Декабрь

  День холоден. Застывшие глины земли. Десятки дымков над трубами. Они на ненадолго осветлили меня. Улыбнулся коллективному печному запою! Что-то в нём предновогоднее, праздничное (лепятся пельмени, варятся холодцы, стучат ножи хозяек…).  А к вечеру в воздухе родилось  седое, дымчатое, синее, совсем как не в игрушечной зиме. Снег хрустит под ногами звонкими луковицами. И псы впервые рвутся за гостями в дом. Сильный, палевый соседский кот ложится прямо на нос псу. Бобо закрывает глаза и дрожит в блаженстве распустившимися в тепле коричневыми складками рта.
  А днём впервые услышал хрустальные всхлипы колодезного ворота и морозный звон цепи и ведра.
  Морозная пыль обметала лёд дороги и давится ржой под сапогами – многозвучно, долго, как будто приступаешь  стопой сотни замороженных насекомых.
  Дымятся дома. Хорошо в них. Притихли люди. Греются у печек и негромко говорят, говорят.
  Лето с осенью отучило от звёздного неба, а тут – на тебе: каждый день открытый ювелирный магазин на все вкусы.
  И с тёплой и неистребимой в северянине надеждой ждёшь снега.

  Радость утром: пороша на мостках и дорогах. Запрохрустывало (не наслушаться!) под ногой. Соседская собачка загуляла - существо на сто грамм гуляша в завитушках тёмно-коричневых завитушек, с огромными ушами, с кулак хороший размером. Встанет под животом тяжело вздыхающего кобеля и стоит себе. Весело глядеть на эту собачью свадьбу! Подморозило, и от собачьего лая загудела окрестность: то на болотине зазвенит, забухает от них, то на лесной дороге, то у дворов.
  Дороги засверкали от солнца, зажелтелись. Полозья от саночек блестят, как кассетная распущенная плёнка. На заре вытянуло с востока красных перьев и на закате киселями плеснуло на юго-западе. Небо голубенькое, зеленцой подбитое. Звёзды враз проступили первые, не стали дожидаться темноты. Луна взошла в ельнике с радужными кольцами. Все соседские баньки затопились, воткнули в морозно-вечернее сиреневые дымки. Я тоже не выдержал: нет слаще бани под морозец. А днём под долгожданным солнцем колол дрова. Они замокли в слякотные дни. Присохли гребешками к примороженной земле. Повернёшь чурку к солнцу гребешком - заколет светом глаза. А на само солнце лучше не смотреть: стоит вровень с тобой и прямо на тебя глядит. Не выдержать взгляда! "Люк!" - колун, кажется только коснётся чурки берёзовой, а она уже распахнутая надвое лежит перед тобой. И рептильные гребешки ссыпаются с поленьев матовыми крупными зёрнами.

  Абсурд дня не во мне – он вовне. В пеналах улиц стоят ровно выпиленные кубы туманов. Тонут в мокрой непричёсанной акварели леса, сарайки, дома, водонапорная башня. Сукровица мокрого снега под ногами. Зарождение чёрных луж. И все снега посёлка испятнаны большими и маленькими воронками. Фонари захлёбываются сыростью и туманами. Мокрые и остро пахнущие собаки молча пробегают мимо, пританцовывая над растекающимися  медузами снегов. Все – одноцветные, водянистые и бесформенные. Тёмные силуэты людей в дымах испарений. Появляются и испаряются. Лень говорить, лень двигаться. Кажется, наступление сумерек только на пользу всему живому: притупляется абсурдность декабря, выскабливается чернотой вечера, который равен ночи и длиной и мраком. И весь день окутан одним почти не прекращающимся звуком – звуком шуршащего зернистого снега. Все зевают,  и никто не смотрит в небо, которого нет. И все, где-то глубоко в потёмках души, проносят память о солнце: неужели оно было когда-то и жило рядом с нами?!  В любом помещении любой человек уверен, что шагнёт из ярких огней в ночь, и удивляется, качает головой: надо же, видно ещё… И шуршит зерном снега, и хлюпает завтрашними лужами, и не поднимает головы…