древо метро

Сенная-Балтийская

Тошнотворная морось извёстки
на одёжке вчерашней и "просто".
Падал снег. Это шкурили город.
Я стоял в арке. Ветер, и холодно.
Вышел белый.
Хотелось зимы
в здешнем "нашем" замятинском Мы.
Уже дома, в прихожей чиркнул
о рукав спичкой — сразу же вспыхнул.
Газ убавил, остался мерцать
там, где был. Был давно. Пустота,
что мерцает. Грейпфрутовым синим.
Чересчур уж заметная. Слишком.
Вышел белый.

Ладожская

У мёртвых утехи свои.
я

До Ладожской не доходя, бог весть, в какую сторону от метро можно наблюдать достаточно длинное кладбище. Высыпала, словно разом треть, армия тощих, обиженных будто б крестов-добровольцев глазеть на дозоре. Ухоженно, чисто и — дождь.

Дождь облизывал памятники. Зализывал швы дат, имён, цифр и букв, линий лиц, доведённых до крайности, по-своему каждое, был, как шем на никчёмную — на муляж экспериментально-учебный души.

Дождь облизывал памятники. Оскульптуривал, точно камешки море окультуривает. И знаешь, подумал, что? Мёртвым дождь не страшен, не страшен совсем дождь. И легки одеяла гранитные. Пухом лежбища, заливаются. Милые, не побоюсь слова, отполированные дождём камушки.