Цитадельмустафаганижев

                Ц И Т А Д Е Л Ь   Мустафа Ганижев               
   ===================================================                .     /  Посвящается духовному миру Сент-Экзюпери /                .               Первая  часть
                пролог               
Это слово  посвятим от всей души
Рыцарю всей совести и чести;
Он не раз взлетал к небесной тиши,
Чтобы  совещаться там на месте.
Антуан небо тебе  второй дом,
А рокот  мотор стал тебе  родня!
С надеждою землян без войны в том,
Чтобы жизнь цвела, цветом маня.
Жил Антуан в то  больное время,
Бросало его, к синим небесам,
Соколиным взором он видел твердь,
Как она дышала по всем местам.
Вольно подумаешь о соколе,
О том, как он любил землян своих –
Он, как сокол, бьющийся о скале,
Доказать змее, что мир на двоих. 
Антуан, Антуан! – Ты сын земли,
Кто угождал всем: горцу и мавру.
Ты, призывных к миру, ты нас возлюби,
Создав Цитадель мира по праву!
Как весь мир, я клонюсь к Цитадели,
Что попишу стихи с твоим миром, -
«Любите люди, не боясь с гор сели,
Что у рек течет  в мире свободном!»
С любовью жить, жизнью без подделок,
Кто, как не люди оценят  его:
«Ищите же мир, пока  мир наш сладок,
Чтоб добрым стать в борьбе самим собой!»
Стать против зла не жалейте силы,
Фашизм  сватом не прошёл им назло.
Да будет Бог у нас  вера в перлы,
Чтобы  в мире воцарилось добро!
…………………………………………………………….
Жизнь мерно течет  для  Цитадели,
К ожиданию манной из небес;
Чтобы  мы вздохнули  для всей земли,
Со страстью на мир, гуманный был весь.

Спокойно тронется караван,
В пустыне в той испепеленной.
Человек сладко  прошнурован,
Когда он – святой в пути дальней.

                1



Ходить он в мире с рождения,
Объездить в молодости пора,
Без всяких наваждения,
Имел жалость к нищим без двора.

В поход  нанимал своих знахарей,
Покупая им все бальзамы.
Какой путь был без поводырей,
Караван шел мимо все пальмы.

Там язвы сжечь в тени от мази,
Как могли застать кого врасплох,
Смазав пометом, хоть  пасть в грязи,
Будто от животных ловит блох.

Для них ремесло – добыть цветок,
Коллективным трудом с выручкой.
С гордыней  добытка, что сгусток,
На удивление всей штучкой.

Кто размаивал культяпками,
Чтобы играть какую-то  роль.
Любуясь с теми ошметками,
В ничтожестве кому кто был голь.

Они бесполезные люди,
Никого не выручать в стыде.
Желая воскреснут язвами,
Шли они, ползая при виде.

Шли с грязной и никчемной душой,
Вымогая всегда милостыню.
С одним призывом метать слов пращой,
Ропча в пути,  погнать гусыни.

Приходить в жизни одна пора,
С жалостью к мужчине  усопшему.
Кому, кто угождал от дара,
В пустынный  дар, тому дошедшему.

Хоть  человек тратится один,
Сгинув он с землей, был един.
Хоть скупец перед смертью остынь,
Справедлив раздать, что копил сам.

Стать человеком, чтя  судьбу людей,
Значит, быть ответственным  за них.
И  как не угодить чуждо судьей,
За уверенность в звучности стих.

                2



Дело в пробном камне перед Богом,
Став своим не за то, что он берет,
Где с уважением к человеку,
А то, когда он людям отдает.

Вырос Цитадель в песках зыбучих,
Правде то придумали колодезь.
Твердыня – дело Бога без прочих,
Философия любви – наша жизнь.

А покой –  крестьянину  поле,
Чтобы  возделать  ее лучше –
Тем он любить  по своей воле,
Всем миром нажить покой   в душе.

Цитадель  воздвиг Антуан в песке,
Величавый  и эфемерный,
Словно мир пустыни, в краске,
Грез в тиши,  жаждущий он вечный.

Место  град под солнце Томазо,
Воздвиг он гуманный  цитадель.
Жить в радости ему  муза,
Желал он храм в святости профиль.

Убегая от смерти  каждый,
Дойди он с чертой, став  спокойным;
Хотел же жить, пожить однажды,
Смириться со смертью все вольны.

Встречалось ли что-то легче смерти,
Чем смерть пленницы, что привели?
Готовая она сгинуть взаперти,
Что дышала гордо и часто.

С трудом прятала в платок  кашель,
Переводила дух в улыбку;
Как загнанная она газель,
Что не умела ловить рыбку.

Она знала царскую цену,
Затем и мысли  ее прочти;
С улыбкой, как ветерок над рекой,
Как прикосновение мечты.

Как гибель Цезаря стал позор,
Помним, чем поплатились убийцы –
А проклятие за один вздор,
Что Цезарю предсказали жрецы.

                3


Убийство переселило в вечность,
И одно дыхание прервалось;
Языки развязались  в точность,
Горбы от вьюков избавились.

Стало легче душам и телам,
Как покойника, предав к земле,
Представлялся огромным делом,
Что столько тот уходил во мгле.

И не столь грозил, сколько влиял,
Какой печать оставил на всех,
Погребая его, кто стонал?
Клоуну на сцене понять на смех.

Подвешенный на веревках,
Он был непомерно так тяжел.
В бетонную плиту, в подпорках,
За основу храма он пошел.

Он давал всем урок в не бытье,
Заставив воина смотреть в лицо;
В лицо смерти, где нет  и счастье,
Чтобы не замечать ужас с торца.

Опять пустыня. Проникло солнце,
Пили воду из редких колодцев;
Караван полз  на брюхе как в конце,
Хоть вся охрана из инородцев.

Земля, как зеркало с коркой гладко,
Что картины с полона все с  блеском;
Этот отблеск сжигал глаза мягко,
Что хотелось удалиться с треском.

А сбившись с пути проводники,
Попадались в эту ловушку,
Где не вернутся  они с фиги –
Ничто, как добыча в заглушку.

Конец не могут  все узнать в оба,
Нет у них ранимого слуха;
Нет признаков, что писок особа,
Нет, признак жизни, нет и нюха.

Жизнь была у того сильного,
Что теперь он  в забытые тропки,
Так человека  нет вольного,
Чтобы  посудить, ставить точки.

                4




А живого посади на клей,
Будто  камень, драгоценный каст,
С виду люди идут,  галерей,
Кому, что достанется  все красть.

Кругом призрак приветствия – мир,
Кто схвачен светящимся клеем;
Еще мерещится им  в копир,
Как говорят:  Наш флаг  развеем!

Они уходят в ту трясину,
Толкая вперед свой караван;
Шагают над колодцем в стену,
Где не существует такой стан.

Сетуют наивные люди,
Для  них  не медлительность ночей;
Хотя промелькнет дух – свет пруди!
Забыли ставить ночью свечей.

Ругаясь в не француза  голоса,
По поводу превратности всех;
Люди не знали, нет  словеса,
Как решена их судьба за смех.

От призрака в толще времени,
Растворившимся  им в песок;
Выпит  мир зеркалом к бремени,
Как штамп с отблеском в кусок.

Бог мог преподать урок жизни,
Так посадит  кого на коня;
Чтоб успеть  к другу на тризну,
Отец  им был мил, совсем, как родня.

Там колодец в пустыне редкость,
Дно одной из ям, что глубоко;
Отражается одна звезда,
Что достать с высоты нелегко.

Так тишина приходит с прохладой,
Что в пустыне роднились  пророки;
Каждый встречал  ангел  со звездой,
К  милости Бога, стоя на ноги.

А звезда никем  пойманная,
Погаснет, далеко в глубине;
Исчезла  она,  заветная,
Сбились  с пути по ее  вине.

                5


Караван остается в осаде,
Смертельная угроза, как во сне;
Дорогу  конец, конец  награде,   
Пощады забыть, кто лишен  в  чине.

Сбились с пути, хоть прозрачно там,
Жерл  узко,  людям кажись,  потных;
Вокруг  все же пуповины в хлам,
Слиплись люди и животные.

В тщетной надежде извлечь влагу,
Кровь из тела  и земли выжить;
Там мастера то скребли дорогу,
Спустившись до дна пупу пришить. 

А там затвердевшая корка,
Хоть бейся челом, крася мелом;
Там стон, последняя марка,
Не узнать всего своим телом.

Похожий кто на насекомое,
Как бы проткнутое заживо;
В тленной дрожи –  чудо тратимое,
Бегать в одних шелках паршиво.

Караван, привоженный к земле,
Одним, только  пустым колодцем;
Начинали белеть все во мгле,
Странно находясь в роду ничем.

Кругом порванные упряжи,
И развороченные вьюки.
Золотые слитки без стражи,
Заносились песком  брелоки.

Это под конец, там засада,
Пришла смерть в пустыне, как  на дне;
Стоить ли, роптать, хоть досада?
Такова судьба – все, как во сне.

Так жить  неясно  людям  в свой час,
Пока лямка тянется,  тянули,
Считай конец!  Нет, конец!  Нет, пас!
Народ  шел, падая,  вставали…

Караван весь свой, вновь на Заре –
Уходит. Путь иной, что в небе;
Сидит кто, поет песню  о море –
Продавец –  менял на мосту себе.

                6
 
 
Да, пел  мавр длинный, вспоминая дни,
Игривые  дни на порту Марсель;
Они ему стали детские сны,
Повторяя нежно:  Изабелл!.. 

       Изабелл! Фоли-та,
       Как я люблю тебя.
       Во сне, ты мною пита,
       Изабелл  у меня.
       Изабелл! Изабелл!
     Проходит мой вечер,
     В кругу друзей своих.
     Всем мыслям будь кучер,
     Люблю я глаз твоих.
     Изабелл! Изабелл!   
        Изабелл не уходи,
        Останься вечер это!
        Мы были же сродни,
        Петь нам до рассвета.
        Изабелл! Изабелл!

Жизнь была ясна, как вещь одна,
Нежность и любовь ко всем людям.
А страдать кому – не дано,
Солнце восходит по каждым дням.

Когда стучит угроза внутри,
Чувствуешь ответственность  за всех.
Говорил же Сент-Экзюпери:
«ДА НИЗОЙДЕТ МИР В ВАШИХ СЕРДЦАХ»

Кто живет с людьми, солидарен,
Человек – это непросто слово;
Это тот, кто был благодарен,
Неся ответственность  - свое право.

Легко отгородившись от жизни,
Не предпочитая зажечь свечи;
Во имя Бога лечить болезни,
Не человека знать и всех людей,
Не счастье, а всегда счастливых дней.

Коль жизнь ведомо, не ведомо –
Людям жить на свободном пиру!
Гости посидели и ушли,
Хоть сниться квадратик впору.

Будет свет отражаться верх дном,
Когда храниться отпечаток.
Замерший  хаос в беле  грязном,
Не понять в мире есть зачаток.

                7
      

Не познав мир, всяк упускает суть,
Суетный предмет, самый  что есть;
Упускает, главное ту сущность,
Хотя божественная мудрость.

Что важно в деле не отыщется,
Когда надо добро ко всему;
Растратив себя, и так запнется,
Он жалкий  смотрится к тому.

Везде нужда к чему ты привык:
С лампой  загораемся  мы вечером;
Теплой комнате, что свет проник,
И не то, что приносить препоны.

Она брошенная в пустыне,
Решением суда в неизвестность;
Под солнцепек и привязь в лине,
Для нее, это была же вечность.

Просила вернуть ей препоны,
Умоляла за жизнь, за ребенка;
Она взывала одни стоны,
Распластанная жизнь поросенка.

Будет похожа на человека,
Почтенье из нрава   доброго;
Во имя Бога любить калеку,
Как красиво угодить слабого.

Человек подобен платану,
Достигший небо, как дерево;
Он – мощь! Человек верен сану,
Бог дал чудо, в полоне зарево.

Человек не есть,  ребенок,  мужик,
Он тот, кто показывает себя;
Дает он, лишь маслины  для чужих,
Осознавая веткой радости.

Качаясь веткой ощутить весну,
И все вокруг него станет вечным;
Вечен  мир и корень и вся песня,
И не роился он быть беспечным.

Вечен будет источник радости!
Вечен будет свет глаз его любви!
Как радость от зефира в молодости,
Человек – дерево, как мощь в любви.

                8


 

Время ему и песочные часы,
Которые расходуют свой песок;
Время – мастерская, жнец и весы,
Которое вяжет свой сноп бес порок.

Как жаль человека, кто проснулся,
В глубине ночи, патриархальной;
Где сила под небом встрепенулся,
Чтоб оказаться в пути прохладной.

Думать о надежных укрытиях,
Спрашивая об ответах, что нет;
Тот с жаждой пытается на путях,
Заглянуть в бездну, где мрак, что замрет.

Вору  нет лекарства, он болен,
Что блестит, то ему золото;
Нет сил, но украсть все он  волен,
А любовь без света колота.

Он – безумец точно схватил Луну,
Бросая пламя и пепел в страхе;
Он занимает место там одну,
Забыв, как крылья отстали при взмахе.

Вор живет, верен своему культу,
А стража застигает опять его;
В чужом саду на ветке, что к пульту,
Где судьба простить того  родного.

Любовь спасает того, кто любит,
Кого можно насытить плодом;
В пытке собственной нежности  родит,
Если кто в долгу по одним годам.

Волна призывает волну не раз,
В набеге нескончаемой чередой;
Так же смена супруга ни за приз,
Только растрачивает сил грядой.

Спасен тот, кто не просто любить,
С неповторимостью лица;
И им же любовь овладела,
Где утвердился мир без конца.

Человек подобен цитадели,
Он способен разрушать стены;
Добиться свободы, как радели,
Алая кровь течет без вены.

                9


Истина – выкопанный колодец,
распыленный, рассеянный взгляд;
Какая способность видеть Бога,
Хватит себялюб, хоть в глаза лад,

Построенный корабль – цитадель,
Антуан прочно  оснастил тебя;
Пустил с парусом в просторы модель,
Где попутный ветер нес же любя.

Корабль людей, без него нет мир,
Человеку не достигнуть вечности;
Без веры –  угроза  дух-эфир,
Его терзает темная личность.

Всегда грозиться разрушит корабль,
Он –  наш дом, наш цитадель, наш храм;
Ах, вкусна и его слива – мирабель!
Ведь хотят ее у нас срезать там.

А что будет, если храм разрушать –
Камни стащат к храму ДЕМОКРАТА?
Другой храм – храм гомосексуален,
Не поймешь ФРАНС людей без возврата.

Это еще ничего до поры,
Надо строить башни из брони;
Чтобы защитить и землю, и горы,
Совесть, вера человека от вони.

Вот Франция приняла свой закон,
Деяться однополым парочкам –
Ведь Антуану  в морали трезвон,
Воскреснуть  прямо с крестом по жучкам.

Люди давайте башни строить,
Помогая друг друга, гнать страсти;
Отдайте  труд  душу возродить,
Всем защититься от мерзости.

С войной и без войны  кругом гадость,
Давайте очиститься от грязи;
Построим ХРАМ –  ЦИТАДЕЛЬ  весь рост,
Чтобы поменьше  пристало мрази.

Тем восславим мы человека  труда,
Идущий он с зерном на мельницу;
И когда, кто белый от муки всегда,
Освобождая совесть пленницы.

                10   

               


Как чиста молитва после труда,
Она идет от людей, как гимн веры;
Как радостно хвалит  все те года,
Отданные они с верой, без меры.

Мир держится на той же истине,
Она трубит, требует  от людей;
А нас на том цивилизации,
Чем истина их снабжает видней.   

Достойны презрения племена,
Которые едят чужой хлеб;
Твердят чужих поэм  в семена,
Погнать осла кто не мог, ослеп.

Все получают, что отдают,
Ради Бога, чтобы впредь  угождать;
Как славят воры обман за салют,
Так даром с придачей от них ждать!

Движение вперед, вечно дарить,
Отдачей поддерживать тело;
Ведь сердце питается дареньем,
Вера и муза с плодом спело.

Человек – творец, кто создает,
Мир благо людям ради Бога;
И братья те, кто в чане одном,
Черпает бульон с мясом снова.

Эй, отступи немного назад,
Посмотри на жизнь с расстояние!
Там город, там, где живет твой брат,
Видишь труд  да пыль ликования!

Кто больше остается свободным –
От всех неудачных в  движении;
Народ склонный к труду будет гордым,
Создав многополье брожении.

Уж, какие дворцы, небоскребы –
Творение одно волшебство;
Все, это рождается  без пробы,
Равной мере, находя родство.

Одни в народе в том великом,
Будет в движении неудачным;
Что  нельзя  разделять их мигом,
К выбору ума все прозрачны.

                11


Нельзя разделять человека,
Чтобы спасти одних великих;
Откуда найти святил века,
Из всех скульпторов многоликих.

Мир композитора с эпохи,
Стала музыка Моцарта, Баха;
Прекрасный танец белой птахи,
Воскресший Феникс, что в крыльях взмаха.

Ведь играют и танцуют многие,
Музыка к танцу у лебедя один;
А стремления проявят, какие,
Став первым в роду там господин.

Здесь мир Антуана в храм – цитадель,
Рождал девиз –  человек  век прожил;
По воле Бога, ангел хранитель –
Берег  свой  мир в душе  он сторожил.

Победителя никто  не  судит,
А танец он может возрождать;
Ошибок не видит, просто  любит,
Помогая в ошибке созидать.

Кто был всем миром в поклонники,
Будто вырос вокруг кедровый лес;
Он ветру помехой странники,
Запах свежий, а голос звонкий весь.

Если все люди родись царями,
Кто стал бы в ряды там на службу;
Если все люди родись благими,
Где найти, хотя  мавра  для дружбы.

Как вертелся бы Земля по оси,
Без добра и зла, без плюса  минус;
С невиновностью  любовь вознеси,
Земной удел  был раструбный опус.

Ошибкой и удачей людей,
Не тревожиться их делением;
Только поддержкой, что видней,
Успех народа одним рвением.

Кто скажет: «ДА» и кто скажет: «НЕТ»,
На благо одному помыслу;
Чтоб люди ярче видели свет,
Нашли же кораблю ту веслу.

                12



А тот, кто Бога обретает,
Как обретает Его для всех;
Когда царство с храмом  трогает,   
Чтобы человек побудил за всех.

Лишь в храме ищут высокий смысл,
Заложит  Цитадель по  всем мирам;
Позолотей  мир,  стань вкус и жезл,
Чтоб не иссяк талант по сторонам!

Жить в царстве, где все совершенно,
Там вкус, что залог красоты;
Когда всем фокусом показано,
Добродетелью всей пустоты.

Сотворим царство, в котором будет –
Исполнено все просто с рвением!
Не боясь пачкать рук того судят,
Где земля всех кормит с равнением.

С войной поход, люди усталые,
Неся долговечное бремя;
Перед  командиром  все вялые –
В пустыне мир, пекло у всех темя.

Женщины кроткого мира сами:
Стояли, глазели  дольше года;
Если сравнить с чужими женами,
Им не забыть, когда придет  страда.

Бедуинка мечтала  в досуге,
Чтобы вернуться в правильный шатер;
Место плуга брать там по мотыге,
Хоть оазис ей рай. Пропал ветер.

Она не могла гадать истину,
Бедуинке тянуло в деревню;
Она росла  –  под деревом засну –
Прожить  ей все мило, как царевне…

А в ней потребно молчание,
Только в ней быть ростки истины;
Счет времени – начинание,
Вскормить ребенка, где нет стены.

И кто знает лучше мудреца,
Что такое дерево жизни;
Оно растет всем, как не с конца,
Даже в доме и в глухой тени.

                13



Дерево, в потолке разбив окно,
Отправилось на поиски света;
Так же человек одетый в сукно,
Должен омыться воздухом  с места.

Дерево с впившими корнями,
Оно выросло  до созвездия;
А там красуясь слепо ветвями,
Представив  деревцом  известия.

Вырвалось в путь оно, свободно,
С победой над тьмой вся корона;
Всей жизни в неё было подобно,
Естество, ка свобода вольно.

В великом контрасте с узлами,
С буграми дерево под  корой;
Оно расцветало мыслями,
Широко, угождая солнцу порой.

Когда оно вырвалось из гроба,
Оно расцвело все  в безмятежье;
Раскинув свою листву до свода,
Возвращенное оно, как прежде.

На рассвете оно пробуждался,
От макушки до самого низа;
И птицами сытно наряжался,
Одело оно  в святую риза.

Стоило солнцу показаться,
Стойбище выпускало всю живность;
Где старый пастух мог, простится,
Как бы, доставая из горла кость.

Нужно долго глядеть на дерево,
Чтобы оно могло родиться в нас;
Каждый завидовал, коль марево –
Человеку без багажа в Парнас.

«Когда мир не будет без всей войны?»
Спрашивали, желая понять и понять;
Конец  ли настанет  чеченской бойни,
Антитеррором  мой край  не унять.

Заявляли в 93 году предметно:
«Через  восемь лет народ  весь внемлет»;
Бойня, похищения  превратно
Тянется, по сей день не гаснет.

                14



Не удалось полонить лисицу,
Никому из этой войны никак;
Там война не юна, нет месяцу,
Что жить в тягость без  забавы и так.

Ведь воин поймал песчаную
Лисицу, что сталась так дороже;
Любовь росла в заботу личную,
Что одарял всем шелковым мехом.

Воин жил напрасной иллюзией,
Передавая этому зверьку;
Частицу из себя с оказией,
Будто  он создан его любовью…

В один из ясных дней не словит,
Лисица исчезла в песках;
Не поддаваясь, зову любви,
Так в сердце воцарись пустота.

 Скоро этот воин с миром погиб,
Потому что не стал защищаться;
Угодив зашедшим врагам с загиб,
Чтоб  никто не был вправе рождаться.

Он последовал за своей мыслью,
В таинстве  нёс  от лисицы бегства;
Тоска грызла его душу рысью –
Иметь другой лис – совет для родства.

«Нужно большое терпение,
Не для того, чтобы  поймать змей,
А  чтобы лисицу полюбить»  –
Ответил друг  друзьям – корифей.

Никто не  водиться со зверьком,
Как поняли тщетность  до обмана;
Лиса, ушедшая от любви,
Не исцелит всех в душах, где рана.       

Хоть будет сыновья, мало расти,
Кто сможет учить их жить по праву?
Здесь нужно душу вложить и стрясти:
«Куда же уйду я, когда умру?»

Узнать жизнь нелишне бербера,
Она не похожа на вогула,
Там все просто и жизнь да вера,
Преданы люди – уклад с баула.

                15



Здесь у бербера нет зависти,
В этой стране песков, далекой;
И живут людьми, и по чести,
Для мира народ этой мирской.

А со стороны без радости,
Всегда довольствуясь тем, что есть;
И нет ни печали, ни радости –
Троглодиты, куда им жизнь деть.

У них судьба предначертана,
Верой, судьбой довольны они;
Борьба ясна, не занятна,
Свои радости – их не вини!

Живут святые, они – люди,
Без всяких сильных своих утех;
Кто был у них в музей?  Не сведи!
Дворы в подземелье тайно от всех.

И всем неважно куда завал,
Лишь бы их не затронь-ка  лично;
Иметь хлеб-соль, накормить осел,
Чтоб жена, дети жили вечно.

Пацаны подрастут к мужеству,
Где жизнь сама, если подведет;
Будут довольны по существу,
К чему, тогда все страдания?

Без веры разве был кто счастлив,
Оставаясь один своим домом?
Да, был бы троглодит справедлив,
Потому у него вера от Бога.

Если б кто жил со своею семьей,
Под шатром, затерянный в пустыне;
Если в гостях он обретал друзей,
Вечером у костра с бараниной.

Он жарил мясо, слышал голоса,
Молча он к людям приближался;
Обо  всех радостях  полоса,
И к нему кто подсаживался.

Прибывший он своим караваном,
Из дальних краев с вестями чудес;
Говорил о белых слонах с чаном,
О пышных свадьбах, земных красавиц.

                16



Говорил он, как странник за всех,
О переполохе стане врагов;
Он молился за усопших, за тех,
Кто не пожалел себя от мигов?

Слушая чья- то грудь наполнялось,
Сквозь свет  он ощущал с миром;
Бесчисленных сонмом  вещей вмялось,
Так шатер полнил  сердце волшебством.

Ч то произошло с беженцами,
Когда разместились в лагере?
Их кормили не паданцами,
Не требуя работы в обмен.

Один из горожан был щедр к ним,
Что берберам не заботилось –
Добывать пищу находилось,
Добрые люди были за ним.

Кто мог поверить, когда счастлив,
И неважно, кто провалиться;
За кого болеть, кому разлив,
Забыл и за чужого молиться.

Так превращались люди в скот,
И начинают разлагаться –
Не плотью своей. Там без забот,
Но своим сердцем и растраться.

Все утратилось даже символ,
Тут не рискуют состоянием;
Не играют в кости, целясь в ствол,
Думать во сне, играть поместьем.

И кроме стада, слитки золота,
Да бриллиант, что у него  нет;
Ведь он – бербер из другого мира,
Наступит час, он просто монет.

Там людям покровительствовали,
И им ничего друг другу сказать;
За шатер говорит, перестали,
Как шатры их были в одну масть.

Перестали бояться тени,
Продолжали использовать язык;
При малых целях, при всей пений –
Рвать себе горло и кадык.

                17



Человеческое сообщество,
Лежавшее оно на подстилках,
Довольное все кормушкам  в родство,
Чего оно могло пожелать  страх?

Во имя чего ему сражаться?
Ради хлеба?  Хлеб при всем полно;
Ради свободы не задолжаться,
В своем мерке всего было свободно.

Люди, сообщество затоплены,
Всегда, той безграничной свободой,
Где богатеи без сердец  холёны,
Ради торжества над врагами, ой!
Здесь у них не было больше врагов!

Один может явиться к ним с кнутом,
И один пойти мог через лагерь;
Хлестал он  всех по лицам  вздутым,
Где вызовешь на мщенье всех бербер.

Как свора собак пятятся назад,
Рычать и рада того искусать;
И никто из людей не даст вперед,
В жертву не принесут, и кровь  пускать.

Когда встанет мудрец перед  ними,
Заложив свои руки на грудь;
Можно презирать «собак» и кони,
За бешенство, за грязный омут.

Там осталось, лишь видимость людей,
Их же больше нет – воровской мир,
Могут убить из-за спины лицедей,
Но им не выдержать взгляд на ширь.
===============================
«О, блудные люди земли!
Очнитесь  –  от распри, от злобы!
Болезнь – распря вас поразили,
Вас превратили просто в рабы.

Натравили всех против каждого,
Кто съедал свою долю запасов;
Тем  самым грабил их, из своего,
Следили друг за другом, за бесов.

Да, следили уж, как собаки,
Которые кружатся у еды;
Во имя своей справедливости,
Своей жертве не давали воды».

                18

================================
Так совершались все убийства,
Справедливость для них в равенстве;
Выделиться, стать  ненавистна  –
Средь толпы, став  смирено  в чувстве.

Ах, толпа – великий беспредел,
Кто тебя остановить, хоть раз?
Толпа, вандалы крушили удел,
Били все на пути, цветы ваз.

Где толпа не любит лик и образ,
Она непоследовательна;
Будто упрется   ее дикобраз,
Бьет человека аморально.

Власть крутая  подавляет толпу,
Плохо это, когда на виду;
И здесь не надо искать табу,
Порабощение в том году.

А толпа проявляется, когда
Она подавляет  человека;
И власть  через силу, как всегда,
Порабощает его на века.

Как Сталин подавлял человека,
Так толпа больная  от распри;
Когда неприязнь ока да ока,
Насилье свершали, как звери.

Так во имя таинственных прав,
Кинжалы дырявили животы;
Множились трупы. Ночь, наседав,
Как бы сжигая мусор  в квоты.

На рассвете оттаскивали трупы,
Там у края лагеря грузили;
И подводы уходили в группы,
Так злоба в торжество тузили.

Великая тайна человека,
Главное, когда не терять;
Что же они потеряли  в бега,
Хоть невозможно подмечать.

Если жизнь не имеет смысла,
Утрачена вера в их царства;
Люди черствеют вкусам, кисла,
Лишена цена для их братства.

                19



Для всех людей цена не золото,
Бриллиант, никто не вожделеет;
Хочешь! Коли хочешь под долото,
Ценник людям, тогда тихо милеет.

От пустыни в мираже взор ослеп,
Не видят одни же оскудения;
Предмет обихода и будет хлеб,
Все чисто не видать покаяния.

Все чисто нет у них праздника,
Что такое ребенок вне царства?
Если мечтает без ребенка:
Воин, властителя для родства.

День и ночь в одной упряжке во сны,
От любви отстояли она и он;
Они были все же не прекрасны,
Чем возлюбленные их мечты в сон.

Довольно все идут восвояси,
А мир для них больше не чудо.
И рассвет не рассвет  в земной оси,
Дорога по жизни одна груда.

Кто оценит красоту женщины?
Когда рядом не будет мужчина.
Мир безбрежен, ужасна страшен,
А когда не братья воздвигли башен.

Кто постиг смысл всего образа?
Кто пронес  его к сердцам и нам?
Как дите  на спине без груза,
Толкуя  суть в бытии людям.

Хоть человек отрезан от пути,
От всего главного источника.
Он окажется члененным в плоти,
Разбитой посудой, что без лика.

Он не сможет больше себя обрести,
Он разбит, он умрет от удушья;
Он подрублен деревцом не от мести,
Гибель его образно не лучше.

Чтобы человек стал в себе велик,
Нужна ему душевная пища;
Нужны все вещи до узы в родник,
И денег, и связь песком зыбуча.

                20



Людям  быть бы в ряду в один лик, 
От чего живем все богаче!   
Где рождается царство в наш миг,
Чтобы нашлись  в любви тоже.

В том царстве возымела любовь,
Приведшая  Антуана в храм;
И если герой замкнётся вновь,
То не есть спасенье в любви нам.

Спасать послали  певца от стада,
Где в сборище людское жил мудрец;
Он воспевал вещи – прыть эстрада,
Желая видеть для души близнец.

Певец пел о волшебной княжне,
Ее видать бы после переходов;
Через пески  Сахары,  кружнее,
Без колодцев,  под солнцем смердов.

Без влаги и без любви стать жертва,
Опьянённым всем в пылу гнев роди!
Без молитвы  с бурдюком, без родства,
И последнему люду угоди!

Кто не мечтал о пальмовой роще,
О ласки дождя, о нежной любви?
Не различал  пыл и озноб  тоже,
У дороги цветки, хотя  нарви!

Думать о любви, о пыле гнева,
За раз не может  великий человек;
Пусть не придет Содом и Гоморра, 
Чтобы мир равный Мафусаилов век!   

Но вдруг, проснется совесть от жажды,
Поревнуют за обман и шалость;
Забыв родство от обилия еды,
Что курам не гадать в любви малость.

Как отослали людей в пустыне,
Все стало на свое место;
Писк походил на скопище змей,
Дюна властна себе просто.   

Проснулся жажда власти в людях,
Смертельный риск, где дышат  пески;
Пели о лютой жажде в грядах,
Появится ли враг, зажать в тиски.

                21



С любовью взметнулись их кинжалы,
Там оружье достоинство мужчины;
И любовно в руках одни жалы,
Против врага умирать  без вины. 

Кто должен учить, читать молитву,
Чтобы дух стал шире от ремесла?
Там гореть адом в святость за клятву,
Хоть не клялся, но родись для промысла.

Так упражняют души в любви,
Что начинает подменять ее просто;
Коль воронился кто не скорби  –
Вырос тот в проклятии за место.

Бог покарает сурово их ложь,
Как в смысле доносительство;
Ничто не должен караться за мощь,
Бог  не дарит свидетельство.

Одна верность дарит сильных духом,
Хоть  люди не верны – слуху змеи;
Что выстроили мир на лжи с взмахом,
Будто их дух греет, как герои.

Тот, кто поистине верен Богу,
Тот верен во всем и всегда один;
Зная кому, он посвятил в тогу,
Для души мантия белый воин.

А кто предал друга  по труду,
Хотя  он  был готов в подмогу;
Будет ли он верным всем в роду,
Что без оправдания Богу.

Когда, кто ближе с верой  в родстве,
С высоким вкусом покрасив свой дом;
Кто сбился за подвох, как в детстве,
Козни сатаны бегают под сводом.

Проклятый в мире не один средь людей,
Он – неотсталый  и не убогий;
Он с Богом ему весело до дней,
Не остаться всем, как скот двурогий.

Коль  он осознал, что ему близко,
С Богом никак он – напрокаженный;
Придет в предместье к нему так низко,
Где жил он духом, как отрезанный.

                22



Зачем человеку  киснуть? Он весел,
Потому  что он рядом с Богом;
Он знает  по жизни сотни ремесел,
Он – гордый в том мире убогом.

У него любовь, он даст всем бой,
Пока его вера будь источник;
Где явно  людям всем  удел  свой,
Он – напрокаженный, он – расточник!

Себе – прокаженный! Где он – другой,
Хоть и не может выть от грусти;
Он выйдет  из дома, ему скучно,
Ему не откуда нет вести.

Еще, он не знает близость Бога –
И какого вкуса, забыв любовь;
Скучно тому, коль любовь убога,
Так же убит он изгнанием вновь.

Изгнание не столько мука,
Сколько изведал он миф в кумира;
При своей мечте  с комом досуга,
Был бы он богат для всего мира!

Все ж он проиграет игры  костей,
Поносится проклятый, богатый;
Он – король, лишь в королевстве теней,
Живьем загнется, не благодатный.

Жить могли, что сами добыли,
А всякий прожил бы, только тем;
Что в него, складывая, вводили,
Будто возвели  ему дом при всем.

Прокаженный не мог работать,
Таскать камни и возводить храм;
Он получает  готово занять,
Одет, накормлен он, все даром.

Ему достался все к усладам,
Нуждаясь  в людях иметь  успех;
В нем никто не нуждался ладом,
Потому он не мог любить всех.

Когда навешивают идолы:
Золотом и драгоценностями;
Люди возводятся до славы,
Идолам быть истуканами.

                23



В мрачной картине доживал «Он»,
Что даже не мог, как люди зевать;
Сколько в отрешении  заслон,
Через скуку, тоску к тому плевать,
Когда люди ожидали свой кон.

Перед  маской клоуна, мысля,
За упрямство в лице танцовщицы;
 В лихие времена и после,
Для царства забыла маска «цацы».

А это вещь, лишь крышка шкатулки,
В ней нет, то  рвения человека;
Все довольны от своей прогулки,
Чего стоить дело без жертвы.

Если стоило дело ничего,
То не требуется за все страдать;
К Цитадели стремился до чего,
Антуан достиг  Бога не гадать.

Это для кого теперь счастье?
Двигаясь вперед к цели точно;
Как взглянем, ухватив в запястье,
От корня растет цветок сочно.

Счастливо ли растение с цветком?
Там с радостью пришло совершенство;
Достигло апогея со сверткой,
И на зиму пришла смерть в первенство.

Там растению все пожелали,
Что оно получило даже смерть;
От совершенства и провожали,
Цветок повял, никому песню спеть.

Жажда в работе – одни успехи,
Привело растение в убийство;
Наступил отдых – это грехи,
Это не пища и не семейство.

Как пловец доплыл быстрее всех,
Как бегун пришел первым в финиш;
Но они не могут себе в грех,
Закрыть лавочку судьбы в свищ.

Кто море любить тому не прожить,
Той  единственной бурей без словца.
Буря, которую он победить –
Это, лишь одна победа пловца.

                24


И то, зачем всегда он гоняться,
То удаляется же от него;
Дерево начало жаловаться,
Похоже, если бы стало того.

Человек и дерево женятся,
Они создали цветы  и с того;
Земле и небу все разом сниться,
Мир, составляя для Единого.

А один мир себя исчерпает,
Чтобы появился покой новый;
Всего, затратив кому рождает,
Отстоит  быть  соус  готовый.

Живой мир рождается  исчезнуть,
Во имя любви  с миром поровну;
Миры сродни, чтобы тленым быть –
Они  выпиты  до дна, как на войну.

Боль одного не вечно, ужасна,
Что стоит боли целого мира;
А любовь  одного  неопасна,
Зато может покачнуть ту звезду.

Чье сердце умеет нежно любить,
Любое тело принесено в дар;
Оно не жертва, что можно дарить,
Как приходят на водопой с угар.

Коль  раскачается маятник,
От одной истины точно к другой;
Дело не в том время не памятник,
Раз пригодно  с одной для всякой.

Здесь о двух истинах со смыслом,
Где сочетается с другою;
Как воин обладает дышлом,
Возлюбленным идти войною.

Когда время течет бесполезно,
Если недоступны и богатства,
Утаивая от него разно,
Его смутит жажда любви –
Где нет любви в помине серьезно.

Стены острога – вот пища любви,
А нежность рвется сквозь стены тюрьмы;
Больше о Цитадели говори,
В безмолвии ночи бабы верны.

                25



Кто женщину в себя не замечал,
Забыв вне тюрьмы о марали;
Хоть у неё поищешь, что находил,
Потерянные свои дали;

А юноша ожидал своего дня,
Приезда возлюбленной птахи;
Кто прочил ему супруги возня,
Королевой везли ее свахи.

Легенда о караване знаков,
Могли состариться из них в пути;
Кто предстал  в рубежи царства замков,
Забыли свою родину, по сути.

На виражах дороги  человек
Умирал, не вспоминал  родину;
Его путешествие длился век,
Останется в дали в ту годину.

А тем, кто дошёл, что в одиночку,
Доставалось  наследство и следы;
Память, поминания  в ночку,
Чтобы песнь отцов стали легенды.

В легендах все дивное  чудо,
Воображением излишество;
Создано  воздушное судно,
Высадить девушку – волшебство.

Дева в золоте и в серебре,
Ей снились на земле фонтаны;
Хоть отступили дни в калибре,
Где все слово Счастье в  каштаны.

Дева просит  о счастье у Бога,
Чтобы отнесся к памяти людей;
Она в танце  доносила нега,
Молитву соблазнить королей.

Любая молитва вплоть до смерти,
Является танец  - трепет  божеству;
И так легко и знатно умереть,
Когда  впилось в тело вера к множеству.

Не была бы вера и крепкий дух,
Как подавленно потерпевший;
Победителя  под  пятою в пух,
Стремиться парить, как воскресший.

                26


Вот он и есть победитель для всех,
А не тот, кто, кормясь победой;
С приписанной провизией, что  смех,
Затем двигайся к смерти –  он свой.

Принимай, сегодняшний день таким,
Каким он дан, не ломясь в дверь его;
День неисправим, что без значения,
А неисправимость от прошедшего.

Проходя череду поколений,
Колонна  держится, противясь;
Под натиском жизни – повелений,
Судьба трет ее,  изнашиваясь.

Живя займется настоящим,
Приведя в порядок всякий закон.
Наследие – дело за Всевышним,
Грядущее есть неслыханный звон.

Настоящее – это суд божий,
Пытаются его поправлять;
Оно вздернет за судьбу, что тощий,
Только Богу дела все решать.

Не вздумай за день сегодняшний,
Цепляться за ноги великана!
А принимай за дар Всевышний,
Что дал всем для испытания.

Грядущее, видя, как дерево,
Разворачивай все свои ветви;
Вздохни глубоко грудью зарево,
Узнав свое призвание в шествии.

Как ощутишь  в себе его тяжесть,
Там новое бытье в совершенство;
Ведь одарить всегда духу свежесть,
Скорей зови же народ  к пиршеству!

Дружба людей воспаренье духа,
Над пошлостью мелочей   кусту;
Как упрекать за столом, где муха,
Придя в храм – Бог не судит по росту.

Пошлая душа торговца с плодом,
Готовит, чтоб всем ее передать;
Так мир пошлый в могилу тем родам,
С такой фистулой чего не гадать.

                27



Блудить, кому нужно красоваться,
Люди с той породы податливы;
Желанием спешат  уродиться,
Каждый раз, совершая измену.

Чтобы казаться разом своими,
Они становятся,  как медузы;
И с бесформенными  головами,
Крепить дружбу  - земные узы.

А мир божеский их презирает,
Хоть разом отбросить бы в болото;
И нет, каждый медузу лопает,
Видя выгоду, свое золото!
…………………………………..…….……………………
Одиночество стало же в ясность,
Или неопределённость  в жизни;
Какое оно ужас в не вечность,
Какое оно благодать в тризне.

Пусты стены, города и просторы,
Пустой мир,  шагающий в помине;
Какой страх, какие черные горы,
Срослись в одночасье при сатане.

Там идет за кого ушкуйник,
Что греет душа у вандала;
Кто помнит сна, став репейник,
В загоне псами обгладывалась.

Как тиха ночь, стонал каннибал,
Где свиньями делился Ришер*;
Изверг не ведал прав и опал,
Не ведал: ни страх и ни флюгер.

Любить могут вольные  существа,
Безудержно любить всей душою;
С контральтовым голосом большинства,
Без пут и без нравов порядка  тою.

Печально, когда людей больше,
Уж больно деревья так редеют!
Зелени, кислороду все меньше,
Дерево человеком добито.

Кем людям и кто им становится,
Если деревьев не будет в будущем;
Оголиться  земля – не родиться,
Огненную смерть  придет всем  идущим.

                28



За все страдал и предупреждал
Наш гений и наш друг Антуан,
До самой смерти он предварял,
Боясь, он  за будущность всех стран.
………………………………………………………….
Мольба  Антуана в одиночке:
«О, поимей  Бог, жалость  ко мне! –
Пусть уйдет  невежество  к ножке, 
Одиночества  земли, неба  и на дне!
Я не жду ничего средь пустых стен,
Не жду на небе, чтобы подсказать;
Чье-то присутствие жду я в свой день,
С  братом за веру и правду держать.
Дай мне силу и веру, как рабу,
Присутствия Господа, лишь я жду;
Как бывать, потерянным  по гробу,
Дай окунуться больше в толпу.
Как, та женщина  вхожая со мной,
Одинокая в своей комнате;
Она чувствует, как я –  довольной,
С Богом пребывая в нежности.
Она знает, что рядом с ней кто-то,
Так же с Богом советуется;
Она счастлива,  услышать брата,
В союзе с Богом, ей сладко живется.
Боже, не дай мне быть солдатом,
На службе у королевы, не дай!
Боже, дай мне встречаться же с мужами,
Высокой судьбы в просторах морей!
С посетившими  острова  людьми,
Который не существует до дней.
На своем корабле поют они  гимн,
В честь острова быть счастливым этим,
И не остров наполнит радостью гимн,
Боже, мне бы просит  у Тебя с ним!
Одиночество, Боже – это плод,
Лишь изнемогающего духа.
Родина души – один к сердцу ход,
То место был со смыслом.  –  Ух!
Сердце, то место со смыслом вещей,
Боже, береги сердце для любви!
Мою Цитадель, без смысла камней,
Боже, пощади меня за грехи!
Я старался вразумить свой народ,
От всей работы не сочетался.
С каждым, кого я мог полюбить  с ход,
В прекрасных узах, что отказался.
Отказ дает  роду сердечную радость,
Как сладостно возвращаться здесь –
На земле голос сладкий на радость,
Сладка вся жизнь от «да» до «нет» в смесь.

                29

Бог, не осуди и за молчание,
Чтоб за ветром слов услышал их смысл,
Оплакав свой грех в отражение –
Грешного мира, забыть  жизни пыл!
Боже помоги, идти навстречу,
От поправок к поправкам шествовать!
Во имя Твое, любя я лечу,   
Не дай, мне забыть Тебя и хвалить!
Тебе я поклоняюсь, по сути,
У Тебя, я прошу, только прошу!               
Веди же нас по Прямому  пути,
По которой Твой указ я глашу!
Чтобы мы не были всегда с теми,
Кто с гневом и с теми заблудшими!
Ты – прощающий  в грехах делами, 
Ты – един и могуч над мирами!

……………………………………………………………

Не все дела  идут превосходно –
Не достигаемо совершенства;
Все же дьявол метит в цель: превосходно,
Кусая у людей, прав на братства.

У любви одно, лишь значение,
Ведущее  всех вперед  со звезды;
С верой  любовь  дает влечение,
Она за мир и братство от нужды.

Сколько запасов у любви в пути,
Она дарить людям мир, только мир;
Как Всевышний доволен на людей,
А улыбка Его всем в раю пир.

Свой Цитадель строил Антуан,
На песке за всю веру и любовь;
Уходила мечта, как караван,
Для него, что зовется  молитва:

«Бог, дай людям веру и опора,
А не дай им зыбучие пески!
Они страшно голодны на вздоры,
Хватают живого в свои тиски.

Движенье вперед, важно людям,
Все запасы не дают право сесть;
Отдых мертвит силовое поле,
Людям нет нужды души свои греть.

                30




Кто пренебрёг звездой, чтобы уснуть, 
И разве можно в пустыне присесть?
Не вздумай робеть, чтобы не блеснуть,
Когда судьба, как охотнику весть.

Если воин смяк в поле брани сел,
То считали, что он просил в смычку;
Не считаясь с победой, что всем мил,
Грех победы  отдать в перекличку.

Но воин со славой ближе не стал,
Другой солдат за целостность  дома;
Меняя жилье, и кто вырастал,
Как волна накроет  волну прямо.

Кто оправдал узы предательства,
Ведь мы узлы всех дрязг и похотей?
Кому нужно наши вмешательства,
Когда  страшно в злобе быть  братией.

Храм существует за счет камней,
Кто вынимал камень,  дом рушит;
День  менялся  ночью для свечей,
За предательство людей губит.

Хулить  ли, презренный  чужой сын,
Когда он с чужой  женой согрешил?
Сын – плоть от плоти  вышел  барин,
Отцу корить ли, иль вразумил?

Презирая тем самого себя,
Если отец  любит сына в знак;
Бегая из дома в дом зовя,
Отмахиваясь от него так.

Если кто из двоих отказался,
То отказался на свою беду;
Отступивший он,  легок  сказался,
Похожий  отец  иль  сын смолоду.

Мил ли отец за сына грешного,
Приняв на себя позор греха,
Что погрузиться скорбью больного,
Где сын – плоть от плоти его чиха.

Ведь все пути разны в движения,
Что сольются, как все реки  в море;
Смывая позор за поражения,
Смоется отчетностью от горя.

                31



А тот, кто отмежеваться спешит,
Он посторонних сам подстрекает:
«Вот мерзость!  Не знайте, как все решит,
Я ни при чем за грех, кто брыкает».

У тех нет же за душой ничего,
В чем они могут быть солидарны;
Так  отвергали Бога своего,
О солидарности на деле, что вредны.

От них одни пустые слова,
Когда нет за ними божеских уз;
Видать, как ходит о них молва,
Их цель, чужой  дом снести, свалив груз.

Кто жертвует  своим  благом вас,
Значит, он с людьми солидарен же;
Человек за ответственность не раз,
Отгородиться от грязи тоже.

Лишь в Цитадели  Богу ставя свеч,
Которых  не ставиться на показ;
Спичкой зажечь огонь – сердце беречь,
Любя ближнего, как  дитя в сто глаз.

Зная не человека вообще,
А познав тех решительных людей;
Не свободу, несчастье вообще,
А свободных и счастливых друзей.

Кто-то других осуждает, гложет,
А сам уже не солидарен с ними;
Чтоб себя ублажить осуждает,
И утрётся в его тщеславие.

Кому стыдно за тех, кто живет –
В его доме,  в именье и в царстве.
Где чистым он объявил, как жмот,
Очиститься скупец, что в родстве.

Если они такие из этих,
Зачем  люди не явились гурьбой.
Кто в их позоре отрекся от них,
Человек в оскудении собой.

Он утверждает свою славу,
За счет бесславия других – напеть;
Он – одинок, не зная молву,
Готовый весь  гордыней в насесть.

                32



Кто без души пришел  в чужие края,
Весь мир отступается  от того;
Он самый есть фашизм на злобу дня,
Быть иначе не может итого.

Стало быть, кто признал других судей,
Для всех хорошо, что пришелец  их;
Он умрет чужим без своих людей,
По сути, оставит злость  для родных.

Беглец  отделился  без ошибки,
Безнаказанно отречься  нельзя;
От всего родного с малой дужки,
Там ему худо, когда нет польза.

Отрекаясь от дома своего,
О н от всех домов отрекается;
Если, только от женщины милой,
Он от любви той отмолоться.

Покинув  жену, любовь  с забвеньем,
Не жить беспроблемно, где запас нет,
Женщина другая с чужим рвеньем,
Забрызжет  через  окно редкий свет.

Так холод  дня и ночи дух растлит,
Что не будет  сил руку вознести,
Когда небо спасение манит,
Придет ли к нему мысль сказать – прости!

Для  всех есть  два суда – верить во что,
Вынеся приговор  над  другими;
Заносить длань  по болезни  просто,
Судит себя своими руками.

Отец  умер, не достроив дом,
Сын достроил его с радостью;
Счастливый сын продолжит с духом
Верность, храня отцу с нежностью.

Что делать?  Небо и утро хмуро,
Явись кто на  свет незаконно;
По прихоти  двоих плод понуро,
Это не то, дом будет выстроено.

Дом готов и хозяева вселись,
Нежданно половодье всех застигло;
У людей и лодки не водились,
Здесь не Сахара –  Галлия мило.

                33



Разлив Луары  заточил двоих,
Как на острове Ирен и Жанна;
Куда деться за милых и лихих,
Где беда пришла на ночь Симона.

Рано утром первою на крыльцо,
Смотрела Ирен – рада времени;
Поглядела удивленно в улицу,
Вода поднялась к последней ступени.

Ахнула тихо «матушка»  – миг  в дом,
За ней показался, там же, «муж» Жанн;
Взволнованно пихал руку подом,
В старенькой бекеше, как не был сон.

Жанн шагнул в крыльцо, где открыт был дверь,
Опять  явись жена  грудастая –
Ирен, в воду стала,  на себя измерь,
Оставалось тешиться грусть тая.

На лицах было все написано,
Что на молодых можно и прочесть;
Нашлась увлеченность, как велено,
Как должно явиться, пришла насесть.

Второй день, все спало,  накрыли  стол,
Лишь нежные, жирные запястья –
Казались  глазам – сельдью под  засол,
Жанн схватил жене  руку на месте.

Он берет запястье, молча глядя,
Мужской силой без дорожных мыслей;
Ирен  вызволила  руку –  ладья,
Но мужские руки брали  крылья.

Ирен замерла, согнувшись тихо,
Тесно сведя ноги, сжав свой подол;
Она смотрела на него не лихо,
Видя грех не к месту  игре на пол.

После всего жди, только одного,
В то, что сама жалела навсегда;
Желаньем, не чуя грех не с того,
Преступность  не свою, как никогда.

Другое дело грешница просто,
По закону пресотворения  –
Как не грех и испытав место,
Мужчиной обладать желание,
За грешницу  и ведьму, как никто.

                34


Ирен  свое брала, не упиралась,
Потому жизнь при святом желала;
Вспоминать  грехи, что преставилась,
А с выдохом в грехе сознавала.
 
И прямо на пыльном ковре там же,
Что не грешно к вечерней трапезе;
Острое желание ее  же –
Разрядись  парочка, как при бризе.

Жанн размяк, стал, покорен Ирене,
Она заплакала, отвернулась,
Не трудясь,  поправит все что втуне,
Лежала  в хвалебной  позе, дулась.

В этой распакованной наготе,
Тихо плача, она слушала воду,
И ее  плескам   им под пол кстати,
Вода, подведшая их к народу.

Так обрызнет жизнь, чтобы устроить,
Брачный союз, что законно всем  пришел;
Для продолжения рода, хоть жить,
Код Антуана с законом в жизнь вошел.

Так буйно веселилась Ирена,
Словно с ума сошла, бегом  по дому;
Жанн стал беспокоиться так рано –
Не заболеть  ей босиком, стыть в яму.

Но стихия разыграет вокруг,
За грех с кухаркой нанятой  Жанн,
Стыла  за жену, как с мужем в досуг,
Покладисто  бегала Ирен.

Были на ряду ступа да пестик,
И неустанная одна рука,
Работающая  в зеленый листик,
Угодная весьма року нога.

Здесь с Антуаном  сказ из морали,
Вне бренного мира и волшебства;
Так вода ушла в реку, что в дали,
Оставив след,  не имея средства.

Месяц  прошел, вот  брат Антуана,
Поведал  дома, о службе в земстве;
Ведь кто чудил с чиновничьего тона,
И брату, посвятив уроки хамства.

                35
             /ПРОДОЛЖЕНИЕ -- /