Катулл

КАТУЛЛ


1

И я был счастлив, хаживал надменно,
куда вели, смотрел куда придется
и видел только то, что ты хотела.
И я был счастлив – где они теперь,
труды и дни удачные? О боги,
когда еще…

2

Люблю тебя, а значит, ненавижу
еще сильней. Проклятие мое –
суровый нрав и трепетное сердце
в одной груди, в одних стихах, в одной
нелепой жизни. Трудно разобраться,
когда так больно. В крик кричу, терплю,
вымаливаю ласку, издеваюсь.

Кого-нибудь вы так терзали, боги?
Я – Иксион, Сизиф, Тантал, чью жажду
и голод только сможет утолить
одна она, к которой дотянуться
нельзя Катуллу – всем другим доступна…

3

Какого хера, Лесбия, ты пишешь
мне о любви? Когда надежда есть –
молчи, прошу, я все пойму: дышу
одной любовью, нежной, безымянной,
воробышек, поэт. Оставь слова
тому, кто лучше с ними совладает,
оставь их мне – я напишу такое,
что будешь ты довольна. Мне любовь
подсказывает – вот они, слова,
словечки мои нежные. Люблю
и, значит, разговариваю так
на лад любовный, греческий, любовно.
Мы счастливы, верны друг другу будем.

4

Какие люди правят Римом, где
еще такие подлые найдутся!
Всех, всех сюда собрали. Я, Катулл,
плохой политик. Спорить с ними мне,
доказывать им что-то? Не хочу.
Пусть судится и спорит Цицерон,
приправив лестью правду. Толку что?

По мне бы этих жопошников всех
взять скопом да прогнать пинками вниз
с семи холмов, и, если гневный ямб
еще на что-то годен мой, покрою
их бранью озорною, подзаборной.

5

Рим гибнет, и Катулл, на это глядя,
своей судьбы уже не отличает
от общей.
                Я-то думал, я один
перед вселенной, потому спешил,
все думал – не успею…
                Успеваем:
страна обречена, неверный Рим,
пошедший по рукам, не терпит правды,
блудит и лицемерит, самовластье
примерилось сожрать его совсем –
и все молчат, лишь полубесноватый
Катулл еще пытается, кричит,
срывается, а умники вокруг,
потупившись, ворчат, что это слишком
и вообще все это сквернословье
провинциально…

6

Растерзана, распахнута душа,
и вид ее – единственный предмет
поэзии. Читайте, узнавайте…
Свежо и желчно пишется, я сам
не знал, чем кончу, до чего дойдет…

Любовь была отрадой, легким ветром,
неярким светом – я писал тебе,
а вот как получилось.
                Бог Протей,
который бог поэзии, в моих
руках такою тварью оказался
из бездн морских, дрожащей, пучеглазой,
что мой язык отсох.
                Любовь моя
чем только не была! Душа моя,
наполовину мертвая, кричит,
заходится, вы слушаете – что же,
ужель не хорошо?

7

Друзья мои, на дружеский обед
зовет Катулл – вино с собой берите,
закуска будет, если принесете,
мы славно посидим, поговорим
о том о сем… Не удивляйся, Фабулл,
что друг твой, постоянный председатель
попоек наших, с краю у стола
сидит притихший, пьет не разбавляя:
мне как-то грустно… Лесбию ты помнишь?
И что теперь?
                Вы смейтесь, веселитесь –
мне легче, я на вас уже смотрю
с улыбкою, я завтра как-нибудь
совсем обОдрюсь, справлюсь. Вы меня
не трогайте сегодня: я сижу
и бормочу вчерашними стихами.

8

Будь тверд, Катулл, не мешкая со смертью.

Пока живи – посмотришь, чем еще
порадует злодейка, сука жизнь,
любим кто будет Лесбией, кому
провинции достанутся, кому
власть в Риме, кто негодными стихами
заполнит свитки, кто, проворовавшись,
останется почтенным гражданином.
Смотри, Катулл, как эта смесь пестра,
зловонна, увлекательна. О боги,
что вы еще готовите поэту
в поэзию тревожную его?
Живи, Катулл, не мешкая со смертью.

9

Кому дала? В любовниках твоих
пол-Рима ходит. Кто еще дождался
сомнительных утех? Кому Катулл
завидует, считает их, следит?

Всё от безделья. Сколько царств погибло,
людей без счету. Разве можно так
жизнь проживать – и можно ль по-другому,
разумнее? Не знаю, мне уже
от тягостных привычек отрешаться
и некогда, и незачем. Мои
поэзия и жизнь в них утвердились,
я никому таких не пожелаю
трудов и дней и, Лесбия, тебя.

10

Я умираю, но не от любви –
недуг попроще мне нутро терзает
болезненное, все мои дела
закончились, закончилась любовь.
О боги, ничего уже не важно,
когда так больно. Время передышки
использую на сон – и вот вся жизнь,
вот человек, об этом бы сказать
хоть в двух словах, неловких и правдивых.
Поэзия – последняя забота,
но и она отходит – ничего
уже не стало между мной и смертью.

11

Я посылаю книгу, малый свиток –
не поленись, прочти. От жатвы Орка
твоей души частица, в ней укрывшись,
спасется, прочитай стихи Катулла –
узнаешь в них свои слова, привычки,
воробышка узнаешь, стон любовный,
неверный нрав. Ты своему поэту
была занозой в заднице. И вот он,
нежнее Сафо, пламенней Алкея,
тебе все пишет, Лесбия, читай же…

Что интересно… Знаешь, я, пока
тебя не начал матерно честить,
уверен был, что ты не прочитаешь.

12

Ты, Лесбия, меня, я знаю, любишь,
твои слова как надо понимаю;
на крик срывайся, смейся, проклинай –
я знаю: любишь. Это у тебя
от нежности великой – сам такой,
вот почему мы вместе, твой Катулл
и Лесбия моя, – никто другой
Венере так не служит вдохновенно;
мы связаны кой-чем покрепче пут
Гефестовых – любя и ненавидя,
никто другой не станет с нами вровень,
ни с кем другим огня не разделить,
терзающего внутренность. Невольно
твои глаза ко мне обращены,
мои – к тебе: на что смотреть другое!

Нам не встречаться надо было или
любить друг друга, Лесбия, до смерти.