Снег усталый не кружится,
Камнем с неба на поля,
Тёплым шарфиком ложится –
Утепляется земля.

"Lamborghini" серебрится
Словно льдинка на реке.
Он спешит уединиться,
За холмом невдалеке.

Хоронясь людского взгляда,
Истомившись по любви,
Распрекрасная наяда
И нечёсаный раввин.

Наконец достигли сада,
Заглушил раввин мотор.
Запуржило. Вот досада,
Не видать капот в упор.

Снег сугробами, по крышу,
Знать придётся куковать.
- Слышишь, миленький? – Да слышу,
Намекаешь на кровать?

Где, скажи, в такую пору
Мне добыть тебе постель? –
Тут наяда ухажёру
Указала на метель.

Не в постели, мол, проблема,
Что, скажи, мы станем жрать?
Есть,  одна пожалуй, тема -
Тут раввин давай орать!

- Некошерно,  поросёнком
До весны мне выступать! -
Смотрит девушка бесёнком:
- Открывай, давай копать…


Отпустила грусть, пойду, пройдусь
По бескрайним, по степным просторам.
Слышь меня, Марусь, манит снова  Русь
К снежным, словно бархатным узорам.

Предо мною кот, задом наперёд
Пятится, и глазом не моргает.
Следом жирный гусь,  даже не берусь
Описать, как чинно выступает.

Весь мой скромный двор, да петух без шпор,
Что прибился где-то по дороге,
Чешем за село, не тропа – стекло,
Лёд такой, не поломать бы ноги.

Вдруг я как загну, тить твою, жену
Я забыл у дома на скамейке.
Кто же мне кровать будет накрывать
На ночь простынёй, как по линейке?

Кто готовить суп из перловых круп
Станет мне на ужин и к обеду?
Кто наколет дров, кто починит кров?
Уж то ль ей идти к Илье – соседу.

Накатила грусть, пойду, пройдусь
До родного, милого порога.
Пусть уйдёт зверьё, я же, ё-моё,
Ворочусь, пока видна дорога…


Третий день не на шконке, третий день я в кровати,
Предо мной не  иконка - фотография Кати.
Не жена, не блудница, на песке – незнакомка.
Повстречал тебя в Нице и всю жизнь свою скомкал.

Ты ходила по краю, ты с моралью играла,
И теперь я гадаю, сколь же низко ты пала.
Ты стремилась к вершине, ты рвалась из болота,
На проколотой шине волокла бегемота.

Ты, как ангел вся в белом, с полыхающим нимбом,
С мразью билась, и смело воевала с Олимпом.
Тебе пели осанну и горланили: - Слава!-
Сочиняла романы,  щелкопёров орава.

Я же, тихою мышкой, хоронился под шкафом,
И пустою сберкнижкой, всё гордился как графом,
Что знаком был мне с детства, проходил часто мимо,
И блистал я соседством, как историей Рима.

Я, как бешеный  Кесарь,  стольный Рим поджигаю,
Рву с груди древний Вензель, в темноту убегаю.
Мне чины не по масти, не нужны мне награды,
Ненасытные пасти им,  как дауны, рады.

По плечу мне, ты слышишь, геростратова слава.
Вон, упала, не дышит Аполлонова Клава.
Молодые богини дружно локоны крутят,
С Геростратовым сыном к ночи точно замутят.

Только ты, как Харибда,  споришь снова со Сциллой,
Хельга,  Маргарет, Лида ты с улыбкою милой,
Вяжешь лентою пёстрой, яда в ром подливаешь,
Жалишь шпагою острой, наповал убиваешь.

Вновь  летящей походкой ты по жизни шагаешь,
Я вибрирую глоткой, ты опять убегаешь.
Даша, Маша и Лиза... ты прости, дорогая,
Я не вынес каприза и со мною другая…


Новый год, мой мальчик, подойди
И достань из старческой груди,
Ты комок кровавый и больной,
Он - моих терзаний всех виной.

Ты Колдунье  жертву отнеси
И взамен не надо, не проси.
Пусть она любовь в себе хранит
Её грудь сильнее, чем гранит.

Пусть ей песню сложит соловей,
Что притих поутру средь ветвей.
Пусть станцует танец Марабу
Пусть скворец поднимет вверх трубу.

Пусть её весь вечер веселит
Принц-красавец быстрый, как болид.
Пусть печаль коснётся лишь к утру:
Вспомнит, что люблю я как сестру…


Наблюдаю с балкона пашню,
Лес берёзовый и луга.
Между ними воткнули башню,
И Останкино в двух шагах.

Перед ними река в граните,
Медный Всадник в змею упёр-
Конский хвост. Впереди, в зените,
Петропавловка, как копёр.

Терриконом дымит Везувий,
Геркуланум как лист дрожит.
Ногти ног оттого грызу я
Хорошо, блин, на свете жить...


Девчёнка милая, худая
Стоит под липой вековой.
И голова совсем седая,
Молчит над крышкой гробовой.

Ну как же так, совсем недавно
Её курчавую главу,
В руках качала мама плавно,
В очей смотрела синеву.

Сегодня ж крышкой деревянной
Сокрыта мама от детей.
Войны «подарок» окаянной,
Но чьих наследие затей?


Мелькают кадры, как в кино,
Душа ликует и поёт,
Что видим, выглянув в окно?
Над лесом солнышко встаёт.

По лужам скачет воробей,
Пестрят проталины сукном,
И пара диких голубей
Сидит на жерди за окном.

Мороз на Севере грустит
Ветра уснули в камышах,
Пусть подо льдом река блестит,
Весна шагает не спеша.


Я гулял по песочку,
У морского прибоя,
Случай взял я в рассрочку,
Словно снасть зверобоя.

Дождь хлестал по мусалам,
Ветер рвал зонт на части,
Был я чьим-то вассалом,
Чёрной в яблоко масти.

Я зубами в коленки
Словно в дыни впивался,
У столба, как у стенки
Я стоял, улыбался.

Ненавистную лыбу
Не отклеить, зараза,
Я рыбачил, но рыбу
Не поймал я ни разу.

Ветхий, порванный невод
Я забросил в пучину.
Отдохнёт пусть, а мне вот
Нужно вспомнить причину.

Взгляд потух, тихо плачу,
Без желаний, без воли,
Как затравленный мачо,
Съевший пуд горькой соли.


Не вернуть старый невод
Меж волнами играя.
Поседевший сын Немо -
Раздолбай из сарая.


А зохен вей, тебя ль я снова вижу?
Как конь в поту, и как в огне  горю.
Я ненавижу, сука, ненавижу,
Когда не знаю, с кем я говорю.

О, Боже мой! Ужель это не счастье,
Твой голос слышать через столько лет!
И вспоминать шелковое запястье,
Не ощущать меж рёбер твой стилет.

Ещё лишь миг, всего один, не трогай,
Меня своим речистым языком.
Не ангел я, нет, я такая погань,
И мне огонь любовный не знаком.

Я ненавижу женские лобзанья,
И речи длинные о чувствах заводных.
По мне так лучше тёплая лозанья,
Чем обнимашки девочек шальных.

Мне чуждо всё, что человеку близко,
Но ты возьми (для смеха) и пойми.
Ни Верка,  ни Тамарка и ни Лизка
Мне не нужны. Я твой. Меня возьми…


Обнимаю тебя, обнимаю,
Неспетая песня моя.
На грудь третий раз принимаю,
Как старый развратник Хайям.

Обнимаю тебя, обнимаю,
Как жаль, голубые глаза -
Смотрели, как будто по краю -
Ходили, и что ж я сказал?

Сказал, что ещё молодая,
Что жалко мне портить красу.
А ты убежала, рыдая.
Я грех тот до смерти несу…


Два бездонных глаза - как колодец
Смотрят мимо, линзами слепыми.
Чувствовал себя я как уродец,
Со своими одами тупыми.

Синие, бессовестные очи,
Всё куда-то в сторону глядели.
Кто напомнит им шальные ночи,
И о том, как вороны галдели?

Как шмели жужжали у люцерны,
Как пчела пила нектар цветочный,
Первый поцелуй, смешной, неверный,
Первый взгляд, как дева, непорочный.

В сторону куда-то улыбнулась,
Тайным своим мыслям и желаньям.
Точно запрещённого коснулась,
Точно предалась воспоминаньям.

Ненавижу неопределённость.
Ненавижу в сторону шептанье.
Чью-то разделённую влюблённость –
Наблюдать? Увольте, до свиданья.


Хочу увидеть я желанную подружку.
Хочу взглянуть на свой родимый, тёплый дом.
Когда закончится иудинский содом,
Когда придурки наиграются в войнушку.

Иуда, предавший учителя Христа,
За тридцать шекелей – тирийскою монетой,
Тебе ль звучать мелодией неспетой,
И начинать всё с чистого листа?

Уйди, поганый, пусть народы отдохнут.
Пусть дети выйдут из прокуренных подвалов.
И забери изображение Ваала,
Своё орудие – рабовладельца кнут.

Пусть Вождь из братии воссядет на престол,
Пусть христиане меж собою разберутся.
Неугомонные на ринге подерутся,
Обнимутся, усядутся за стол.

По чарке выпьют, гикнут, спляшут гопака.
И молодым на счастье крикнут громко: «Горько»,
Знак чистоты они увидят ранней зорькой,
И возликуют дружным хором, а пока –

Не спят дозоры, друг на друга зрят в трубу,
Не понимая, что прислужники Ваала
Так далеки от их земного идеала,
С печатью сатанинскою во лбу.


Зимний вечер, стынут щёки,
Над кибиткою дуга.
Здравствуй друг мой одинокий,
Надоела, чай, пурга?
Вороти коня к овину,
Сам лошадку распряги.
Час, поди, вечерний минул,
Ждут с капустой пироги.
Жбан на лавке с квасом пенным,
Да печурка, как вулкан,
Я стихом тебя нетленным
Позабавлю, брат Иван…

Нет Ивана, на погосте
Голова его лежит.
А в кибитке чьи-то кости,
Да озябший пёс дрожит…


Моя любовь на пятом этаже,
Ты как бальзам, как для души отрава.
Я отслужил сто двадцать месс уже,
Хотя имел лишь на двенадцать право.

Моя любовь, я знаю, ты щедра
На милость к нам и на прощенье падших.
Я лил в мороз на плечи из ведра,
Как льют подростки грязь на плечи младших.

Моя любовь, забудь всё и прости,
Знай, от тоски готов из тёплой вены
Свою никчемную я душу отпустить,
Но, чем же это праведней измены…


Я оставлю тебя на высокой скале
И спущусь подышать в плотный воздух долины.
Прилетит к тебе принц на железной стреле,
Или вой-богатырь из славянской былины.

Как кумиры восстанут в предутренней мгле,
Будут очи светиться их, словно рубины.
И следы тяжких дум на высоком челе
Тебе скажут про ум и про мыслей глубины.

Станут биться оне на высокой горе
Будут гнуться их ноги, как будто из глины,
Лишь бы право иметь в предвечерней поре
Унести тебя ввысь, прямо в клин журавлиный.

Я бы сам тебя взял, приволок на спине,
Получил бы Звезду я Героя при этом…
Но пристало ль тащить хладный труп при луне?
Кто меня назовёт за такое поэтом?


Далеко-далеко, где кочуют бураны.
Крайний Север объят ледяной кожурой.
Там олени живут, там рассветы так странны,
И сверкает закат голубой мишурой.

Далеко-далеко, где я молод и строен,
Добродушен и скромен, застенчив и мил,
Рассказал я тебе, из чего же я скроен,
Только кто моя Мать, от тебя утаил.

Далеко-далеко ты, как кошка влюбилась,
Как лунатик ходила за мной по пятам.
И в объятьях моих без всего очутилась,
Лишь с рассветом вернулась к своим воротам.

Ты клялась мне в любви и в девической чести.
Ты дарила себя, как Богиня Любви.
А на шее сверкал им подаренный крестик,
И стучал в твою грудь: - Ты душой не криви –

Я услышал его, и ушёл, спотыкаясь,
И увидел во сне, как ты всем нам лгала.
Не скажу, что забыл, только всё же не каюсь,
Я не верю тебе, вот такие дела…


Господа, ну что вы, господа!
Ещё вчера я был для вас – товарищ.
Светила нам  Вечерняя звезда
И не было в Земле моей пожарищ.

И не было в Земле моей бойниц,
Не падали в дома огни прицельно.
И не валились люди в землю ниц,
Об этом разговор пойдёт отдельно.

Так что же вы творите, господа?
Вы что, уже забыли,  я – товарищ.
Утюжите как брюки – города,
Какой вам прок от всех этих ристалищ?

Оставьте, не гоните, господа.
Оставьте, я без дома и без платья.
Ещё вчера мы были словно братья,
Теперь – враги,  на долгие года...


Брошенный, брошенный, брошенный,
Злым январём запорошенный,
Всеми забытый, непрошенный,
Тихо в калитку стучит…
Брошенный, брошенный, брошенный,
Хмурый, небритый, взъерошенный,
Кутаясь в плащ свой поношенный
Людям безмолвно кричит: -

Милые, что же вы, что же вы…
Царские слуги и дожевы,
Мягкое топчите ложе вы
С благословенья Христа!
Добрые, что же вы, что же вы,
Калику бьёте по роже вы,
Смотрит младенец  ваш розовый;
Шепчут проклятья уста…

Люди!  Богатые, бедные,
Вы, безразличные, вредные,
Вы, горемычные, бледные,
Помните старца слова: -
Смолкнут все кличи победные,
Трубы сломаются медные,
Жупела искры последние
Старость согреют едва…

Алчущий, злой, запорошенный,
Холодом весь перекошенный,
Гость нелюбимый, непрошенный -
Брошенный, брошенный, брошенный…


По чеширски чешем мы с тобой,
На  кошачьем, чудном диалекте.
Баритон мой, точно как прибой,
Твой сопрано в правильном  коннекте.

Твой сопрано от души поёт,
За свои кошачьи марлезоны.
Кошка ни слезинки не прольёт
На свои роскошные газоны.

Даже если я их истоптал,
В чувственном балете под кифару,
Мужа серенадой измотал
И в кустах вспугнул младую пару.

Петухов до света разбудил,
Со двора изгнал в поля пастушку.
Ключницу седую рассердил
И заставил куковать кукушку.

Это оттого да потому,
Что тебя желал я видеть рядом.
Ничего я в доме не возьму,
Ничего мне в доме том не надо.

Только стан твой вижу и горю,
Только взгляд  ловлю твой и немею.
Только вот к святому алтарю
Я ходить два раза не умею.


Орфей, гуляя рощей дикой,
Столкнулся с юной Эвридикой.
Эрот их взгляд перекрестил
И свадьбу громко возвестил.

Запел  Орфей, но Гименей
Попридержал любви коней.
Мол, как друзья вы не моститесь,
Но стать вы парой не годитесь.

Священны ваших браков узы
Забыли вы свои обузы.
Спеши, Орфей к своей супруге,
Вечор слегла она в недуге.

Рыдал Эрот, рыдали нимфы,
Ревело море, и на рифы
Ладьи в безумстве понеслись,
На дно морское улеглись.

Собой от злости не владея
Проклятьем, девица, Орфея
Многоэтажным прокляла
И ногу в воздух вознесла.

Со всей присущей деве силой
В гнездо змеиное вдавила,
Змее увечье нанесла
И яд змеиный понесла -

В своих младых, девичьих жилах.
И хоть ворожка ворожила,
А всё девица померла,
Как тень в Аид она сошла.

Орфей, о том ни сном, ни духом,
Припал к груди супруги ухом;
В груди её Гипнос сопел-
Орфей от радости запел.

Он пел о здравии супруги,
Благословлял её досуги,
Друзей своих благодарил,
За помощь песней одарил.

Всех песней звонкой убаюкал
И постепенно силу звука
Орфей до минимума свёл,
Гнедого со двора увёл.

Стремглав летел он к чаще дикой,
Туда, где с юной Эвридикой-
Венчать их боги собрались
И где в любви они клялись.

Вот эта роща, где под  дубом
Их Гименей прервал так грубо,
Вот их венчальные чертоги,
Куда же подевались боги?

Лишь только  старая весталка,
Да кособокая гадалка
Сидели, грелись у огня,
Былое в памяти храня.

Откинув Зевса дар - порфиру
Орфей поднял как знамя Лиру.
Старухи, в ужасе вскочив,
Забыв свои параличи-

Наперебой пересказали
Всё то, что сами увидали
И то, что слыша от других
Успели записать, как стих.

Померкло солнце для Орфея,
Позвал он знаний корифея
И тот ему поведал, как -
Спуститься можно в Вечный Мрак.

На вход широкий указал
И обещанием связал:
Что принесёт Орфей ему
Камней сапфировых суму.

Напомнить обещал взамен,
Когда оставив мрачный плен
Орфей поднимется на свет
Аида позабыв - Завет.

Орфей не слушал, он спешил.
Его любовный пыл душил.
В широкий вход Орфей вошёл
И по ступенькам снизошёл.

Внизу его уж поджидали -
На всех пришельцев нападали –
Огромный Цербер, верный пёс
И трёхголовый утконос.

Вокруг гора костей и трупов.
Орфей несчастный, впавши в ступор,
Забился в угол, задрожал,
Закрыв глаза, как труп лежал.

Но нет такого в свете дива,
Чтоб,  как бы ни была пуглива,
Природа наша, наконец
Не пообвыклась. И певец –

Открыв глаза увидел враз –
Что дух страшил давно погас.
Что зря он Лиру навострил
Давно уж Кронос всё решил.

Шагнул Орфей в Аида дом,
Хоть ноги двигались с трудом.
Везде висел жутчайший смрад
Каким ещё быть должен Ад?

Орфей шагал, шагал, шагал,
Ногам руками помогал,
И вот уже видать дворец,
Его стараниям венец.

Орфею не было печали,
В Аду его уже встречали:
Три злобных Гарпии-сестры
На удивление - добры.

Орфей не слыл лихим скупцом,
Или завистливым льстецом,
И потому все три подруги
Наперебой себя в супруги

С покорной кротостью несли,
Мошной украденной трясли.
Келено – дочь самой Электры
Несла в себе Подарги спектры.

Её сестрица – Окипета
Фавманта дочь, что ветром спета.
И третья Гарпия – Элло,
С глазами точно как стекло.

Меж ними Фурии резвились,
Орфея мужеством дивились,
Им всё не верилось никак,
Что всё ж пришёл он в Вечный Мрак.

Они, вчера покинув Крит,
Несут посланье Гесперид
Аиду, богу своему,
И пару яблок, да  Муму.

Всей этой дружною толпою,
Земли не чуя пред собою
Ввалившись скопом во дворец
Обсели с золотом ларец.

Орфей, прибегнув к рокировке,
Скользнул в Зигзаг по самой бровке,
Сквозь Лабиринт – и был таков,
Не тратя даром лишних слов.

Влетел он в Зал с высоким сводом,
С разнообразнейшим народом,
Увидел грозного Царя -
Подземных Недр богатыря.

Прогнулись ноги у Орфея,
Но тут прекраснейшая фея –
Жена Аида, Персефона,
Привстала с золотого трона –

Перстом на Лиру указав,
Играть велела, всех прогнав.
Она желала лишь одна
Внимать, как милая Весна

Идёт по лесу и чарует,
Любовью всех подряд дарует.
Давно жену из под Эгиды
По наущению Эриды -

Похитил девушкой Аид
Прельщённый формами Киприд.

Орфей играл для Персефоны
Так, что соседние балконы
Под весом женщин напряглись
Грозя отнять богини жизнь.

Богиня, слёзы утирая,
И одарить певца желая,
Спросила: - Что бы ты хотел? –
Орфей от радости вспотел: -

О, ты, владычица Аида,
Зевеса  дочь, Любви Планида,
Отдай мне в жёны Эвридику,
Коли достоин был мой выкуп.

Богиня выкуп приняла,
К Аиду парня подвела,
Благословила и тотчас
Провозгласил Аид Указ.

Указ всё царство извещал
О том, что Царь Аид отдал
Орфею юную жену,
Задачу выдвинув одну.

Чтобы Орфею всю дорогу
Вперёд смотреть и понемногу
К дыханью милой привыкать,
Но оглянувшись – не искать.

Тропою трудной и убогой
Шагал Орфей и всю дорогу
Он помнил заповедь в пути:
Смотреть вперёд, вперёд идти.

И вот он – выход  долгожданный.
Забыл Орфей Завет желанный,
На Эвридику посмотрел -
Рой Гарпий тут же прилетел.

Схватили деву, закружили,
На свои крылья положили,
Перед Орфеем потрясли,
Куда-то в темень унесли.

Завыл Орфей шакальим воем.
Увидел он перед собою
Пустую ветхую суму
И просьбу данную ему.

Не вспомнил в радости Орфей
То, что промолвил Корифей.
Забыл набрать в суму сапфира.
Сник голос и увяла Лира.

Идёт, не нужный никому,
Влачит дырявую суму.
А Эвридика проклинает,
Стихом озлобленным шпыняет.

Устало ноги в дом несут
На Гименея страстный суд.


Тополя, тополя, вы нам дарите пух.
Притаилась Земля от нуля и до двух.
После двух до утра станут снова стрелять.
Будет трупов гора, упадут тополя…
Будут мины свистеть от зари до нуля.
Будут кости хрустеть, их покроет земля.
Вот антихрист спешит, за антихристом – смерть,
Жажда в горле першит, в голове круговерть…


Какой пассаж - на звёзды, как в детстве вновь гляжу,
И млечные мимозы повсюду нахожу.
Мне страшно возвращаться в родимые края,
Мне б вдаль опять умчаться, не слышать соловья.
Не слышать суд кукушки, и лай осипших псов,
Не слышать слов подружки, приветных голосов.
Простите же чужие, забытые давно,
Станичники родные, но жизнь ведь не кино.
Я вольницу казачью ушёл тогда искать,
Простите, я не плачу, что щёки полоскать…
Не гладь искал Дуная, не волны без челна,
Узнай меня родная, чужая сторона.
Из мрака Каганата пришла России крепь
Подлунная соната, истерзанная Степь.
Припал как к изголовью, покаяться мне чтоб,
Пропитанная кровью заметила озноб.
Прильнула колосками кормилица земля,
Седыми в прах висками уткнулся я в поля.
А гром гремел как трактор, и молния цвела,
Истоптанную траком, стегал, как раб вола.
И била грозовая в курган, как в конский круп,
И злилась, уповая попасть в хазарский пуп.
Но дождики косые обходят стороной,
А девицы босые стенают под луной…


Выцвела Степь, выцвела,
Плачет седой ковыль.
Словно в романе Митчела
Пыль над дорогой, пыль.

Вызрела боль, вызрела,
Стонет родной народ.
Ждёт рокового выстрела,
Щупая реку вброд.

Вызнала нерусь, вызнала,
Слабое где звено.
В вену отраву вбрызнула,
И порвалось оно.

Выжила снова, выжила,
Вбитая в землю Степь.
Только всю душу выжала,
Нечисть, взяла на цепь.

Вот самолёты с лыжами
Рвут ледяную рань.
Кудрями чёрно-рыжими
Вновь зацвела Кубань.


Рыжими казачатами
Полнятся хутора.
Может придёт с внучатами,
Памятная пора...


Луна огромным белым шаром,
Над водной скатертью нависла,
Каббалистические числа
Между потопом и пожаром.

На лике лунном кровь не даром,
Как в Гефсимане проступила.
Луна из Дона пить любила,
Кровь, пролитую комиссаром.

На берегу, склонясь, казачка,
С пустыми от тоски глазами,
Казака  кровь кропит слезами,
Скулит и воет,  как собачка…

Вода ей песен не поёт,
Луна не греет плеч холодных,
Анчар, лишь,  руку подаёт,
Он ждёт … среди камней голодных…


Отстранилась дева от анчара,
Ей не время глупо умирать.
Волею блатного комиссара,
Вынуждена снова выбирать.

Комиссар обрушил берег Дона,
Раз не захотела утонуть,
Будешь ты. казацкая Мадонна,
Вынуждена  руку протянуть,

Злому, ядовитому анчару,
До кровинки жизнь ему отдать,
А не хочешь, с казаком на пару,
Будешь в мутных водах пропадать.

Вынуждена будешь прямо с кручи
К милому в объятия упасть.
Видишь, небо затянули тучи,
Видишь, пропасть разевает пасть…


Я была бы как горлица верною,
Да порвалась той верности нить.
Не скакала б я горною серною,
Но кого б тогда стал ты винить?

Я спасала тебя от напраслины,
Я изгрызла твои удила.
Я открылась под пристальным, масляным,
Его взглядом , и знаешь… дала.

Я дала Ему глупо приблизиться,
В лоб девичий дала целовать,
Как ещё я могла бы унизиться,
Чтоб ты с ней перестал ворковать...


Восьмое, ноль восьмое, что за дата?
Несчастья взрыв, иль всполохи надежд?
Лицом к лицу крещённых два солдата
Сошлись в бою, по прихоти невежд.

Восьмое, ноль восьмое, что за чудо?
Все видят жалкую ухмылку, а оскал –
За грязным галстуком сокрыл, Иуда.
Нашёл свою осину.
                Что искал…

Восьмое, ноль восьмое.
                Но откуда
Засела в голове такая блажь?
Что  не Джульетта родилась  в тот день и не Гертруда,
Не сын еврейки Нефтали Неруда…
Родился в этот день Кавказа страж.
……………………………………………………………………

Даян Шмуэль, Буткевич, Симха Голан,
И та, которую похитил Воланд...


Не жди меня,  единственно родная.
Не проклинай, не жги мою, ты, душу.
Немало лет прошло с тех пор, как дна я
Достиг; теперь не всплыть, не выбраться на сушу..

Хочу сказать - давно я трупом хладным
Себя на лоне жизни ощущаю,
Бреду слепым кротом до мрака жадным,
Ни лжи, ни правды грешным людям не прощаю.

Но, обмануть тебя я был тогда не в силах,
Ушёл не так, как многие уходят.
Ушёл, неся свою судьбу на вилах,
С тех пор лишь черти в моей жизни колобродят.


Нету смысла в этой  жизни, нету смысла.
Ну, так на фиг мне предложенный успех?
Перегнулся Млечный путь, как коромысло,
Он зовёт меня в мир страсти и утех.

Он зовёт меня туда, где все печали
Позабудутся,  как прошлогодний снег.
Где  друг друга мы ещё не повстречали,
И где время останавливает бег.

Где страданиям, метаниям не место.
Где для каждого намечена стезя.
Где, как чудный сон, забытая невеста,
Не прошепчет, что любить двоих нельзя.