С. Пшибышевски. Дети сатаны, глава 2

II.

   За столом Гордон надолго погрузился в размышления.
   Временами он вставал, ходил по комнате словно в полуобмороке, наконец сел и уснул.
   Прокинулся он резко, надел макинтош и вышел вон.
   В пути его поразила темнота. Шёл дождь. Гордону почудилось, будто капли ледяными шпильками стынут на лице. Ненадолго его занял танец мигающих и плывущих в темноте огоньков городской окраины, затем он снова забылся.
   В городе он ощутил что весь промок, затрясся как в лихорадке, загадывая только не заблудиться. Наконец, он оглянулся и улыбнулся: очевидно, заблудился. Он прибавил шаг, миновал несколько улиц, свернул в некий проулок– и наконец рассмотрел домик на отшибе, почти на пустыре.
   Он поднялся на крыльцо и постучался.
   Ему отворили очень осторожно.
   — Добрый вечер, Поля!
   — Тс-с-с! Он спит...
   Гордон вошёл на цыпочках.
   — Как поживает Стефан?
   Он взглянул девушке в глаза и задержал её руку в  ладони.
   — Всё хуже, всё хуже...
   Больной приподнялся в кровати.
   — Ах! Это вы, господин Гордон! Боже, как я заждался вас...
   Гордон стал у изголовья.
   — Как поживаете?
   — Верно, недолго мне осталось... Поля, принеси чаю... Я снова закурил... теперь всё равно. Старик Мизерски был тут раз, и увидел меня курящего. Мне доставило удовольствие из оставшихся сил пускать дым ему в лицо. Врач, он же обязан помочь мне... Хе-хе, угадайте, чем он облегчил мои страдания? Состроил вежливую мину, похлопал меня по плечу и молвил, что я– бравый молодой человек, подобен древнеримскому легионеру, который способен и умереть с шиком... Хе-хе... шикарно...
   Стефан зашёлся кашлем.
   — Невыносимо ожидание конца. Похоже, протяну ещё полгода.
   Он взглянул на Гордона большими, затравленными глазами так, словно искал утешения.
   Но тот молчал, словно думая о чём-то посторонеем.
   — Мизерски был у вас сегодня?
   — Нет, он в отъезде.
   — Вот как? Надолго?
   — На несколько дней. Поля была у него. Госпожа Мизерска очень любезно расспросила обо мне. Хе-хе... есть и сочувствующие мне. Не надобно! Не надобно мне милосердия! Вы единственный, кого могу принять, поскольку вы не строите жалостную мину подобно им. Прогоняю я их к чёрту.
   Лицо молодого мужчины свёл пароксизм бессильной ярости.
   — Стефан, прошу вас, не тратьтесь на пустяки. Вы слишком вспыльчивы... А барышня Мизерска спрашивала о вас?
   — Да.
   Гордон, словно не ждя ответа, окинул комнату рассеянным взглядом.
   — Вам надобно перебраться отсюда,— бросил он.— Стены сырые, грибок. Это вас убивает.
   — Теперь это бесполезно. Пусть грибок растёт себе с миром.
   — Но вашей сестре это повредит.
   Больной брезгливо повёл рукой.
   — Всё равно. Рано или поздно.
   Он сник и вперился в потолок.
    — Вот я снова слёг,— помолчав, сказал он.— Слякотные ноябрьские дни могут ввергнуть меня в отчаяние. Хе-хе... крайне интересно лежать в постели в абсолютной уверенности, что скоро завяжу ближайшее знакомство с червями.
Он засмеялся и взглянул на Гордона.
Вошла Поля с самоваром.
   — Да вы насквозь промокли, господин Гордон. Пожалуйте наскоро выпить горячего чаю... Снимите-ка плащ: я его подсушу...
Поля сильно расстроилась.
   — Да как вы страшно озябли!
   — Ах, я привыкший. Однажды спал в поле, а ливень лил как из ведра...
   Улыбнувшись, он подал ей снятый плащ.
   — Может быть, и высушить его не мешало,— тронутый, добавил он.
   В дверях её настиг крик больного:
   — Останься в своей комнате: мне надо обсудить с Гордоном важные дела. Не мешай нам.
   — Хорошо, хорошо!
   — Вы по-прежнему много работаете?— поинтересовался Гордон.
   — Да, очень много. Притом, с особой быстротой и ясностью. Ну вы-то знаете... Похоже, вы наслышаны о том вещем состоянии ума перед концом всего... Хе-хе... Ум необычайно проясняется, когда дело катится к концу...
   — Вы уже кончили брошюру?
   — Послезавтра вручу вам рукопись... Подайте-ка чайку... Да. Благодарю.
     Он вынул флягу из-под подушки.
   — Не угодно ли коньяку?
   — И вы снова запили?— удивился Гордон.
   — Да. Для смелости... Хе-хе... Теперь всё равно... Ничего не поделаешь... Теперь мне ничто не повредит, ничто. Ох, как удивительно чувствуешь себя, когда знаешь, что тебе уже ничто не вредно. Не правда ли? Если смертник накануне казни наживает себе язву желудка, это пустяк, не правда ли?
   — Нет!— решительно отрезал Гордон.
   Стефан грустно засмотрелся в него.
   — Послушайте-ка: я с такой надеждой ждал вас, я так благодарен вам за визит, но теперь вы в гостях у меня.
   — Да, я у вас... Я вас очень люблю, господин Вронский, так люблю...
   Сказал он это почти равнодушно.
   Вронский забеспокоился.
   — Погодите. Я должен встать: не дело говорить с вами лёжа.
   Он поднялся с кровати и горячечно оделся. Гордон мигом оживился: помог Вронскому и подвинул ему кресло.
   — Нет, благодарю. Буду ходить.
   Но вскоре он сел и жадно выпил чаю напополам с коньяком. Лицо его запылало, а глаза осветились упырьим блеск.
   Задумчивый Гордон смотрел на него и словно не видел.
   Больной внезапно схватил его за плечо.
   — Выслушайте меня... Известно ли вам, что значит умереть? В моём возрасте. На двадцатом году жизни. Вы вообще знаете, что значит умереть? Я ночами не сплю, всё думаю-не додумаю мысль эту проклятую, невозможную. Видите, я совершенно спокоен. Знаю, что должен умереть. Но что это значит? Что значит умереть? Отвечайте! Вы для меня выше всех смертных. Вы мой Бог. Ответь мне, что значит умереть?!
   — Не ведаю.
   — Не знаешь? Вы должны знать! Обязаны! Вы всегда отвечали на мои вопросы. Почему именно сейчас вы пасуете? Хе-хе... Человек умирает! Душа, сказано где-то, умирает прежде. Боже великий, что за безумие?! душа смертна! Только кретины верят в это!.. Хе-хе... Зачем вообще я живу?.. Ха-ха... цель жизни существует лишь в человеческом сознании... И вы не знаете, для чего я живу? Я старался думать о цели! Тело моё разлагается! Пуска! Душа моя... бессмертное астральное тело...
   Он хватал ртом воздух. Его душил кашель.
   Гордон взял его за руку и взглянул ему в глаза.
   Вронский тотчас утих.
   — Вы верите в ад?— спросил гость.
   — Нет!
   — Вы способны представить себе нечто адски грубое?
   — Нет!
   — Вы вообще верите в телесные муки после смерти?
   — Нет!
   — Возможны ли после смерти муки страшнее ваших нынешних?
   — Нет!
   Гордон бросил руку больного и опустил взгляд.
   — А есть муки сильнее моих?— тревожно спросил Вронски.
   — Да. Но вы их уже не испытаете. Вы никогда не любили женщину?
   — Сестру мою, Полю.
   — Как женщину?
   — Нет!
   Наступило долгое молчание.
   Вронски встал с кресла.
   — Ох, эта тревога! Страшная тревога. Хотел сегодня кончить (сочинение брошюры, прим. перев.), и... и... Ох, какое чудо! Сердце бьётся, весь дрожу, холодный пот со лба, волосы дыбятся... Да выпейте вы! Ради меня! Давайте-ка вместе. Не люблю пить один...
   — Ну-с, напьюсь охотно.
   — Да?!.. Вы любите пить? Хе-хе... Итак, любите... Хм... Гордон! А вы верите в Бога?!
   — Нет, ибо Сатана старше Него.
   — И значит Сатана ваш Бог?
   Гордон молча улыбался.
   Вронски вперил в него напряжённый взгляд.
   — Послушайте, господин Гордон, я слышал о некоей секте, почитающей Сатану...
   Гордон молчал в задумчивости.
   — Нет, я не палладист, хотя хорошо знаю эту секту. Там много глупцов, как везде.
   — Но весть и великие? Великие?! Как вы.
   — Возможно... Однако, я прост... Вы считаете меня великим по молодости и неопытности...
   — Верно ли, что их святое таинство– дикие оргии?
   — Возможно.
   — Но вы только что сказали, что хорошо знаете их секту.
   — Известны мне лишь основы их вероучения, и они мне нравятся. Вы меня понимаете? Сужу о них с чисто эстетической точки зрения. Ведь много правды в том, что все мы– дети Сатаны. Все, у кого совесть нечиста, все гонимые отчаянием и сомнением, угнетённые тревогой... И это не ложь, что жизнь есть королевство Сатаны, пекло...  После смерти мы увидим, возможно, нечто глупое и банальное как рай... В общем, я полагаю, что всё, во что верят, есть неправда, и наоборот...
   — Итак, любому смертному гарантирован рай?
   — Каждый, кто здесь попал в лапы Сатаны...
   — Довольно!— воскликнул раздосадованный Вронски.— Попрошу вас без издёвок! Вы понимаете? Я так истосковался по вам, а вы насмехаетесь надо моей тревогой и мукой!
   — Я не смеюсь! Говорю совершенно серьёзно!— без тени эмоций молвил Гордон.
   — Но это всё мистика, эстетика. Не желаю их! Я должен умереть! Мне надобны факты, а вы убили мою веру. Вы отобрали моё последнее утешение. Я было стал жрецом атеизма, который втащил в школу, привил его к сердцам однокашников, плевал на всё святое, ничтожил и сквернил его, ибо вы были моим Богом, ибо верил я в Вас, а теперь, когда меня обволок ужас смерти, вы меня кормите эстетизмами, ты...
   Стефан бросил нечаемый взгляд в лицо Гордону и ощутил себя глубоко пристыженным... И мигом остыл.
  — Нет, Гордон,— кончил он тихо, — пусть я не сдержался, но своих убеждений не брошу.
   Гордон взглянул на него внимательно.
   — Ложитесь-ка, Стефан, вас так лихорадит, и несёте вы бестолковщину. Имеет Бога буржуазия. Как средство легитимации и нормирования понятий моё и твоё. Я уничтожил всего лишь ваш мелкобуржуазный предрассудок, мелочную религию обывателя, боящегося злодеев и убийц. Я не трону Бога в вас, почитаемого мною Бога...
   — Какого Бога?
   — Самого себя.
   — Разве я Бог?
   — Ещё нет. Ты не станешь Им, пока борешься с Богом мелкого буржуа и торгуешься с Богом богатого еврея.
   Он смолк. Пристыженный Вронски смотрел в пол, а беспокойство его росло на глазах: руки дрожали, чай пролился.
   — Ох, страшный вы человек. Боюсь я вас. Всегда вас побаивался. И вот вы сказали, будто все мы дети Сатаны... Вы Сатана, а я твой детка. И вы же пекло. Отныне не буду вам послушен. Во мне есть свой ад. Теперь и я Сатана... Ха-ха-ха...
Нет, нет, нет! Вы ангел, а я такой себе несчастный Иаков, возжелавший вырвать страшные тайны у Великого, Великолепного... Ох, как я вас ненавижу и как люблю! Вы же привили мне ненависть... Душит она меня, губит...
   Он запнулся.
   — И последнее моё желание: позволь дотянуть мне до дня великой гибели, великого счастья увидеть и прочувствовать гибель всё и вся вместе со мной!
   — Наконец ты понял!— очень тихо подытожил Гордон.
   — Не желаю презренного мною счастья, но жажду мести, ибо я так несчастен!
   Он склонился к Гордону и еле слышно вышептал:
   — Угадайте, угадайте-ка, что я выдумал!
   И ещё тише прибавил:
   — Подожгу ратушу...
   Он триумфально вскинулся, чтобы тут же рухнуть на кровать и схватиться за грудь, словно в предчувствии приступа.
   — С какой целью?— серьзно осведомился Гордон.
   Вронски вышел из себя.
   — Или ты держишь меня за дурака? Разве ты сам не делился со мной планом деньгами из ратуши революционизировать всю провинцию?! Разве ты не говорил мне, что опорожнив кассы, надо сжечь ратушу? ты же сам искал исполнителя задуманного тобой? Вот он, перед тобой: я желаю вас осчастливить, жажду показать, что достоин вас, а вы спрашиваете о цели?!
   Он задохнулся, засипел и упал в кровать.
   И тотчас приподнялся, совершенно спокоен и холоден.
   — Как услышал о том я от вас, стал совсем другим. И лишь о том думал. О том и о смерти. Теперь забываю о ней. Вас люблю, хочу вам нравиться, делом хочу возбудить смуту и мятеж... Пекло моё гаснет: я обязан разметать его вовне... Я должен умереть, всё равно где: тут или за решёткой... Хе-хе, мастер мой, мой мастер...
   Исполнясь обожания, он схватил руку Гордона и расцеловал её.
   Гордон вырвал руку.
   — Да вы безумец!
   — Я ещё не то сделаю,— бесовски смеясь, шептал Вронски.— Я отомщусь, отомщусь!
   Его настиг приступ, а он всё бормотал, всё неразборчивей: в экстазе он забыл о муках.
   — Всем за всё отомщу! Мой отец трудился полста лет и оставил мне только эту переполненную бациллами нору. Вы же знаете, знаете,— он хватал и тряс Гордона за плечо. — Я всего год отучился в университете... Ох, ох... Не помоги вы, я бы сдох как пёс под мостом... Голод меня мучил! Боже, как я страдал! Однажды, выслушайте, это жутко! Не евший ничего три дня, подобрал я кусок хлеба в отхожем месте– и сожрал: перестал быть человеком... Теперь я воздам! Я всегда помнил о мести, ещё когда в десять лет меня прихватил тиф от недоедания. Ха-ха, и вы не верите мне? Вы ещё увидите и убедитесь! Я ваш подданный, но и у меня имеются слуги!.. Глупое племя не желало становиться богом, а я обращусь в него. Счастливая дрожь пробирает меня лишь подумаю, что стану таким как вы... Видели вы там, там большой особняк?... Ха-ха-ха... Хозяин уехал, а моего кузина оставил сторожем... Господин мой, господин, через десять ночей, при полной луне!.. Увидите и вы иллюминацию! Я освящу именины ваши! Ты, ты, великий князь тьмы! Да будет свет, много света! света! Такое зарево света город ещё не видел...
    Он заговорил быстро, отрывочными фразами.
   — Думаете, я спятил! Нет, нет! Думаете, хочу жечь без цели! Господин мой, вы оформите цель! Я– слепой случай, вы– мудрое провидение... Я– орудие, вы– зодчий... Я подожгу лишь после того, как вы опустошите кассу... Ха-ха-ха...
     Стефан разъярился.
   — Я думал вам отблагодарить за науку!
   — Я говорил вам о Ботке?— быстро спросил Гордон и встал.— Если придёт к вам некто и пальцем ткнт вам в грудь, знай что это Ботко.
   — Плевать на вашего Ботко! Не желаю видеть его! Хочу с вами задуманное исполнить, именно с вами!
   — У меня для вас есть дело поважнее. Вы понимаете, господин Вронски?! Будьте любезны, я же впервые прошу вас. На этот раз вы будете работать с ним.
   Вронски словно вмиг обо всём забыл.
   — Только это...— чуть слышно прошептал он.— Только это... мне небезразлично... Погодите немного... Мне надо сказать вам нечто важное.
   Гордон открыл часы-луковицу.
   — Половина одиннадцатого: у меня не более получаса.
   — Прошу вас, прошу вас... вы же мой... наш благодетель: мы с сестрой благодарны вас за всё. Вы спасли нас от голода. Мы...
   Стефан запнулся и бросил на Гордона бессильным взгляд.
   — Послушай, Гордон,— выдавил он.— Пойми меня правильно. Я не хочу вас обидеть... Но этой ночью... меня настигла жуткая мысль... мысль, которая... Да выслушайте меня внимательно! Вы можете меня понять? Это конечно безумие, домысел маньяка, но я не могу выбросить это из головы.
   Больной привстал.
   — Гордон? Правда что моя сестра твоя любовница?
   — Я был готов к этому вопросу,— спокойно парировал Гордон.
   — Вы... были..?
   — Очевидно! Вопрос вполне естественный. Вы ведь тоже мужчина.
   Гордон легко улыбнулся и снова встал.
   — Должен раскланяться. Скоро снова наведаю вас... Очень вас люблю...
   — Ох, насколько безразлично вы это говорите!
   — Я никогда этого никому не говорил... Так вот... ваш кузин не желает раздать и расклеить прокламации?
   — Желает.
   Гордон постучал в соседнюю дверь.
   Вошла Поля.
   — Хозяйка, мне пора.
   — Но ваш плащ ещё мокрый.
   — Ах, пустяки.
   Она вышла.
   — Поля вас любит,— зашептал Вронски.— Полдня места себе не находила в ожидании вас. Не губи дитя!
   Гордон взглянул на Стефана и смолчал.
   С плащом вернулась Поля.
   — Прошу посветить: темно уже.
   Сходя с крыльца, она внезапно схватила его за плечо и крепко прижалась к Гордону.
   — Ты моё божество, ты!
   Он улыбнулся и поцеловал её в лоб.
   Спустившись, они стали у ворот.
   — Ты часто бываешь у барышни Мизерской?
   — Она так добра ко мне.
   — Гм...
   Он хотел что-то сказать, но раздумал, крепко обнял Полю и пошёл.
      
Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы