Об Аудуне Плохом Скальде и немного о стихах

Когда-то давно, наверное ещё на первом курсе, если не раньше, вздумалось мне назваться Стурлой Плохим Скальдом. Во-первых, из скромности; во-вторых, в честь Аудуна Плохого Скальда – вполне реального исторического лица. Он служил норвежскому конунгу Харальду Косматому/Прекрасноволосому (ок. 860 – 940 гг.), а до того – ещё его отцу Хальвдану Чёрному. Прозвище же своё получил не потому, что действительно был плохим скальдом, а за плагиат. Однажды случилось ему позаимствовать припев для своей драпы (хвалебной песни) из чужой драпы. То ли не успел он припев сочинить, то ли поленился, а без припева драпа – не драпа. Видимо, понадеялся, что не заметят, да не тут-то было. Понятие об «авторском праве», как сказали бы сейчас, среди скальдов было уже сильно развито, ибо за свою нематериальную поэтическую продукцию они получали весомые материальные ценности. И вот, за один этот несчастный украденный припев прилипло к Аудуну на века прозвище Плохой Скальд. Разумеется, не это меня пленило, да и плагиатом я не промышляю. Просто показалось мне это прозвище забавным, к тому же полностью отвечающим моей оценке собственных поэтических способностей на тот момент.

С «Плохим» разобрались. Обратимся теперь к слову «скальд», очищенному от расхожих штампов и позднейших напластований. Не будем представлять себе вдохновенного старца с развевающимися белыми космами (или, напротив, «юношу бледного со взором горящим»), самозабвенно бряцающих нечто эпичное на некоей архаичной лире -- желательно, взобравшись на угрюмую скалу над бушующим морем. Эти образы затёрты до дыр и пошлы до отвращения. Вокруг реальных скальдов никакого романтического ореола не было и они ничем не отличались от остальных дружинников конунга – вернее, ничем, кроме своих специфических умений, стоявших, тем не менее, в одном ряду с прочими необходимыми навыками – такими как владение оружием, верховая езда и т.п. Конечно, поэтическое мастерство вызывало уважение и давало своим носителям привилегии – например, право сидеть на почётном месте на скамье напротив конунга: «Из всех дружинников конунг отличал больше всего своих скальдов. Они занимали почётное сиденье напротив конунга. Дальше всего от входа на этом сиденье сидел Аудун Плохой Скальд, старейший из них. Он был ещё скальдом Хальвдана Чёрного, отца Харальда». (Сага об Эгиле. Перевод С. С. Масловой-Лашанской). Удивительно, что, с одной стороны, в те далёкие времена отношение к слову было гораздо более серьёзным, чем в наше время; силе слова зачастую придавалось сакральное значение; с другой стороны, на «поэтические изделия» смотрели весьма трезво и даже материалистически, стихи были почти вещественны, как предметы, товары или орудия: хвалебные песни ценились, притом не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле, на вес золота, покупались и продавались; а правильно составленными вредоносными нидами можно было действовать, как искусно изготовленным оружием.

Мне чрезвычайно нравится, что существительное «скальд» в древнеисландском языке – изначально среднего рода, что сближает его с названиями некоторых мифических существ. Вот что пишет об этом М. И. Стеблин-Каменский в своей книге «Культура Исландии» в главе, посвящённой поэзии: «…Слово «скальд»  – несомненно очень древнее в Скандинавии. Оно, по-видимому, ниоткуда не заимствовано и ни от чего не образовано. Его первоначальное значение неизвестно. (…) Известно только, что слово это искони среднего рода, так же как некоторые слова, обозначавшие сверхъестественные существа. В современном исландском языке принадлежность этого слова к среднему роду может быть использована для комического эффекта: «Оно долго отказывалось, но в конце концов оно сказало своё новое стихотворение». Возможно, что первоначально принадлежность этого слова к среднему роду была связана с представлением о безличной силе, проявляющейся в поэтической форме и в том, кто её создаёт».

У меня не было серьёзного отношения к своим стихам; однако, чем дольше я живу и чем больше стихов читаю и пишу, тем отчётливее понимаю, насколько это непростая, неуловимая вещь. Не в смысле трудностей сочинительства (стихи обычно приходят сами – по крайней мере, у меня, – и особо корпеть над ними не приходится); но вот именно это и представляется необъяснимым. Откуда они берутся ни с того ни с сего? Почти всегда нежданно-негаданно и непредсказуемо. Иногда достаточно какого-нибудь незначительного внешнего толчка – случайно услышанного слова, или звука, или запаха; увиденного цветка, или птицы, или снега, или моря, или заката (или даже обглоданной косточки – у меня и такое было); все эти мелочи, внезапно оборачивающиеся стихами, и есть тот самый «сор» из широко известной ахматовской цитаты, которую я не буду приводить в силу её заезженности (лишь подтверждающей абсолютную точность и верность данной формулировки!)

С некоторых пор мне стало совершенно очевидно, что поэзия сродни магии. Недаром в «эпоху саг» столь ценилось скальдическое искусство и ни у кого не возникало сомнений, что хвалебные песни – драпы – увеличивают могущество прославляемого, а хулительные стихи  – ниды – могут убить врага на расстоянии. Я тоже почти не сомневаюсь, что скальдическая поэзия обладала способностью влиять на окружающую действительность. (А может, и не только скальдическая).

Очень остроумно объясняет скандинавская мифология наличие на свете плохих поэтов. Им ведь тоже есть и всегда было место под солнцем! И пусть будет! Не нужно их обижать, просто «мёд поэзии» они получили, что называется, «через задницу». Если совсем коротко, то дело было так. Похитив мёд поэзии, Один превратился в орла. «Потерпевший», великан Суттунг, тоже превратился в орла и полетел вдогонку. «Как увидели асы, что летит Один, поставили они во дворе чашу, и Один, долетев до Асгарда, выплюнул мёд в ту чашу. Но так как Суттунг уже настигал его, Один выпустил часть мёда через задний проход. Этот мёд не был собран, его брал всякий, кто хотел, и мы называем его «долей рифмоплётов». Мёд Суттунга Один отдал асам и тем людям, которые умеют слагать стихи» (Снорри Стурлусон.  Младшая Эдда. Перевод О. А. Смирницкой).

Поэзия – это мёд, хмельное питьё, от которого испытываешь – и это правда! – приятное, полётное чувство лёгкого опьянения (неважно, какой из тебя поэт – хороший или плохой). Плохим тоже хочется попробовать чудесного мёда, их можно понять. Вот они и подбирают капельки, оброненные орлом-Одином. И нет их вины в том, что получили они свою долю мёда из его хвостовой части. Писать стихи – такое удовольствие, перед которым трудно устоять, поэтому не надо обрушивать громы и молнии на так называемых графоманов. И жадничать, жалея мёда из орлиного зада, тоже не надо! Уж его-то на всех хватает.

Конечно, было бы прекрасно, если бы и мы, как исландские скальды, могли зарабатывать стихами на жизнь. Увы, ныне это удаётся немногим. Спрос сильно отстаёт от предложения, поэзия перестала быть прибыльным занятием. Людей на белом свете всё больше, всё больше среди них и поэтов (в том числе хороших), а когда чего-то много, оно неизбежно обесценивается. Но сам процесс стихотворчества остаётся упоительным занятием независимо от того, нужны ли твои стихи кому-то, кроме тебя. Не знаю, у кого как, а у меня стихи пишутся не для читателей: подобно тому, как лесные цветы вырастают и распускаются не для людей, а потому, что цветение – часть их жизнедеятельности. Увидит ли их кто-нибудь или не увидит – они всё равно будут цвести. А я «цвету» стихами, это тоже часть моей жизнедеятельности, никому во внешней среде не адресованная, но помогающая мне в ней существовать.


2019.


*****

29. IV. 2023
Подписывайтесь на канал "Союз пера и левкаса"! Ссылка внизу страницы.