Тринадцатая китайская центурия

        В бумагу огонь не завернёшь.
                Китайская пословица.

1.

Бумага в скором времени, Цай Лунь*,
прославит на столетья наши земли.
Тебя лишили плотских наслаждений,
но евнухом до косточек не стал ты.
Коль хочешь целования - целуй!
Хоть евнухам я - к счастью! - не наставник,
но что-то подсказать по этой части
могу не багровея я. Сто лун
за время без любви поистончались,


и это причиняет только боль
(но что' её теперь не причиняет?)
Когда терзают чьи-то причиндалы -
ты как-то по-другому холодеешь.
Когда твои солдаты в тыловой
отсидке, в очень долгие недели
всё чаще опускаются до срама -
ты негодуешь: "Сволочи, хоть в бой
не смейте брать настойчивые страхи!"


Бумага без сомнения спасёт
новейшее от старых разложений.
Ход времени неспешен - раз он женит
чернила на родителе бумаги.
Ход времени - разнузданный позёр.
Прошу тебя по-дружески - будь магом
в вопросах, что мы по'дняли когда-то -
и мы отмоем собственный позор
мараньем белоснежного квадрата.


Горит моя империя. Огня
хватает на долины в самых дальних
углах её. Я видел самопальный
фрагмент недобумаги у монголов.
(Солдатам - посчастливилось отнять).
Сегодня по-особому мой голод
бушует на великие проекты.
Со мною - незначительный отряд;
я вскорости планирую поехать


на казни перебежчиков. Чьих слов
обычно не послушаешь в Пекине.
Наложница отчаянно подкинет
монету: сторона решает судьбы.
Сегодня их - нечётное число,
что редко нас преследует. По сути,
хочу сидеть инкогнито - где тише.
Мне хочется услышать каждый слог
имён их обездоленных де-ти-шек.

2.

Великий император, Ваш гонец
нахально изуродовал полречи.
Осипло тараторил. Пусть - полечат.
(Молва о Вашем лекаре не тихнет).
Сейчас я отдан новой вышине,
и всё кругом прекрасно и нативно.
Люблю за что-то эту первозданность.
Люблю её всем сердцем, Вы же - нет!
Но время подчинить и переставить


все звенья - приближается, как яд
к тяжелой голове перед кончиной.
Коварный враг уже перескочил нас
на чёртовых отрогах - быть им в пекле!
Я слышал, очень многие корят
безмозгло сотворённый быт империй,
но это всё касается не Вашей
персоны, император. Крик орлят
для гордого правителя неважен.


Я сыт от перекрученных дорог.
Не спал по трое суток. Не обедал.
Но в наших диалогах не об этом
хотелось бы поведать, так что - каюсь!
Мне кажется, что я уже дорос,
готов перешагнуть нависший казус
в лице неподдающейся бумаги.
Монголов уводили на допрос.
Но все - неразговорчивы. Ух! мать их...


Какая нынче выдалась весна.
Теплынь переползает перевалы;
ползёт осатанело - перед малым
солдатом извиваясь, как ехидна.
Я видел наши воинства во снах.
Империя откликнулась, ей видно,
что мы - за укрепление той власти,
что долго демонстрирует оскал,
а после разражается "покайтесь!"


Надеюсь, мой правитель, что гонец
при Вас не исковеркает ни слова.
Как всё-таки торжественно несло нас
(имеется в виду народ Китая)
туда, куда вражине шага нет.
В последние года большие дали
привыкли полоскать большое знамя.
Пока что точен каждый шаромёт
и каждый бой, конечно же, - за нами.


Теперь - о неприятном. Только что
мне стал известен факт переворота.
Хотели бессловесно побороть нас?
Живым я им не дамся. Не посмею...
До одури страдаю тошнотой,
иду к ещё неубранной постели.
Простите, император, - приступ дрожи.
Я выпил яд (коричневый настой)
и вас бы уговаривал на то же...



*китайский министр, которому приписывают изобретение бумаги.