Предисловие для книги Расщепленный Богом свет

(Стиховолнения)

    ...и напишу, ибо МЫСЛЬ ИЗРЕЧЕННАЯ есть... Но об этом в конце книги. А в начале – несколько волнений, определивших ее спектральную структуру. 
    ВОЛНЕНИЕ ПЕРВОЕ. Однажды мы с мамой восстанавливали период моей жизни, который характеризуется крайней неустойчивостью памяти и условно называется детством. Каждый человек вкладывает в это слово свой смысл, как правило, связывая его с началом формирования личности. Однако немногим удается «взломать» генетическую программу рода и на самом деле изменить Форму своего бытия, не говоря уже о его Содержании. Часто эти усилия заканчиваются либо трагическими озарениями, либо разорванностью мышления, которое создает иллюзию исключительности, полностью растворяя личность в бренной среде. И хотя любая аномалия привлекает внимание толпы, щедро оплачивающей просто бессмысленную непохожесть, лишь управление собственной патологией создает предпосылки для неповторимости и возможности изменить что-то в смысле созидания.
   Что же нарушает наследственную систему мировоззрений? На мой взгляд, это пороговая взволнованность. Она смещает генетические стереотипы и служит основой для творческого наития.
   Так вот, когда по цепочке воспоминаний мы добрались до моего последнего ощущения, оно показалось невероятным. Я рассказал маме про люльку, которая была подвешена к потолку на длинной пружине. С каким-то таинственным поскрипыванием она сжималась и разжималась надо мной под управлением ноги прабабушки Агани (о чем разумеется, я узнал значительно позже). Избу заливал пушистый свет, мягко размывающий границы остальных предметов и до сих пор учащающий сердцебиение, например, при созерцании картины А. И. Лактионова «Письмо с фронта». Мама утверждает, что мне было тогда не более шести месяцев! Вскоре мы переехали в другое место, и я никогда больше не был в том доме, лишенный возможности списать этот факт на ассоциативную реконструкцию. Не хотелось бы выглядеть литературным экстрасенсом, но первой земной взволнованностью я считаю этот поток фотонов, который поразил еще неразвитое воображение и произвел сбой в эмоциональной биоцепи. Этот «дефект» подталкивает сознание к ощущению избранности. Однако вокруг вершится иная, обычная жизнь и внешнее согласие с ней продлевает алогичное существование. Только во сне я иногда вижу некое Пространство с подвешенным в нем на Гегелевской спирали Временем. Время раскачивается, оно неустойчиво и, то ли убаюкивает, то ли отсчитывает мгновения человеческого бытия. Все это пронизывает свет. Он состоит из пушистых шариков, которые проникают внутрь тела и чувствуются при абсолютной темноте. Потом волнение сжимается в точку. Точка обретает невероятный вес и остается один на один с бесконечным мраком. А мрак существует сам по себе...
  ВОЛНЕНИЕ ВТОРОЕ. Из-за большой разности бытовых потенциалов и диэлектрической сущности отца, между родителями все время искрило. Мое рождение отчасти замкнуло цепь, но детские годы прошли под напряжением. Отцовский романтизм опалила война. Он был несколько раз ранен. Последний осколок долго хранил. Однажды достал его и дал мне подержать. Кусочек металла оказался тяжелее, чем показалось сначала. Это было странно. Позже я замечу в жизни много таких несоответствий и потеряю интерес к точным наукам.
  Мама – человек практичный и сбалансированный. Выросшая без отца, она ясно представляла себе цели и задачи земной жизни, которые носят простые определения, но зачастую служат основой для вечных помыслов. Помню ее все время работающей и еле удерживающей угрожающе–распадающийся быт. Отец был музыкантом, поэтому вместе у них получались только песни, когда Время заслушивалось и умиротворяло их в своих объятиях. Но праздники заканчивались, гости расходились, и семья снова погружалась в электрическое поле дисгармонии, обостряющее чувства и притупляющее необходимый для жизни прагматизм.
  Однажды отец схватился за нож, а лезвие оказалось в руке у мамы. Когда она разжала ладонь, я увидел красное. Непонятное волнение, охватившее душу, перешло в крик. Мне шел уже пятый год, и я хорошо помню, как кричал. Но я не помню своего крика! Только цвет. Цвет, объединяющий все живое, если он внутри. И разъединяющий, если он снаружи...
  ВОЛНЕНИЕ ТРЕТЬЕ. Город Шумиха, расположенный в Курганской области, мало чем интересен постороннему человеку. Но я там родился и прожил девятнадцать лет. Взволнованная память рисует железнодорожные дома, построенные по одному проекту и окрашенные в один оранжево-коричневый цвет. В таком «цивилизованном бараке» нам досталась небольшая квартирка, где через стенку жил мой друг Валерка Олохов. Его отец был партийным начальником, а мать кладовщицей крановых мастерских... Детская наблюдательность уже тогда отмечала результаты этого союза: на столе была другая еда, на полу были постелены ковры. Оранжевый, самый большой ковер, стоял свернутым в углу. Однажды, когда родители оставили нас одних, я случайно отвернул угол ковра и меня испугал лик неизвестного создания, который явно складывался из геометрических элементов узора. Я показал его Валерке, но он только посмеялся надо мной.
    Его часто били: то за двойки в дневнике, то за украденные часы, то еще за что-то. И слыша за стенкой Валеркин плач, я все время представлял себе какого-то коверного урода, который в оранжевом тумане носится по комнате с пылевыбивалкой, приговаривая: «Лишний ты, лишний!..» Через несколько лет Валеркин отец умрет от сердечного приступа. Сам он отсидит в тюрьме, и после освобождения, работая электриком, погибнет от удара электрическим током. А его мать, тетя Лида, неплохая, в общем-то, женщина, пропивая все нажитое, сойдет с ума и закончит жизнь в полном беспамятстве.
   Но все это будет потом... А до этого у меня родится сестра, которую, по словам мамы, отец любил больше меня. Я окончу начальную школу, и на сэкономленные от школьных обедов деньги начну покупать книжки, в которых сразу обнаружу множество ответов на свои, уже тогда не совсем детские вопросы. Привычка читать останется навсегда.
   После смерти прабабушки Агани, мы переедем жить к прадеду, которого все называли дедом Констенктином. Сейчас трудно объяснить происхождение их имен, но в памяти они легко уживаются со всеми остальными. Прабабушка была не родной. Однако эта простая русская женщина обладала такой теплотой сердца, что на всю жизнь передала мне свое мудрое спокойствие перед соблазнами жизни. А прадед умел наказать. Кавалер нескольких Георгиевских крестов, много лет отслуживший в царской армии, набожный и почти не пьющий, он обладал такой внутренней силой, что под его взглядом ежилась любая ложь. В те годы шифер только входил в моду, и я вспоминаю соседа, довольного его покупкой для обновления старой крыши. Прадед посоветовал, как это сделать, на что тот махнул рукой и пошел стучать молотком от конька до стрехи. Когда дело было сделано, «советчик» вышел со двора и, глядя то на меня, то мимо всего, подробно объяснил соседу, куда потечет дождевая вода. Как сейчас вижу состояние наказанной глупости, растерянность тщедушного высокомерия и несуетное торжество правды. А еще какой-то неземной закат, очерчивающий на крыше сгорбленную фигуру соседа и все больше растворяющий ее в темно-оранжевом сумраке...
  1969 год одел мою вольнолюбивую натуру в солдатскую форму, и армия поразила душу декоративным ожиданием войны. В таком театре играть не просто. Я «переиграл». Отыскивая более естественное место, душа преступила черту закона и попала в замкнутый объем, именуемый в народе одиночной камерой. Захотелось кричать, но стены глухого непонимания скомкали этот крик внутри. Ночью мне приснилась качающаяся люлька, прибитая к потолку пружина, и пушистый свет, который размывал все границы между явью и сном.  Крик сжался в точку. Точка обрела невероятный вес, и... я проснулся другим человеком. «Назовем это точкой отсчета. В этом есть непонятное что-то. Но однажды обычная речь, превращается в стихотворенье, где трепещет живое волненье, если все не живое отсечь. ЧТО красивые жесты и звуки, за которыми больше науки, чем великой загадки души – никакого намека на это... вдруг она задохнется от света и диктует тебе: «Запиши!» (см. Нечтослов «Ноумен»).
   Это событие помогло мне пережить нелегкие годы и в 1979 г. втянуло на совершенно иную орбиту жизни. Литературный круг забавлял и удивлял какими-то странными устремлениями: выделиться, напечататься, пробиться. Позже Н. И. Тряпкин, о беседах с которым можно написать целую поэму, объяснит это так: «Большинство карабкается на чужую горку, а горка должна быть своей, единственной. У тебя она есть». Я чувствовал искреннее волнение этого поэта и не ошибся, «обновляя крышу».
  Начало восьмидесятых можно назвать годами творческого очарования. Уже в 1980-ом публикация в «Новом мире»! Хотелось читать стихи вслух, исполнять их под гитару и общаться, общаться...
  В 1982 г., после поездки на Курильские острова, гитара занесла меня в Челябинское училище штурманов, где командиром полка был будущий начальник училища Игорь Иванович Вишняков. А заместителем у него был Василий Дмитриевич Ключенок, ныне генерал-лейтенант авиации в отставке и член Совета Федерации. Вот уже более двадцати лет память не дает нам позабыть друг о друге и когда творческая невостребованность валит с ног, из какой-нибудь точки мира раздается телефонный звонок, воскрешающий душу: «Привет, поэт...»  А в 2001 г. позвонил Алексей Янчук, бывший служащий училища, который сегодня владеет авиакомпанией в Арабских Эмиратах: «Прилетай в гости». Я прилетел, между делом слетал в Африку, набрался впечатлений и перед вылетом домой спросил его: «Зачем тебе было так тратиться?». «Просто захотелось повидаться, вспомнить, как собирались, песни пели» – ответил он. А я подумал о своей притче «Шанс» (см. стр. 344)
    Все эти разрозненные события связывает, как правило, только волнение. Никакой расчет, никакой сиюминутный прок не могут заслонить свет, по-разному проникающий в наши души. Поэтому, когда я, чувствуя вдохновение, ухожу в себя, то вижу, как красное постепенно становится оранжевым и от перевозбуждения уже стремится к желтому.
   ВОЛНЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. История искусства знает множество фактов, когда произведение само по себе ничего не дает, но возбуждает в человеке давно им утраченные ощущения. Порой оно даже комфортнее такое произведение, ибо дальше согласительной миссии не идет. Вспомнил – и успокоился: это во мне есть, оно никуда не пропало, спасибо за напоминание... Труднее с новым взглядом. Во-первых, надо себе признаться, что ранее этого не знал. Во-вторых, не просто осмыслить это новое. И, в-третьих, расхожие, хотя и ложные представления, обладают большей коммуникабельностью, нежели, например, еретическое некогда утверждение «Eppur si muove!». Но истинный талант, будоража и конфликтуя, всегда заботится о будущем…
   Когда я смотрю на художественную миниатюру Челябинского художника Николая Аникина «Девочка на качелях», в памяти всплывает одна и та же картина: утро, осенний бор, в каком-то желтом тумане сырая терраса и сидящая на венском стуле девочка. Но главное – это ощущение нового волнения, которое наполняло душу настороженной радостью и восторженным любопытством. Оно продолжалось не больше минуты и пропало, казалось бы, навсегда. Иногда я чувствовал некоторую аритмию сердца, но как только пытался ее осознать, ощущение сжималось в желтую точку. Аникин предвидел это.
   А в 1974 г. я поступал в Челябинский педагогический институт. На ступенях галдели какие-то "другие" люди и я, как прилетевшее с иной планеты существо, сделал не один виток вокруг здания, прежде чем войти в него. Помню, как долго присматриваясь, наконец, решил подать документы. Помню непривычную суету в Приемной комиссии. Помню свое волнение и внезапно озаривший сознание желтый свет. В памяти мелькнула сырая терраса, девочка на стуле и я увидел свою будущую жену. Она еще не знала, что мы уже не расстанемся, хотя несколько растерянно заполняла бумаги. Я же сидел и постепенно осознавал, что шел сюда не ради филологии, что так долго решался войти не в здание института, а стоял на пороге того, что люди называют любовью. Точка развернулась и наполнила жизнь другим содержанием. Для меня – это самое сложное содержание, ибо затасканность формы не идет дальше согласительной миссии. Разволновался и успокоился: это во мне есть, оно никуда не пропало, спасибо за напоминание... Такой резонанс позволяет легко эстрадничать или соблазнять глупое. Труднее нести в себе этот свет дальше и оберегать его от сторонних посягательств. "Сказал «люблю» и зашагал вперед. Не каждый это правильно поймет. А женщина влюбленная, подавно.  Хватаясь за вчерашние слова, она живет, по-своему права, законам сердца следуя исправно. Однако есть волнение ума, нередко алогичное весьма и сердцу изменяющее ритмы, когда мужчина любит словно Бог, не опускаясь в Слове до пройдох, но возвышая чувство до молитвы".
  ВОЛНЕНИЕ ПЯТОЕ. С того момента утекло немало воды (из написанных стихов тоже). В 1976 г. у нас родился сын, а в 1985 г. дочь. Пока жена вписывалась в бытовое пространство жизни, я наивно пытался остановить деградацию соплеменников. Звучит громко, если слушать со стороны. Однако некоторые волнения подтвердят сказанное. Везде чувствовалась насыщенность общественного сознания, и предчувствовалось его опрокидывание. Теперь это понятно: при отсутствии запасного Пространства Время вынуждено обновлять содержимое путем замены. Всякий раз процесс называют по-разному, но... «он пошел». Мало того, «замененные» быстро перераспределили вечные роли и стали собирать социальную дань. Выжив, душа растерялась...
     Однако под этим небом всегда отыщется такой закуток, в котором бьют роднички, не застаивается водичка и протекает жизнь, почти не подвластная капризам времени. Осенью 1997 г. Челябинский художник Павел Ходаев пригласил нас в село Тюлюк. Уже через два часа езды я обратил внимание на интересный указатель – «р.АЙ», а еще через два часа прочитал его «более точно». Неземная свежесть и обилие красок на фоне флуоресцентной зелени перенесли нас в другой мир. Я почувствовал волнение жены, и сам ощутил притягательность этого места. А, вернувшись в Челябинск, недорого купил у одного «нового русского» старую золотую рыбку, и она помогла нам приобрести в Тюлюке дом. Там я стихи не пишу, а собираю как ягоды или грибы и удивляюсь – почему другие их не замечают?
  ВОЛНЕНИЕ ШЕСТОЕ. После покупки дома мы знакомились с соседом, коренным жителем Тюлюка Александром Ивановичем Игнатовым. Абсолютно лысый (по его версии – от радиации, а по версии его бывшей сожительницы Нины Павловны – от «деколону»), старик поразил меня безграничным чувством юмора. «Ты ведь, Сережа, поди, часто имеешь дело с нашей властью?» – узнав, чем я занимаюсь, издалека начал он. «Ну, как сказать...» – расплывчато ответил я, еще не понимая направленности вопроса. «Так вот ты им при случае подскажи, – медленно поднимаясь на взгорок, продолжал он. – Коли надумают нам ишо помогать, пущай не помогают...». И только я с удивлением хотел спросить почему, как сосед, не моргнув глазом, добавил: «Нам и так плохо». Я рассмеялся и вдруг заметил, что глаза у деда голубые-голубые. В России мне много раз доводилось видеть этот лукавый прищур, где проглядывала и русская смекалка, и бесшабашная удаль, и природное понимание разнообразия мира, который все время требует к себе серьезного отношения. А наше дело, как бы сказали в Тюлюке, «подтавокивать» над ним. Волнением это не назовешь, но и равнодушно-смеющихся я встречал немного...
  ВОЛНЕНИЕ СЕДЬМОЕ. Родители развелись, когда я служил в армии. Мама переехала в Челябинск и мне пришлось уйти в самоволку, чтобы навестить ее в это нелегкое время. Дело было зимой. Я и мой земляк Сашка Криволапов договорились со старшиной о том, что если нас «накроют» – тот ничего не знает, а если нет – мы в долгу не останемся. Ночь на вокзале г. Карталы была морозной, у меня в руке был «трофейный» магнитофон из которого тихо звучала популярная тогда песенка «Синий-синий иней...» Сердце переполняло чувство свободы, разбавленное тревогой и каким-то странным ощущением, обострившемся позже. Мы сели в поезд, проведали родственников и уже через день ехали обратно. Сашка веселил двух молодых попутчиц, а мной овладело странное состояние, которое просто валило с ног. Я забрался на боковую верхнюю полку и сразу забылся, едва отметив про себя необычайную синеву ночного неба. Дальше было необъяснимое. В каком-то полубреду я увидел свою роту, начальника штаба майора Романова, который расспрашивал о нас, и лицо старшины с гримасой театрального недоумения. Очнувшись, рассказал обо всем Сашке, но он только посмеялся надо мной. Да и «дремал» я по его словам не более двух минут, а мне показалось – несколько часов.
   Утром нас увели на гауптвахту. Совпало все: и майор, и объяснения старшины, а главное время, которое было нетрудно вычислить. Больше такого не было никогда... Но осенью 2000 г.  в Тюлюке, перед сном я вдруг почувствовал такое же гнетущее состояние. Чтобы развеяться, вышел во двор и стал разглядывать ночное небо. Вдруг в ковше Большой Медведицы, ближе к «ручке», появилась яркая точка, которая за несколько секунд превысила свечение соседних звезд и, ослепив сгустком какой-то невероятной черноты, исчезла. Ощущение масштабов явления настолько поразило сознание, что я как сумасшедший забежал в дом, схватил бинокль и только потом объяснил напуганной жене, что случилось. «Какое синее небо», – успокоившись, вздохнула она.  А ночью я увидел цветной сон и последние минуты жизни трех поэтов, творчество которых никогда не было мне близким, но биоволна человеческой трагедии часто координировала ритм сердца. Стихи о них не написались, они возникли, и одна из тех строчек дала название этой книге.
   ВОЛНЕНИЕ ВОСЬМОЕ. Известно, что старики очень похожи на детей. Это как бы границы перехода видимой части жизни в невидимую. Но отсутствие света еще не означает отсутствие излучения. Реликтовая взволнованность мира хранит немало информационных тайн и связывает все в единое целое.  Когда я впервые увидел письма деда Александра, пропавшего без вести на войне, то меня поразило понятие «без вести». Вот же она весть: «Коля (так он называл жену Феклу Лукояновну), негорюй  нескучай  немец  повсему  фронту  пошол  назать наши войска идут вперед может через 2-3 месяца мы с ним покончим вероятно к  посевной приеду домой...» И дата – 17 декабря 1941 г. А потом пришла похоронка.
  До войны он работал агрономом в Шадринском р-не Курганской области вместе с будущим народным академиком Т. С. Мальцевым. У обоих была бронь, но дед, по воспоминаниям мамы, ушел на фронт, не рассказав о ней даже семье.  Две судьбы, две разных краски жизни, одна из которых была растиражирована в сотнях советских изданий, эксплуатировавших красный цвет. Другая осталась на одной единственной фотокарточке и пяти пожелтевших письмах. Последнее из них, самое четкое, написано фиолетовыми чернилами. 

                (Автограф письма деда)

    По рассказам родственников, дед был настоящим большевиком, из тех, кто искренне верил в коллективистскую основу человеческого мышления. Да разумная жизнь и не может тянуться к другому. А то, что Время время от времени меняет содержимое нашего Пространства, так это людям неподвластно: главное пробыть в нем, а не показаться. Может, жизнью мы называем видимую часть бесконечного спектра, которую просто способно регистрировать наше сознание, а по обе стороны простирается нечто, о чем каждый узнает позже? Квантовая теория доказала, что микромир обладает свойствами, как волн, так и частиц. Значит, энергия наших волнений не исчезает бесследно! Возможно поэтому, когда в последнем разделе книги я решил пройти по границе реального и виртуального озарения, что-то заставило меня попытаться прочесть письма деда, практически затертые временем. На одном листке оказались частушки, которые он «сложил в час досуга» и просил спеть их дома старшую дочь Стешу, игравшую на балалайке. Разволновавшись, я позвонил маме, которая ошарашила меня неожиданным ответом: «Да, по воспоминаниям его сестры тети Ани, отец сочинял стихи, и она частенько говорила, что ты во многом на него похож». Я закрыл глаза и увидел люльку, подвешенную к потолку на длинной пружине. Она сжималась и разжималась надо мной с каким-то таинственным поскрипыванием. Избу заливал пушистый свет, переливающийся разными цветами. Вдруг все стало красным, и я увидел начало книги, о которой мечтал более пятнадцати лет.

РОДСТВО

Жестокое слово "Победа",
Когда ты не видел ее…               
Пять писем осталось от деда.
Пять писем осталось и все.

Пошел, отказался от брони,
И без вести канул допрежь,
Чем те, что нашли в обороне
Генштабу известную брешь.

Их души хранят обелиски
И списков торжественный ряд.
А дед мой не числится в списке:
"Свидетелей нет", – говорят.

Он вроде бойца-одиночки
Сражался на ЛИЧНОЙ войне…
Читаю неровные строчки
И жутко становится мне.

"Родные мои, я приеду…
С победой вернусь на порог…"
Победа пришла, но Победу               
Мой предок увидеть не смог.

Исчез, растворился бесследно
За ту неизвестную пядь
С которой гляжу я победно
На всю нечестивую рать.

Вожу ее за нос, мурыжу,
Ночами шепчу:"Не пройдешь!"
Но тоже Победы не вижу.
И в этом на деда похож.

  А вскоре на многочисленные запросы младшей дочери Валентины Москва ответила, что их отец скончался от ран 3 апреля 1942 г. и похоронен в г. Россошь Воронежской области. Весть пришла через 61 год ...
            


Рецензии
Спасибо, Сергей! Взволновали Ваши СТИХОВОЛНЕНИЯ! И усилили тоску по Челябинску.

Тамара Самарова   11.12.2019 23:52     Заявить о нарушении