Памяти Анатолия Гринвальда. Воспоминания о сыне

 Анатолий Гринвальд – поэт, славист, историк (университет Лейпцига). Родился в 1972 году в Семипалатинске (Казахстан), с 1997 года жил в Германии. Печатался в журналах «Арион», «Новая юность», «Гвидеон», «Журнал ПОэтов», «День и ночь», «Студия», «Новая реальность», «Берлин.Берега», «Poet», в антологии интернационального литературного фестиваля Берлина (ILB), в антологии «Освобождённый Улисс». Три книги стихов: «Чернильный город» (Тула: Гриф и К, 2003), «Настоящее» (Москва: ОГИ, 2005) и «Sonne on demand» (Берлин, 2011, серия «Berlin – offene Stadt»: 27). Стихи и проза переводились на немецкий и английский языки.

 11 сентября 2017 года Толи не стало.
 

 Осень шарит озябшей рукой по улице,
 Замирает секундная стрелка от холода...
 В чёрном небе звезда поскользнулась,
 Что б упасть на окраине города.
 То ли мыслями был далеко, растерялся,
 Состраданием к миру ужаленный,
 Только я по привычке дурацкой
 Не успел загадать желание.
 Может кто-то в февральское крошево,
 Под застывшими насмерть осинами
 Загадает, успеет - хорошее,
 Когда я упаду с неба зимнего.


 Каждую ночь, когда уже стихли голоса птиц и редкие шаги прохожих растворились в темноте ушедшего дня, я выхожу на балкон покурить. Это самое одинокое и самое загадочное время суток, которое, как многие другие, уходят в прошлое. Я смотрю на купол бездонного, почти черного покрывала, усеянного миллиардами мерцающих звёзд, ощущая сопричастность к этому загадочному мирозданию, вместе с тем, понимаю свою незначимость в этом бездонном чёрном океане бесконечно загадочного неба. Я — маленькая пылинка в мироздании. Не знаю, слышит ли меня этот океан, но мне кажется, я ощущаю его величественное дыхание.

 Иногда в доме напротив в окне вспыхнет свет и тогда я понимаю, что не одинока в этой ночи. Такой же полуночник выходит на балкон “пустить дымок”, а вместе с ним свои тревоги и размышления отпустить в небо. А может, подобно мне, задумывается о том, что каждый из нас однажды растворится в пространстве, как этот дымок. Как будто никогда и не жил на этом свете. 

 Мужчина быстро выкуривает сигарету и исчезает в чёрном проёме балконной двери. На сердце становится ещё тоскливее. Единственная живая душа исчезла. Иногда глазами проводишь едва освещаемую тусклой подъездной лампочкой фигуру запоздавшего полуночника в соседний или свой дом. Вспыхнет лампочка у входной двери соседнего дома, чтобы через несколько секунд погаснуть. И вновь наступает тишина, изредка прерываемая одиночным внезапным звуком: либо лаем потревоженной собаки, либо “уханьем” ночной птицы. 

 И вновь бездонное небо во взгляде моём. Вновь загадочная вселенная, к которой прикован мой взор как магнитом. Единственный, к чему (или может правильнее к кому?) я обращаюсь со своей молитвой: “Господи, прошу, как только может просить мать, потерявшая ребёнка. Пожалуйста, прими душу моего сына! Не дай ей метаться между землёй и небом. Дай ей, пожалуйста, частицу твоего тепла. Ты справедливый и всё понимаешь. Ты единственный можешь прощать и судить. Прошу тебя, прости ему все его грехи — вольные или невольные. Прости и меня за то, что не могу отпустить его, сына моего, с миром в душе, хотя, понимаю, если ты его забрал — значит он выполнил своё предназначение на земле. Значит он достиг потенциально возможной вершины. Прости, что тревожу тебя своей просьбой. Мне не у кого больше просить о сыне, кроме тебя. Ты всесильный, всемогущий! Прошу, пусть будет мир в его душе и покой!” Перекрестившись, выкуриваю ещё сигарету. Луны не видно. Она пока ещё на другой стороне, за домом. Не успела “доплыть”. Изредка доносится лай беспокойной собаки откуда-то издалека. И вновь тишина. Чёрная тишина. Город спит.

 

 Кто-то сказал, что время лечит раны. Неправда. Тот, кто это сказал, не родил ребёнка, которого потом потерял. Каждое утро, стоит только открыть глаза, ты встречаешь не новый день, а чувство утраты. К сожалению, от этого никуда не деться, не убежать. Теперь я знаю, какой бывает самая сильная боль, самая страшная боль в мире. Это боль потери ребёнка. Ты больше не живёшь, потому что уже не воспринимаешь эту жизнь. Ты больше не можешь слушать музыку, слушать и слышать других. Всё стало неважным и не знаешь, куда себя деть, куда спрятаться от невыносимой боли воспоминаний. Иногда кажется, что было бы лучше, если бы с потерей ребёнка потерять память, чтобы не жгли воспоминания, потому что, чем их больше, тем больнее. Многие, потеряв близких, способны плакать. Я же вместе с потерей сына утратила слёзы. Я стала каменной. Горе замерло внутри меня. А может, это от того, что я не смирилась до сих пор с ним? Ведь умом я понимаю, а сердцем не принимаю. Я не принимаю сердцем, что это — всё, это конец. Какой же это конец, когда он во мне живёт?

 О чём я говорю? Я заставляю себя по утрам (когда уже незачем) встречать новый день, заставляю себя чистить зубы, расчёсываться, то есть жить из последних сил, вначале подняв себя с кровати. А зачем? Для того, чтобы су-ще-ство-вать. Плыть по течению, смирившись с судьбой? Справиться со страданием сердца, мысли, души? Не получается.

 И умереть не получается! И жить невозможно. Говорят: “Долгие страдания несвойственны человеку”. Это не так! Сколько раз просила, молила Бога, чтобы он устроил мне встречу с сыном, но, видимо, я ещё не всё начертанное мне по жизни исполнила здесь, на земле. Небеса пока отказываются меня принять.

 Я не знаю за собой таких грехов, которых мне нельзя было бы простить. Я никому в этой жизни не сделала зла, кроме своих ошибок. Но их делает каждый смертный. В народе говорят: “Бог наказал”. А ведь это такая чушь и несправедливая предъява — иначе не скажешь. Нет ничего проще, чем ответственность за всё, что с нами случается, за свои ошибки и трагедии переложить на Всевышнего, но ведь каждый сам себя в этой жизни наказывает. Мы очень часто спотыкаемся, выбирая из зол, как нам иногда кажется — наименьшее, не подозревая, что оно оказалось, наоборот, большим злом. Даже утверждают: ”Всё зависит от Бога”. Какая несправедливость — ответственность за всё, что мы творим, перекладывать на чужие плечи. Так уж повелось! Надо просто перестать жалеть себя! Иногда, когда становится совсем невыносимо тяжело, вспомнишь: а как выживали те матери, которые теряли своих детей на войне? Однажды я прочла рассказ (по-моему, у Валентина Распутина), где героиня — одинокая женщина, ожидая своих сыновей после войны получает в течение года одну за одной три похоронки на всех своих ребят. Как не сойти с ума? Не представляю. Может ей помогло то, что она не верила в их подлинность, считала эти похоронки несправедливой ошибкой и продолжала ждать, веря в возвращение каждого сына? А вернее всего ответ лежит на поверхности. Для матери дети никогда не умирают! Это истина.

 

 Когда-то, когда ты был совсем маленьким, я рассказывала тебе о самой огромной рыбе на свете — про кита:
— Он очень, очень большой, сильный и добрый! Он плывёт величаво, медленно и спокойно. Он ничего не боится! И никого не боится! 
— А почему он никого не боится? — спросил ты у меня.
— Ну, потому что он самый добрый, никому не делает плохо, поэтому он вырос таким сильным и смелым!
— Я тоже никого не боюсь и тоже буду большим и сильным! — восторженно отвечал ты мне.
— Конечно, мой мальчик, ты обязательно станешь большим и сильным! Таким же, как синий кит!

 

 Сыночка своего Толю я родила “от солнышка”. Он родился с большими умными глазами и с рыженькими волосиками, которые позднее сами по себе “перекрасились” в каштановый цвет. Когда я кормила его грудью, он, видимо, устав кушать, отпускал её и таким изучающим взглядом смотрел глубоко и внимательно в мои глаза, что становилось даже “не по себе”. Ребёнку всего несколько дней от роду, а он уже так умно и изучающе всматривается в меня, как будто с его рождением ещё не исчезли тайны мироздания, которыми мы все владеем, пока мы ещё во чреве материнском.

 Наш ребёнок почти не плакал. Когда ему исполнился годик с “копейками”, мы отдали его в детский сад. Заговорил он рано. Однажды, забрав его из сада, я решила узнать, чем они занимались в течении дня. На мой вопрос:
— Сыночка, а что вы сегодня делали? Что кушали? — Он подумал и очень серьёзно ответил:
— Сопли ели!
— Что? Что вы ели? — я дважды задала ему вопрос, посчитав, что что-то неправильно поняла в его ответе. Он снова повторил этот же ответ, хорошо выговаривая эти два слова. На следующий день я спросила молодую воспитательницу, которая приняла у меня сына: “Как это понимать? Дети ничем не заняты, наверное?” На что она смущённо ответила: “Вы знаете, они все этим страдают, стоит только отвернуться — они даже и друг друга угощают”. Я чуть не упала от смущения. Воспитательница постарше, на мой вопрос: “А может детям просто скучно было?” — бросила гневно уничтожающий взгляд на молодую воспитательницу, оправдываясь, прошипела в мой адрес: “Мы не можем за двадцатью детьми, мамаша, вдвоём поспеть! С заведующей разговаривайте. Вы — родители, вот и требуйте, чтобы ещё воспитательницу дали!” Вот и всё объяснение.

 Никогда не забуду случай, который стал мне уроком. Однажды, увидев, что в комнату налетели мухи, я взяла мухобойку и “в сердцах” выругалась, совсем забыв, что рядом находится ребёнок:
— Вот суки, налетели!
Через минуту ребёнок, видимо, решив помочь мне в уничтожении мух, кричит, обращаясь ко мне:
— Мама, вон, вон ещё сука-муха сидит!
После этого поняв, что дети тут же впитывают любую информацию, решила, что нельзя никогда больше при нём ругаться, хотя, это случалось со мною очень редко, но... Слово, как говорится, не воробей.

 Толя рос очень любознательным и умным ребёнком. Мы с ним много читали. До школы знал уже много стихотворений наизусть. В четыре годика уже слышал все сказки А. С. Пушкина. В то время я уже работала на кране, и чтобы он не скучал, брала его вместе с собою на кран, то есть на работу, так как садик по субботам не работал, а у меня был скользящий график. Он мне совершенно не мешал. Однажды, в одну из суббот, во время обеденного перерыва мы с Толей спустились с мостового крана и зашли в коптёрку, где грелись от зимних холодов ребята — рабочие нашего полигона (КСЖБ — Комбинат сборного железобетона). Наш бригадир, Толя Д., протянул сыну руку для знакомства. Сынок назвал себя по имени. 
— О, да мы с тобой тёзки! — воскликнул Толя “взрослый”, то есть бригадир. — Глянь-ка, у тебя даже мушкет есть, которым французы Пушкина убили! 
Сын внимательно посмотрел на дяденьку и парировал с возмущением:
— Пушкина убили не французы, а — Дантес! 
У дяди Толи от удивления “челюсть отвисла” (это он сам о себе так выразился). Далее продолжил:
— Где это Катерина таких “вундеркиндов” продают? — Я ему с гордостью:
— В роддоме N3 города Семипалатинска!
— Здорово! Надо бы жене адрес дать!

 Ребёнок был развит с детского возраста не по годам. Этим он пошёл в отца. Отца все окружающие называли “ходячая энциклопедия”. У него, о чём бы ни спросили, на любой вопрос был готов ответ. В три года он уже умел читать, а к школе он со своей бабушкой прочитал все детские книжки из библиотеки, которая находилась недалеко от их дома. В папу пошёл и сынок, наш Толик!

 Однажды вечером мы возвращались от мамы домой. Увидев в небе полумесяц, он остановился и с удивлением спрашивает:
— Мама, а почему сегодня луну не дорисовали? — Был уже поздний час и на небе светил буквой “С” полумесяц. Впервые он увидел луну не круглой, а полукруглой. 

 Вот нарочно и не придумаешь, даже и не додумаешься, что может выдать ребёнок. Как-то летом мы с Толяйкой гуляли по городу. Он остановился, приподнял ножку и стал царапать пальчиками подошву сандалика. Я спросила с удивлением:
— Толя, что такое, ты зачем сандалик царапаешь?
— Ножка чесится у меня, — сосредоточенно ответил ребёнок. Почесал. Через минуту снова остановились, он снова стал царапать подошву.
— Ой, опять чесится...
— Надо снять обувку и успокоить зуд. — Я сняла с него сандалик и почесала ему ножку. Почему-то запомнился этот, ничего не значащий момент.

 Перед школой к нам пришла женщина, которая объяснила нам, что впервые практикуется запись детей с 6 лет в нулевой класс. “Если вы согласны, я могу записать вашего сына”, — сказала она. Я была против. Толя был, конечно, умным, развитым ребёнком, но он был слишком маленького роста, да и, вообще, мне хотелось продлить его детство. Мы обещали подумать. Когда женщина ушла, сынок стал упрашивать нас с мужем:
— Пожалуйста, запишите меня в нулевой класс. Я не хочу ходить в садик. Там совсем не интересно! — Весь вечер он слёзно канючил — Пожалуйста, мамочка!
К утру наше сопротивление было сломлено. Так как школа находилась рядом с нашим домом (окна детской спальни выходили на школьный двор), мы с мужем решили над ним пошутить:
— Хорошо! Если ты хочешь так сильно учиться, то сам иди и устраивайся! Ты решил бросить садик — значит ты уже достаточно взрослый. Вот и действуй на своё усмотрение! Иди сынок, сдай вот эти документы! Когда зайдёшь в школу, спроси, где находится кабинет директора. Тебе покажут и сам объяснишься с ним. Мы отказались, а ты решил по-своему. Значит действуй! Ты взрослый!
В окно мы следили за тем, как Толик вошёл в парадную дверь школы и стали ждать, не отходя от окна. Прошло уже около часа. Ребёнок не появлялся. Уже собрались его встречать. Вдруг двери школы открываются, и мы видим в окне счастливого сына! Через минуту он был уже дома и рассказывал нам, как справился со своим первым уроком самостоятельности. Он справился с ним на “отлично”. С гордостью, с сияющим лицом он нам поведал:
— Я зашёл в школу, там одна тётенька мыла пол, — радостно стал нам рассказывать сынок, — Я спросил у неё: ”А где директор?” — Она дверь мне показала.
— Ты уверен, что это был он? А может это был учитель по какому-нибудь предмету?
— Нет, мама, это был он! Мы с ним познакомились и поздоровались. Он долго обо всём меня спрашивал. Он спросил: ”Где твои родители?” — Я сказал, что вы дома. Потом он вышел из своей комнаты и что-то ещё спрашивал у той тётеньки, которая мыла пол. Я тоже за ним вышел. Потом я ему показал наш дом. Он меня похвалил: ”Такого смелого и умного мальчика я вижу в первый раз, молодец!”
Конечно, нам было немного не по себе. Что мог подумать директор о таких родителях? Но это было наше совместное решение, продиктованное побуждением вырастить сына самостоятельным как можно раньше.

 Толик учился хорошо. Особенно любил читать историческую литературу, да и вообще любил читать. Это было ему привито с раннего детства и осталось до конца его жизни. Однажды мама спросила его:
— Толя, что бы ты хотел получить в подарок к Новому Году? — Сын, не раздумывая, сразу ей ответил:
— Десять рублей!
— Десять рублей? А зачем? Что ты хочешь на них купить?
— Географический атлас!
— Что это такое? — Мать у меня неграмотная, она даже и не поняла, о чём речь. Потом сын объяснил:
— Библиотека, в которую я хожу, находится рядом с книжным магазином и я туда захожу каждый раз. Женщина, которая там работает, сказала, что у них поступления новые и, если я хочу, она мне может оставить географический атлас мира. Я очень хочу! Это моя мечта теперь!
Ему тогда было 10 лет.
— А что же ты сынок мне ничего не говоришь? — спросила я у него.
— Мама, он же дорогой, у нас нет таких денег! Нужно же каждый день покупать молоко для Виталика (у нас родился второй долгожданный сын) и самим питаться, а папа один работает. Я же знаю, что таких денег у нас нет, а у Валюши есть (это его бабушка).

 Валюшей теперь зовут мою маму все: и мои дети, и внуки и даже правнуки. Назвал её так Толя. Однажды мама с ним поехали на юг отдыхать. Остановились они у моей любимой тётушки, то есть маминой младшей сестры. Все обращались к матери ласкательным именем “Валюша”. Ребёнок привык и тоже стал её так называть, чему она была бесконечно рада. Атлас ему, конечно, Валюша купила, но только вначале она сделала удручённую “мину” на лице, стараясь передать ею, что это для неё слишком большая сумма. Ребёнок тут же нашёлся:
— Если, Валюша, ты мне не дашь денег, тогда я буду называть тебя бабушкой.
— Я и не знала, сынок, что ты у нас шантажист, — нахмурившись, добавила я.
— Мама, я извинюсь! — покраснел ребёнок.
Это были по тем временам большие деньги для “простого люда”, но у мамы всегда был “энзэ”. Конечно же, этот атлас она ему купила, вернее дала ему эти десять рублей в подарок. Толя был её первенец — первый любимый внук. Она им всегда гордилась — перед своими соседями, перед подругами. Она была молодой бабушкой. Когда Толик родился, ей было всего 37 лет. Узнав о моей беременности, она возмущалась: 
— Ты меня так рано делаешь бабушкой, ты с ума сошла? — Я за собой вины не чувствовала.
— О чём ты говоришь, мама? Вспомни, во сколько ты меня родила!
А меня мама родила в семнадцать лет.

 Этот подарок сыграл большую роль в Толином развитии. День и ночь он сидел за этим атласом, изучая его. Зато как он знал географию! Лучше учителя! Он изучил все страны, все столицы республик и не только союзных, а всего мира! Он знал, какое количество людей проживает в них, какая промышленность в разных странах. Он запоминал даже количество людей, проживающих на одном квадратном километре разных государств. Проблем с учёбой у нас не было никогда. Ни разу за все школьные годы мне не пришлось напомнить ему об уроках. Это отчасти ещё зависело от того, что в четвёртом классе мой мальчик влюбился! Это была первая и, наверное, как у большинства из нас — безответная любовь. Девочка училась на его беду в одном с ним классе. А кто из девочек всерьёз принимает своих сверстников, а уж соклассников, тем более. Я, конечно, об этом узнала, но помочь ему ничем не могла. Это нужно пережить самому.

 В шестом классе Толя попросил в подарок ко дню рождения гитару. Стал ходить на курсы игры на гитаре. Выучил ноты. Играл классику. Играл неплохо. Потом решил играть вместо классики обычные современные, “под Высоцкого”, мотивы. Изучил различные бои. Петь, правда, не пробовал. 

 Когда Толе исполнилось десять лет, у нас в семье родился ещё Виталя — сынок. Это был долгожданный ребёнок. Я пять лет не беременела. И уже не надеялась и, когда это произошло, — было счастьем для нашей семьи. Особенно радовался братику Толя. Он души в нём не чаял. Как будто предчувствовал, что радость отцовства ему не доведётся пережить.

 В восьмидесятых стало в нашем городе очень плохо с продуктами, но это случилось не только в нашем городе, но и во всём СССР. Всё рушилось. Закрывались заводы, фабрики, предприятия. Зарплату почти перестали платить. Это было страшное время. Однажды муж в качестве зарплаты принёс домой трёх гусей! Муж закрыл их в туалете. Они там подняли такой шум! Гоготали, хлопали крыльями! Муж никогда до этого не мог убить даже рыбу, когда, бывало, очень редко, рыбачил. А тут, представить страшно даже, нужно убить взрослую птицу, да ещё сразу три жизни. Хорошо, это случилось, когда меня дома не было.

 До этого был случай. Мы на даче поймали кротов, сразу несколько штук (муж их “выливал водой”). В яму, куда мы их “складировали”, мы смотрели целый час. Найдя их очень милыми, не смогли их убить. Конечно, знали, что они вредители и что их нужно ликвидировать. Но как это можно?! Все хотят жить! Я предложила мужу их выпустить, жалко, до слёз, было этих беззащитных зверьков. Через несколько дней мы приехали и увидели на участке куча на куче взрытой земли. Тогда муж сказал:
— Всё ясно! Они созвали на нашу дачу всех окрестных сородичей и построили у нас город! — Я добавила:
— Наверное, они на своём языке им сказали: ”Здесь добрые инопланетяне! Они таких как мы любят и дают нам добро на уничтожение клубней”.
Таким образом, мы остались без картошки. Дачу затем мы продали, хотя участок у нас был 12 соток и весь засажен одним картофелем, так как это был новый участок.

 С гусями вышло почти также. Их было мужу очень жаль, но семья, вернее, забота о семье, заставила переступить через себя и пока я приехала домой — всё было уже кончено. Только полный туалет пуха и перьев свидетельствовали о том, о чём я бы даже не придумала во сне. Дети, правда, этого не видели.

 Всё о тех же восьмидесятых. Виталя родился в их начале. В магазинах “днём с огнём” невозможно было найти ни детских смесей, ни другого какого-либо питания для шестимесячного ребёнка. Муж объездил все продуктовые магазины, ничего нигде невозможно было купить. Осталось лишь одно — молоко. А чтобы его купить, нужно встать очень рано. Магазин молочный открывался в семь утра. Старший сынок учился в школе с восьми. Следовательно, его нужно было разбудить в пять тридцать, чтобы он успел собраться, позавтракать и до школы купить молоко. О том, чтобы самой с маленьким ребёнком пойти за молоком, речи не могло быть. Во-первых, туча людей собиралась на улице, уже в пять утра люди стояли у “молочки” от мала до велика. Стояли даже дети-подростки и старики за восемьдесят лет. У людей зуб на зуб не попадал, а когда открывали двери — это было столпотворение: те, кто пришли рано, сметались очередью в самый конец. До драк доходило иногда. Разве с полугодовалым ребёнком зимой в 30 – 35 -градусный мороз на руках выстоять? Руки не выдержат. Это смерти подобно. А потом, ещё пока очередь дойдёт, ни факт, что молоко не кончится. Случалось, что часто сынок приходил без молока. Приходилось по соседям за “Бога ради” просить. Хорошо, у нас соседи добрые были. Представить сегодня страшно, как мы мучались! Однажды Толя пришёл домой без бидона. Плачет:
— Мама, представь, двери открыли, все толпой хлынули, меня по воздуху пронесли. Я ногами пол не чувствовал. Когда наконец-то я почувствовал пол под ногами, я обнаружил, что у меня бидон кто-то вытянул из рук. Я плакал, у всех спрашивал, объяснял, что не могу без молока домой вернуться. Я сказал, что у меня братик маленький, ему нельзя остаться без молока. Но люди мне ничем помочь не смогли.

Я его успокоила, как могла, но этот случай остался в его уже взрослой памяти на всю его короткую жизнь. Бедный мой ребёнок! Бедная моя страна! Что с нею произошло, что в одночасье всё рухнуло? В голове не укладывается, как могло такое произойти... А я ведь всегда своим детям внушала, что наша Родина — это единственная и лучшая в мире страна, которая заботится о своём народе.

 Как я уже сказала, Толя был счастлив рождению братика. Когда возвращался с занятий, сразу мыл руки и бежал к нему. Братик тоже его любил. Разница у них была десять лет. Как дорог Толе был братик, я поняла после одного случая, произошедшего зимой. Этот случай мы все запомнили, потому что случившееся едва не стоило жизни брату. Муж чуть не потерял маленького Виталика. Ему уже было около полутора лет. Мы его устроили в детский сад, и я вышла на работу. Утром, как обычно, муж уложил его в сани, это было зимой. Сани были кованые, самодельные. Ночью выпал снег. По темени, в шесть утра они вышли из дома. Зимой в это время у нас в Казахстане до девяти утра ещё темно. По дороге к садику, в квартале от нашего дома, находилась котельная, которая отапливала близлежащие кварталы. В эту котельную бесконечно приезжали гружённые углём машины. Миновав после котельной почти квартал, мужа что-то подтолкнуло оглянуться, видимо, почувствовал, что сани стали легче. Оглянулся и чуть от ужаса не упал в обморок! Ребёнка в санях не было! Как он не заметил, что ребёнок выпал — ума не приложу! Со скоростью, с какою он способен был бежать, он ринулся назад, моля Бога, чтобы ребёнок остался жив и невредим. Весь ужас ещё был в том, что шёл крупный снег и такой густой, что на расстоянии протянутой руки уже невозможно было ничего разглядеть. А машины к котельной едут каждые пятнадцать минут. Эти несколько минут ему показались вечностью. Наконец он разглядел в этой снежной замяти нашего ребёнка, который, уже порядком припорошённый снегом, спокойно, молча смотрел в черноту неба, сыпавшего снегом. Если бы он не был поверх пальто завёрнут покрывалом, то, возможно, сумел бы подняться. Но так как ручки и ножки были перетянуты, он не имел возможности сдвинуться с места, а только терпеливо ожидал своей участи. Муж позже мне об этом рассказал, но в этот день он даже едва работать мог.
— Впервые в жизни я плакал от счастья и благодарил провидение ли, то ли небеса за спасение жизни сына, — говорил он.
Позже, когда мы с Толиком узнали обо всём, Толя плакал, видимо, представил, что мог бы потерять брата.

 А с самим Толей сколько раз случалось, что он находился на миллиметр от гибели. Очень часто его спасали ангелы хранители. Его ангелы. Вот только в последний раз они его прокараулили...

 Впервые, ему тогда было несколько месяцев, он уже начинал ползать, ребёнок нашёл где-то колпачок от зубной пасты, потянул в ротик и подавился... Когда я услышала, что ребёнок захрипел, я пришла в ужас. Не зная, как спасти в этом случае его жизнь, я сделала ещё хуже — стала пальцем доставать этот колпачок, тем самым продвинув его только глубже в горлышко. Мне даже сейчас страшно это вспоминать. Ребёнок стал синеть и задыхаться. Я пришла в ужас, не зная, что делать, стала кричать и выскочила из комнаты в состоянии, которое я даже не смогу никогда описать. Это было страшно. Мы в то время жили в общежитии на четвёртом этаже. Представьте весь ужас матери, которая понимает, что пока она спустится с четвёртого этажа и дозвонится по телефону, и пока доедет скорая помощь — ребёнок погибнет. Я кричала, как могла кричать мать, теряющая от беспомощности ребёнка, понимая, что это конец. И вдруг навстречу мне поднимается наша соседка медсестра т. Валя К. Я, с глазами полными ужаса, страха и слёз хватаюсь за неё и с криком:
— Спасите, помогите моему ребёнку! — Тяну её изо всех сил к нам, по дороге пытаясь объяснить, что случилось. 

На всю жизнь я благодарна этой женщине и на всю жизнь я запомнила её действия по оказанию помощи в такие страшные минуты. Т. Валя положила себе на колени уже почти задохнувшегося ребёнка лицом вниз и резкими двумя ударами по его спинке выбила колпачок из горлышка сына. Мамочки, на всю жизнь запомните этот метод спасения — как ребёнка, так и взрослого! Спасибо ей за то, что она подарила моему сыну почти сорок четыре года жизни! Дай Бог ей здоровья!

 Второй случай произошёл у нас, когда мы с родителями первого супруга (то есть Толиного отца) отдыхали на острове в летний жаркий день. Толику уже исполнился год и два месяца. Он уже ходил самостоятельно и спокойно играл на песочке, рядом с нами. Вдруг я вижу, что в сторону Толика летит бутылка, которая оказалась у незнакомого, игравшего рядом с нами шести-семилетнего мальчика. Видимо, кто-то из взрослых ранее распил бутылку вина и оставил её, не прибрав за своей трапезой. Эта бутылка попадает прямо в головку нашего ребёнка, который тут же падает, теряя сознание. Мы хватаем его на руки и со всех ног несёмся по мосту, которому, кажется, не будет конца. А это, действительно, был в то время самый большой мост в городе, который соединял два берега Иртыша. Телефона рядом нет, а про мобильные телефоны, которые имеются сейчас даже у каждого ребёнка, тогда, в начале семидесятых, никто ещё и не слышал. Поймали с трудом такси, сделали рентген в скорой помощи. Слава Богу! Ни трещины, ни перелома, но сотрясение мозга установили, пролежали в больнице с ним. Вроде всё обошлось, но, когда Толя стал учиться в четвёртом классе, у него часто стала болеть голова. После посещения невропатолога его положили в больницу, так как обнаружили повышенное внутричерепное давление. По окончании лечения было запрещено играть в шахматы, а также ограничить любые нагрузки на мозг. Это его очень огорчало. Шахматы он очень любил.

 Травмы преследовали Толика всю жизнь. За год до отъезда в Германию, сын женился на девушке, которая так же, как и Толя, оказалась творческой личностью, любила поэзию, окончила художественно-графический факультет Семипалатинского пединститута, то есть того же института, в котором учился сын. Отпраздновать это событие, то есть заключение брака, молодожёны решили поездкой к моему двоюродному брату. Брат предложил съездить на речку — отдохнуть на природе. Места, где жил брат, очень красивые — юг Казахстана. Устав отдыхать, стали собираться домой, но Толе пришла мысль в голову прыгнуть с ближайших высоких скал в реку. Толю нельзя было провоцировать, а случилось так, что во время обеда брат рассказал несколько печальных историй, связанных с этими пресловутыми скалами. Выслушав их, Толя решил что-то доказать (себе в первую очередь). Несмотря на уговоры жены и дяди оставить эту затею, он решил, видимо, испытать судьбу и себя — на смелость, а я бы сказала, на глупость, так как эта история имела печальное завершение. Одним махом, преодолев расстояние до скал, он забрался на самую их вершину. Никто и ничто не смогли его в этот момент остановить...
 Из воды сын вынырнул не сразу, а когда наконец-то показалась его голова — все были в шоке! Ударившись о скалу, он, к счастью, сохранил сознание, но скальп почти наполовину головы был снят. Хорошо, не потерял сознание от болевого шока в воде. Кровь залила всё тело, стекая сверху донизу вместе с водой. К счастью, мой брат — врач по профессии. Сразу же на месте он сумел оказать ему первую и правильную помощь, после которой его тут же отвёз в больницу, где голову зашили и обработали.

 Ещё некоторое время он пил антибиотики и каждый день ему делали перевязку. Вот так бесславно закончился их свадебный круиз. Конечно, когда я сына увидела впервые после их приезда домой, я даже не сразу поняла, что с ним. Шея у него была в два раза шире из-за распухших лимфатических узлов. На голове белый платок, повязанный как у абрека. Через несколько дней у Толика был творческий вечер в музее Достоевского, где он читал свои стихи. А ещё через пару дней (хочу заметить, как быстро у нас распространяется мода) половина мужского населения ходили в точно таких же, повязанных по-абрековски, платках.

 Ну что тут можно ещё сказать? ЧП преследовали его постоянно. Бедная голова, сколько пришлось ей принять на себя травм. Это было что-то... Сын был одним из тех неудачников, которым из двух зол достаются оба.

 Последнее ЧП произошло перед отъездом в Германию. У нас, “у русских немцев”, отмечать любое событие вошло в традицию, которую мы, немцы, переняли у русского народа. Не надо думать, что я отрицательно к этому отношусь. Как же мы могли уехать, расстаться с друзьями и родными по духу и воспитанию людьми, не отметив прощальным застольем это событие? Мы бы сами себя перестали уважать после такого. Этот прощальный вечер стал причиной ещё одного сотрясения головного мозга моего, вернее, нашего Толи...

 Вместе с другом Валерой, посидев с родными и друзьями за общим столом, они решили оставить старшее поколение, то есть нас, “догуливать”, а сами пошли к брату Толиного друга. Я, как чувствовала, не хотела их отпускать. Но разве справиться с напором и убеждением, что “всё будет хорошо” с молодыми ребятами, тем более, успевшими немного выпить за общим столом. Их аргументы были убедительнее в этот злополучный вечер. Они ушли. Сынок, как обычно, поцеловал меня в щёку со словами:
— Не переживай, мама. Через два-три часа буду дома!

 Гостей проводили, моем посуду. На сердце зарождается тревога — сына нет, а прошло уже почти три часа. Стараюсь себя успокоить. Не получается. Вдруг звонок в дверь. Открываем. На пороге соседка — девушка из квартиры напротив нашей.
— Тётя Катя, я шла и увидела недалеко возле двухэтажного дома на земле лежат два парня. Плохо видно, но, по-моему, один из них ваш Толик...

 Сердце моё упало “до самых пят”, как говорят люди, когда случается что-то страшное, непредвиденное. Муж с младшим сыном стремглав несутся в черноту ночи, захватив фонарик, чтобы разглядеть молодых ребят. Минуты казались вечностью. Наконец звонок! Открываю дверь с сердцем, ещё до сей поры трепыхающимся в подножии ног и чуть не теряю сознание. На пороге все четверо, но двое из них — мой сын и его друг в таком состоянии, как будто они побывали в мясорубке. Их лица залиты кровью, глаз не видно из-за отёкших век, которые они даже не могут приоткрыть усилием воли и мышц.
— Мама, я только помню удар чем-то тяжёлым по голове, — проговаривает едва сын и теряет сознание.
Друг его пока на ногах держится, но молчит. Тут же вызываем скорую помощь, их увозят в больницу. Все мы в состоянии ближе к обморочному. Только недавно была травма головы. Не прошло и полгода — повторная травма... Этого нельзя, никак нельзя было допустить! Как зеницу ока ему нужно было беречь голову! Что теперь будет с моим ребёнком? Это всё... Если даже всё обойдётся без оперативного вмешательства, любой человек, что-либо понимающий в медицине, знает, чем чреваты травмы головы. Тем более, одна за одной. У меня вся жизнь сына проносится в сознании. “Господи, прости меня, лучше мне дай все вытекающие последствия этих травм! Пошли их на меня!” — мысленно молю я Бога. Я в состоянии, граничащим с безумием. Я не знаю, куда себя деть, в какую щель или дыру залезть, чтобы уйти от этих страшных, осознающих все последствия произошедшего, мыслей. За что его преследуют эти травмы — одна за другой? За что моему сыну это выпало судьбой? Мысли, одна чернее другой, в моём сознании. Бедный мой ребёнок... Что теперь с ним будет? Как он переживёт и как он будет жить с этим дальше? Ведь у него и так бесконечные головные боли, а что будет после этого? Как сомнамбула хожу я из угла в угол, не находя себе ни места, ни покоя ни на минуту. Леночка тоже плачет, тоже не находит себе места от переживаний. Они ведь только недавно с Толей поженились, по этой причине её документы в Германию отправили позже наших. И теперь ей с нами никак нельзя уехать, придётся ждать вызова от Толика. А Толя, сможет ли он теперь сам поехать? А если он не сможет? Как Толя сможет пролечиться, если у нас билеты куплены на послезавтра? Ему нужно, в лучшем случае, пролечиться в больнице месяц, следовательно, и мы все остаёмся. Я без сына никуда не поеду. Мысли, одна мрачнее другой, проносятся в голове, которая разболелась от всего случившегося так, что кажется сейчас сама потеряю сознание.

 Время третий час ночи, но спать после пережитого шока никто не собирается. Прошло ещё два часа. Звонили в областную больницу, в надежде услышать что-нибудь обнадёживающее о состоянии ребят, но после сотого, наверное, звонка, нам ответили, что справок по телефону не даём. Спустя примерно часа три после этого слышим в тишине “раздирающий” звонок в дверь. Муж открывает. На пороге Толя, мой ребёнок, с перебинтованной головой, с глазами-щёлочками и бордово-красными кругами под ними. Улыбается, вернее, силится улыбаться, но при этом похож на Фантомаса. Страшно смотреть на него, потому что трудно узнать в этом избитом, опухшем до неузнаваемости, человеке сына. Со слабой надеждой я его спрашиваю:
— Сынок, как? Как ты очутился дома? Тебя отпустили? — хотя, в это, конечно, не верю, потому что слишком хорошо знаю характер своего сына.
— Нет, мама, я ушёл под подписку. А сейчас всё. Спать. Всем спать. Я так устал, мама. Хочу спать. Всё расскажу, когда проснусь. Пойдём, Ленок, спать.
Он обнял свою молодую жену, которая так же, как и все мы, потеряла дар речи, и они отправились в спальню. 

 Я не сомкнула глаз и встала раньше всех. Первая вышла Леночка.
— Ну что Лена? Он что-нибудь тебе рассказал? Как это случилось? И кто это был?
— Мама, их ограбили и избили, рядом с нами гуляющая толпа ребят. Больше он мне ничего не рассказал. Подождём, пока он проснётся.

 К вечеру Толя вышел из спальни. Правда, “вышел” тут не совсем правильное слово. Едва держась на ногах, еле передвигаясь, держась за стену и близ стоявшую мебель, он еле-еле перемещал своё тело. Леночка поспешила ему на помощь. Если до сна он был хоть чуть-чуть ещё похож на человека, хотя в образе Фантомаса, то спустя несколько часов его лицо стало ещё ужаснее. Оно было всё отёкшее, глаз не было видно, а губы были (ночью я этого даже не заметила) совсем разбитыми и опухшими. Он еле-еле говорил, но нам всё-таки удалось восстановить картину произошедшего из его короткого рассказа.
— Когда мы вышли из дома, увидели, что в доме напротив нашего идёт гулянка. Я помню, что сказал Валере: “О, смотри, там тоже гуляют!” Когда мы поравнялись с этим домом, то увидели возле подъезда сборище из шести-восьми нетрезвых, спорящих друг с другом ребят, которые курили и матерились. Я ещё успел сказать Валере: “Сейчас как-бы до нас не докопались”. Это было всё, что я помню. Помню только сзади такой удар по голове, что разноцветные огни были в глазах. Больше ничего не помню. Да, мама, оказывается нас ограбили: сняли часы, забрали бумажник и печатку. А самое главное, представь, с обоих сняли сапоги. Вот гады! А у Валеры сняли ещё и шапку. У меня-то шапки не было. Валере повезло, ему шапка удар смягчила.
 Я, оказывается, не помнила, что их привели домой без обуви. Настолько был сильным шок от того, что я увидела их в таком ужасном состоянии, что он вытеснил всё остальное. Услышав Толин рассказ, я у него спросила, а как же он ушёл из больницы.
— Под роспись. Они меня не отпускали иначе. Сделали рентген, который показал сотрясение, но голова целая, к счастью! Тут же в больницу приехала милиция, которая взяла с нас показания. Валера остался в больнице, а я ушёл.
— Сынок, зачем же ты ушёл? Надо было остаться. Это голова! Ты же знаешь, с этим не шутят.
 Ругали мы его.
— Мама, как я останусь, у нас билеты на завтра. Ты что? В Германии буду лечиться, — уговаривал он нас. — Да, ещё забыл. Я не стал писать заявление. Мне сказали, что если я напишу его, то мне тогда придётся остаться до суда, так как я потерпевший, поэтому я отказался.

 Надо хорошо знать моего сына, чтобы спорить с ним. Вот так бесславно прошло наше расставание с Родиной и близкими нам людьми. Друг Толика впоследствии пролечился. Мы, приехав в Германию, к сожалению, (в силу непредвиденных обстоятельств) обратились к врачу намного позже. Это было, конечно же, непоправимой нашей виной, прежде всего моей виной. Я, как мать, должна была настоять в первую очередь на том, чтобы нас направили с ним к соответствующему специалисту, но с нами везде говорили на немецком языке, который в то время для нас был камнем преткновения. Мы могли объясняться на нём едва-едва. А переводчики были заняты постоянно только тем, что делали переводы с документов и им было не досуг заниматься с нами этим вопросом. Нас футболили и, отчаявшись, мы решили заняться этой проблемой после того, как будем уже на постоянном месте жительства, то есть по истечении срока пребывания в первом и втором лагере.

 Это неблагоприятное стечение всех негативных обстоятельств и сыграло непоправимую роль в дальнейшем. У Толи появились постоянные головные боли. Он уже состоял на учёте у невропатолога, но это почти ничего не меняло. Голова болела так сильно, что приходилось прибегать к анальгетикам, хотя, даже и они ему плохо помогали.

 

 Стихи сын стал писать рано. Как почти каждый третий влюблённый, он доверял свои тайны бумаге. Иногда Толя давал мне их читать, так сказать, на суд. Некоторые из них мне нравились, другие были непонятны. Однажды, это было ещё до отъезда в Германию, сынок мне говорит:
— Мама, моими стихами заинтересовались. К нам на следующей неделе приедут с телевидения, будут брать у меня интервью, и я должен буду прочесть кое-что из своих стихов.
 Я даже потеряла дар речи. Не ожидала, конечно, что так рано, без протеже, заинтересуются творчеством сына. Хотя, неоднократно его стихи уже публиковали в местной газете, но это другое, а это — телевидение! Конечно, я была рада за сына, но и тревожилась. Я не была уверена, что увлечение поэзией у него останется на долгое время. Он, как многие молодые люди, часто увлекался то одним, то другим. Старое увлечение проходило, чтобы смениться на новое. Он давал себе право на ошибку, на эксперимент. Это большое преимущество возраста. Не недостаток. Но иногда приходит тревога. Надолго ли? Серьёзно ли?

 Время показало, что увлечение поэзией переросло в творческую деятельность. Сын становился поэтом. Здесь, в Германии, проходили творческие вечера, посвящённые поэтам серебряного века. Толя наизусть читал стихи Ахматовой, Гумилёва, Цветаевой. Впоследствии, когда уже через год приехала Лена, они с Толей работали журналистами в русскоязычной газете “Leipziger RU”, собирая не только материал, но и работая над выпуском номеров. Наступило время, когда Толя стал читать свои собственные стихи на творческих встречах любителей поэзии. Несколько раз я посещала такие вечера. Толю стали печатать во многих серьёзных издательствах. Вышло три сборника его стихов, а также публикации в журналах.

 Затем сын с Леной закончили Лейпцигский университет, по окончании которого снохе Лене предложили даже преподавательскую деятельность, что случается, конечно, очень редко. Она умничка оказалась у нас! Помимо занятий в институте, Лена посещала ещё художественные курсы. Теперь её работы можно встретить на выставках и даже есть спрос и заказы на её творчество. Молодец! Толя тоже окончил этот же университет, но у сына способности к языкам были похуже. Это ещё зависело от того, что он в школе начал учить французский, а Лена, напротив, изучала немецкий язык со школьной скамьи и брала дополнительные уроки на дому. Совершенствовала его ещё с тех пор, как мы уехали, поэтому ей удалось и курсы, и университет закончить на единицы, то есть она была отличницей. Уже через год после нашего приезда Толику удалось вызвать её из Казахстана. Он, конечно, приложил немало сил и бессонных ночей пережил достаточно. И наконец — всё позади! Впереди много новых планов у них. Я была за них счастлива!

 

  “Если бы любовь была выбором, кто бы стал выбирать такую утончённую боль.”

 Институт окончен, слава Богу! Теперь живи и радуйся! Но случается иногда такое в жизни, чего не ждёшь. Вот и мы не ожидали беды. Прошло несколько лет. Однажды сын мне сказал:
— Мама, нам нужно поговорить.
 Я, конечно же, насторожилась. Что-то предсказывало мне, что разговор будет тяжелым. Хотелось не думать о плохом, однако, всё во мне насторожилось. Так и вышло. Сын признался, что в его жизни существует ещё одна женщина. Что они с Леной решили расстаться, расстаться, как муж и жена. Они не будут жить вместе, но останутся друзьями. Это был удар. Я уже невзлюбила эту женщину, которая вошла в его жизнь, так бесцеремонно разрушив их брак с Леной. Я, как будто знала — эта женщина станет для него роковой. Толя почувствовал моё неприятие и продолжил:
— Мама, поверь, ты полюбишь её! Она очень хорошая. Такая же как Лена.
— Сынок, а как же Леночка? Ты её оторвал от родных, от Родины... И как же любовь? Ведь ты и Лена друг друга любите. Ты ей такую боль причинил...
— Вот об этом я хочу тоже поговорить с тобой. Ты, пожалуйста, мама поддержи её. Я тоже её не оставлю. Мы с ней будем общаться всегда. Я обещаю, но и ты, мама, поддержи и успокой её, насколько это возможно. Мы с ней всегда будем друзьями, но и ты, пожалуйста, общайся, как всегда, с Леной.
— Сынок, этого ты мог бы мне не говорить. 

 Я сама пережила такой удар в жизни, я знаю, что это такое. Бедная девочка, как она справится с этим? Я понимала, что решение сына было уже окончательным и выстраданным. Иначе бы он не решился мне обо всём рассказать. Но, кто эта женщина, которая так бесцеремонно перечеркнула всю его и Леночкину жизнь? Разве могла я смириться с её вторжением? С другой стороны, я понимала, если это случилось, значит что-то уже было у них безвозвратно утеряно. Должна быть какая-то причина, а это уже следствие... “За любовь не судят”. Мы не можем себя поставить на место другого и не потому, что не имеем на это права, а потому, что каждый из нас проживает свою жизнь, отличную от другой, чужой. Сын уже в том возрасте, когда человек понимает и принимает решение самостоятельно. Ему скоро сорок лет. Я ничего не могу за него решать и судить тоже не имею права. И в то же время, за любовь не судят. А если это не любовь, а простое увлечение? Я не могла смириться, принять эту чужую женщину. Как же тяжело всё это сознавать, когда понимаешь, что все твои советы и жизненный опыт не представляют в таких ситуациях для других никакой ценности. Каждый человек должен сам понять, как он желает жить. Принимать ли ему испытания, предложенные судьбой, либо жить, смирившись со своей участью, боясь подняться выше своих жизненных проблем, ситуаций... Мы все рождаемся на свет для того, чтобы познать красоту окружающего мира, наслаждаться пением птиц, глазами любимых нами людей и для простого человеческого счастья! Может правы те, кто не сопротивляется уже случившемуся, а принимает его и идёт по жизни с ним дальше? Что может сказать в данном случае рассудок, когда он спорит с сердцем, не понимая его?

 Все эти мысли, одна за другой, цепляли моё сознание. И, хотя, первые слова, обращённые к сыну, были: ”Толя, сынок, как же так? А как же Лена?”. Я всё-таки не могла осудить его сердцем, даже возмутившись. Я, хотя и приняла сторону снохи, не могла обидеться на сына, тут же поймала себя на том, что в душе уже начинаю искать оправдания его решению. В каждом из нас живут противоречия. “Он одумается, возможно, нужно время... просто наступил у них кризис, как во многих семьях. Они прожили более четырнадцати лет”, — я успокаивала саму себя, боясь поверить в случившееся, хотя, понимала, если сын решился посвятить меня в это, значит всё слишком серьёзно и уже обдумано. Значит назад никак. Или это простое увлечение? Я вспомнила один случай. Однажды, задав вопрос своему родственнику, почему он изменяет своей молодой, красивой, причём, доброй жене, услышала ответ: ”А как же узнать, что в мире нет прекраснее её? Всё познаётся в сравнении”. Вот и поговори с ними, куда уж нам, женщинам их понять? Этих мужчин.

 

  “У расставанья тысяча причин”. 

 Я с этим согласна. Но чаще всего причина одна, когда кто-то, а может и оба — просто разлюбили. Но, иногда бывает и так, что двое расстаются ещё любя друг друга. И это лучше, чем тянуть до такого момента, когда на смену любви приходит ненависть. Нельзя быть вместе, когда вы однажды уже почувствовали, что любимый человек вас раздражает, либо начинает вам лгать, старается скрыть свою нелюбовь. Конечно, это очень тяжело — расставаться, пока тлеет ещё огонёк любви. Но лучше пусть в вашем сердце человек останется болью, чем ненавистью. А она, поверьте, зачастую приходит, потому что чаще всего в таком случае ваши чувства неподвластны разуму. 

 С отцом Толика мы прожили три года и расстались, когда сыну исполнилось всего два годика. Было очень тяжело. Вначале думала сойду с ума! Но, приказала себе пережить. Это нужно пережить как долгую затяжную болезнь, даже если земля уходит из-под ног. Тому, кто уходит, всегда легче. Он хотя бы меняет окружающую обстановку, знакомится с другими людьми. А тому, кто остаётся, всегда труднее. Всё напоминает о потере, всё — боль, сплошная боль! Любая строка из песни или музыка, которые пронзают до того места, где находится память о боли. Да что музыка, когда рядом ребёнок — как уменьшенная копия этого человека. Ребёнок, который спрашивает: 
— А где мой папа? 
Ты бережно прижимаешь его к себе, целуя, не знаешь, что ответить своему (да, отныне, только своему) ребёнку на этот вопрос.

 Я никогда не говорила о Толином отце плохо. Ни сыну, ни окружающим. То, что он оставил нас, не значит, что он плохой. Значит он не мог иначе. А зачем иначе? Если “иначе” — ложь! Жить во лжи? Нет, мы условились по-другому. Мы на год расходимся для того, чтобы понять, сможем ли жить друг без друга. Расстались так, как расстаются навсегда. Он уехал, ничего о нём мы с сыном не знали.
 Ровно через год — телеграмма на переговоры. Мы договорились о встрече. Год он строил БАМ. Как оказалось, там был если не ад, то его преддверие. Холода такие, что к утру одеяло прилипало к стенке вагона, в котором они жили. Еда была, но продукты доставляли с перебоями. Поначалу везде трудно, так же, как и в семье...
 Поехали за сыном в садик. Когда отец взял Толю на руки и поцеловал, ребёнок заплакал и спросил:
— А ты что ли будешь у нас жить?
— А ты меня помнишь, сынок?
 Никогда не забыть мне, как горько ребёнок плакал. Тогда я поняла, что сын ждал его всегда, хотя спрашивал о нём у меня всего лишь пару раз. 
 Мы долго дома разговаривали обо всём и в результате решили вновь испытать судьбу, чего не следовало делать. Помните, есть такая песня:

 Не встречайтесь с первою любовью,
 Пусть она останется такой —
 Острым счастьем, или острой болью,
 Или песней, смолкшей за рекой.

 Не знаю автора слов, но насколько всё верно. Я поняла это, пережив разлуку и попытку вновь быть вместе. Нельзя соединить то, что было однажды разбито. Как я ругала себя потом, когда сын задал опять свой вопрос об отце. Он любил его, как каждый ребёнок любит папу. Но своим детским сознанием он никак не мог понять, почему же отец вновь уходит он нас. В чём мы провинились?
— Я не хочу вас мучать и врать не хочу! Я понял, что не имею права портить вам жизнь, потому что знаю: пить я не брошу, силы воли не хватит, а врать не хочу!

 Было больно, конечно, но зато честно! Он никогда не давал обещаний, если был не уверен в себе, и это качество я в нём ценила. Конечно, горько, обидно, так как была уверена, когда человек чего-либо хочет добиться, он горы сдвинет, но это при условии, если он любит. Да, когда любят, гибнут за любимых, а с другой стороны, я была благодарна за правду, даже катастрофически ему невыгодную. Он снова уходил “в никуда”. Он отпустил нас снова, даже не борясь с собой! Может и правда, “когда любят — отпускают”. Всего год мы прожили вместе, пытаясь спасти наши отношения. Когда он был трезвым — это был человек добрейшей души и гениального ума. Но после нескольких месяцев он затосковал по свободе (как точно опишет состояние людей, “вдохнувших кислорода”, в своём стихотворении сын). Стал приходить выпивши всё чаще и чаще. А выпивший — это был уже совершенно чужой нам человек-незнакомец!

 Настал такой день, когда мы оба поняли: что-то безвозвратно утеряно. Зрелая личность, он всё понимает сам. Да и потом, завязавший алкоголик, это как человек после утрат. В нём что-то ломается. Перекашивается психика. Он мучается сам и мучает других. Конечно, за человека нужно бороться, я это понимала, но лишь в том случае, когда человек не понимает, теряет ориентиры. Но человек умный, понимающий, добровольно выбравший путь “куда кривая выведет” (путь зла), не заслуживает участия в его судьбе. Зачем? Он всё хочет пройти до конца! Добровольно настаивает через собственный опыт на этом пути “в никуда”, зная, что этот путь для него губителен.

 В заявлении о разводе была классическая фраза: “не сошлись характерами”. Когда у ответчика спросили, хочет ли он что-нибудь опровергнуть из моего заявления и прочесть его, он сказал:
— Читать не стану, я ей верю, она неправду не напишет.
 Тогда мне стало ещё больнее от его благородства. Нас развели, когда Толе исполнилось пять лет.

 Однажды в нашу жизнь с сыном вошёл человек, ставший впоследствии ему отцом, а мне мужем. Толику в ту пору было около пяти лет. Этот человек и настоял на нашем разводе с Виктором. Я понимала, что сыну нужна мужская рука. Однажды, собирая сына к первой свекрови на выходные (они часто забирали его), я предупредила Толю:
— Сынок, если будет у тебя дедушка спрашивать про дядю Валеру, — тогда мы с ним ещё не были зарегистрированы, — ты не говори, что он к нам ходит. Хорошо?
— Хорошо, мама! — ответил сын.

 У первого мужа был отчим, который часто выпивал и нередко задавал Толе каверзные вопросы. Когда ребёнок вернулся, я у него спросила, как баба Нина себя чувствует, свою свекровь я очень уважала, а так как у неё было больное сердце, я всегда интересовалась её самочувствием. Затем спросила об отчиме, зная его нездоровую любознательность к моей персоне, решила проверить свою интуицию.
— Да, мама, дедушка спросил!
— А что он спросил, сынок?
— А он спросил: “К вам дяденьки ходят, спят у вас?”
— А ты что ответил?
— А я сказал: “Да, спят! Только дядя Валера не спит!”
 Я чуть не упала!
— Зачем ты сказал такое? Какие дяденьки к нам ходят спать? Ты что наговорил на маму? 

 Ребёнок смотрел на меня невинными, ничего не понимающими глазками. Он ведь хотел как лучше! А я тоже хороша! Зачем, для чего было учить ребёнка врать? Отец создал эту ситуацию, и каждый взрослый человек должен понимать, что жить монашкой я всю жизнь не буду. Во мне заговорила обида. Когда два человека расстаются, в целом виноваты оба. Ведь когда-то давно мы с Толиным отцом, взявшись за руки, пришли к месту, где зажгли очаг, но у нас не хватило житейской мудрости сохранить огонь в этом очаге. Кто же, кроме нас самих, виноват в этом? Хватит себя жалеть! Может пора с другой стороны посмотреть на случившееся? Пора отпустить обиды! Мужчина тоже может переживать, как и женщина. Только ему не пристало жаловаться. У него такая же душа, такие же чувства. Если подумать, у каждого есть что скрывать, есть за что пожалеть. Кто-то умный не зря сказал: “Чем умнее человек и добрее, тем больше добра он предполагает в других”. Нужно только об этом помнить, прежде чем других осуждать. Мы забываем о том, что у каждого есть своя боль и что человек ни при каких обстоятельствах не хочет об этом поведать другим. Это — его боль и он её оберегает. Может потому, что она слишком ему дорога, чтобы делиться ею с другими. Долго жила во мне боль за сына. Нет, ни от того, что мы остались одни! Я никогда и никому эту боль не высказала. Но сегодня наступил тот день, когда я могу её отпустить. В память о сыне я сниму этот камень с наших душ. 

 Однажды, приехав от бабы Нины, Толя дрожащим голосом на мой вопрос:
— Что с тобою происходит? Ты что-то такой грустный приехал? Сынок, что-то случилось?
— Знаешь, мама, меня папа не узнал...
— С чего ты взял? Ты его видел? 
— Да, он пришёл к бабе Нине, я так обрадовался, когда увидел его, кинулся к нему, поздоровался, а он посмотрел на меня, прошёл в зал и лёг спать на диван.
— Ну и что, сынок, может он был вышившим, просто у него где-то в голове замкнуло, вот и не поздоровался. Ты не думай, сынок, он всегда о тебе помнит и любит!
— Нет, он узнал меня! — Стал переубеждать меня сын. В его глазах была такая боль. Это была боль взрослого, всё понимающего человека. С тех пор об отце сын со мною никогда не говорил. Ему было тогда 6 лет.

 Сегодня, с высоты прожитых лет, анализируя свои ошибки и сделав выводы для себя, я хочу сказать молодым людям, которые начинают семейную жизнь, запомните одно: плохо терять, если есть что-то, за что можно бороться в человеке. Не спешите уходить! От добра добра не ищите. Пока есть оно у вас, не спугните его! А вот когда вы чувствуете, что любовь уходит, — не держите её. Удержать лучше то светлое, доброе, что ещё осталось в сердце, а не в руках. Иначе потеряете всё до конца. А самое прискорбное, потеряете уважение к самому себе. Себя надо уважать и даже, если очень больно — отпустите! Дайте свободу вашему любимому. И если он — ваша судьба, верьте, он или она вернётся. Оценит. “А если не вернётся?” — спрашиваете вы. А если не вернётся, значит и жалеть не надо. Значит не стоит о нём жалеть. Это не ваше. Помните, любить нужно не только одну половину, но и себя, так как только из двух половинок можно создать целое.

 Бесконечно благодарна я судьбе за встречу с отцом своего старшего сына! Благодаря этой встрече у нас появился наш сын, а значит она была не напрасной, даже, если наши пути в дальнейшем разошлись.

 Моё повествование о сыне будет неполным, если я не расскажу о его корнях, то есть мне очень хочется сегодня хорошим словом помянуть его бабушку, мою свекровь. Слово “свекровь” даже как-то совсем не подходит к её образу. Это слово вернее определяет какую-то бездушную, грубую натуру, но никак не соответствует доброй, нежной, мудрой и светлой женщине, которая ни разу за всё время нашего с нею общения не дала мне усомниться в её глубокой, даже я бы сказала, интеллигентной порядочности. Она никогда никого не обсуждала, не судила и не ругала. Принимала людей такими, какими их создал Творец. Никогда не слышала я от неё грубых слов или нотаций. Эта добрая голубоглазая, невысокая женщина заменила мне мать. Без нареканий и нотаций, в мягкой форме, с доброй улыбкой она могла подсказать мне, где и как нужно поступить в том или ином случае. Она имела привычку беседовать с братьями нашими меньшими, то есть с собаками и кошками, которые всегда водились в их семье. Это она унаследовала, видимо, с генами (Толина прабабушка по отцу тоже была кошатница). У неё обычно жили по три-четыре кошки. Никогда не забуду забавный случай. Однажды мы с Валерой пришли к ней на день рождения, поздравить её. Зайдя в маленькую комнату, которая являлась одновременно залом и спальней, мы почувствовали удушающий запах какого-то лекарства, впоследствии оказалось, что это был дуст. Вдруг видим такую картину: в валенках, которые были по паре выставлены друг против друга, торчат кошачьи головки, повязанные мужскими носовыми платками. Это зрелище нас так развеселило, что мы долго не могли успокоиться. Нужно было видеть эти милые кошачьи мордочки с их вопрошающими огромными глазами, которые не могли понять, за что их хозяйка туда определила. Оказывается, таким способом Толина прабабушка избавляла их от напавшей на них напасти — блох.  А чтобы они не отравились, начав себя умывать, она их и поместила в валенки. Все четыре животинки поставила в валенки друг против друга, чтобы им не было скучно, так они могли любоваться друг над друга. Если бы в те времена была возможность отправить их на передачу “Видели видео?”, мы бы это сделали. 

 Да, я отвлеклась, вспомнив забавную сцену сорокавосьмилетней давности. Приятно, когда воспоминания вызывают улыбку и хоть на мгновение могут отвлечь от суровой действительности. Моя добрая, мудрая свекровь была справедливым человеком. Однажды у неё спрашиваю:
— Как нужно сушить бельё — выворачивать наизнанку, либо оставлять сушиться лицевой стороной? Вот у нас с девчатами спор получился на работе. — Она, подумав минуту, ответила:
— Нижнее бельё — сорочку ночную, либо трусики, надо сушить лицевой стороной, так как изнаночная сторона прилегает к телу и нельзя, чтобы микробы и пыль соприкасались с телом. А платье, либо рубашки, брюки и так далее нужно сушить на изнаночной стороне для того, чтобы вещи не выгорели на солнце. Я это запомнила на всю жизнь. Она умела всегда очень хорошо всё объяснить и подсказать. Правда, когда у нас с Виктором случались семейные разногласия, она никогда не принимала ничью сторону, даже зная заведомо, кто из нас неправ, не подавала виду. За это я ей тоже благодарна! Она считала, что каждый должен сам решить эти вопросы, чтобы научиться жизни. До последних дней нашего проживания в Казахстане мы с мужем, моим вторым супругом, общались с ней и помогали ей. Когда умер отчим первого мужа, мой супруг, сварщик по специальности, сварил оградку и памятник с надгробием. Помочь ей было некому, и она обратилась тогда к нам. Её сын, отец Толи утонул, ушёл на рыбалку и не вернулся. Так его и не нашли, хотя дважды нанимали аквалангистов, заплатив им большие деньги. Тогда ему исполнилось всего 34 года.

 У свекрови осталась дочь — Витина младшая сестрёнка, которую я, когда мы поженились много лет назад с Витей, водила (уже будучи беременной Толиком) по утрам в садик. Она младше Виктора на 14 лет. Как она любила Толю, это нужно было видеть! Она приезжала к нам каждую субботу, хотя мы с Виктором были уже в разводе. Это не имело значения ни для кого из нас. До последних дней они общались с сыном. Толя вначале по приезде в Германию звонил им с бабушкой, а потом, когда появились компьютеры, они стали общаться ещё чаще. Вначале я только передавала через Толю приветы их семье, но, когда случилась трагедия с сыном, стала звонить Лене. Единственная ниточка, связывающая родство с Толей, моим родным сыночком, это — Леночка. И уже за это я её люблю. Ведь сынок так похож на неё, как говорится, “пошёл в породу”. Моя добрая и мудрая свекровь умерла через десять лет после нашего приезда на новую родину, пережив ту же трагедию, которую пришлось пережить мне. Только тот может понять, что значит хоронить детей, кто это пережил. Хотя, эти слова совершенно не могут обозначить глубину этой трагедии. Это невозможно пережить! Эта боль, которую невозможно обозначить никакими словами, и ты её каждый день проживаешь вновь и вновь, и она никогда не утихнет, пока ещё жива мать!

 Отец Толика утонул на рыбалке, не дожив до тридцати пяти... В это время мы с ним уже много лет были в разводе, но, несмотря на это, я очень близко приняла его уход. Однажды я увидела вещий сон: Я еду в переполненном людьми автобусе. Рядом со мной стоит женщина, которая спрашивает у меня: “Вы выходите?” Так как мне некуда отодвинуться, я понимаю, что нужно сойти, чтобы она смогла выйти и мы обе оказались вне автобуса. Она берёт меня за локоть и произносит такую речь: “Наша старшая подготовила запрос, а мне через восемнадцать человек нужно его отправить по вашему адресу. Запомните! Через восемнадцать человек вы его отдадите!” Сказав эту фразу, она быстро удаляется. Я запрыгиваю в автобус и еду дальше. Этот сон мне показался очень странным и даже каким-то значимым и жутким. Утром я долго размышляла над этим сном, а так как у нас очень часто болел Виталя, у меня сердце замерло от страха и тревоги именно за него. Этот сон я рассказала соседке-бабушке. Она выслушала меня и очень долго молчала. Наконец внимательно глядя мне в глаза, сказала: “Это плохой сон. Тебе нужно сходить в церковь и за здравие поставить своим мужчинам (то есть мужу и сыновьям) по свечке и просить батюшку помолиться за их здоровье!” Я, конечно же, всё исполнила, следуя её совету. Долго я ещё раздумывала, помня хорошо слова этой женщины из сна. Со временем успокоилась. Прошло полгода или даже чуть больше и вдруг мне снова снится продолжение того сна. Я вижу вновь себя на остановке. Автобус подъезжает, и я с ужасом вижу, как из его открывающихся дверей выходит... та же самая пожилая женщина, которую я тут же узнала! Да, это была она, та самая, хотя, черты её лица за это время стёрлись из памяти, но тут я, её увидев, вновь узнала! Это именно она! Как будто не было этого времени, которое вытеснило её из памяти. Но, оказывается, в нас остаётся всё! Только непонятно на каких задворках или в каких уголках нашей души или памяти оно цепко держится. Опять я на той остановке и вновь вижу женщину эту же, которая направляется ко мне! Ужас охватывает всё моё нутро, как будто я понимаю, что эта встреча несёт для меня что-то страшное... Я хочу бежать от неё, но не могу сдвинуться с места. Ноги как будто приросли к нему. Женщина берёт меня за руку и говорит: ”Вы помните, я вас предупреждала, что вы получите запрос? Ну вот, время вашей очереди наступило. Вы только должны подписаться”. Она отдаёт мне папку с документами для росписи. В ней много листов и на каждом треугольные печати. Я просыпаюсь вся в поту, как будто на меня вылили ведро воды, и, уже открыв глаза, понимаю, что это сон, всего лишь сон. Я вся дрожу, хотя, мне уже некого и нечего бояться, продолжаю твердить уже наяву: ”Нет, не надо мне, не надо!”

 К вечеру этого же дня я узнала, что утонул Толин отец. Две недели искали его водолазы, но нашли лишь лодку с транзистором возле деревни, которая находится в нескольких десятках километров от Семипалатинска. Иртыш забрал его... Мне было тяжело и горько может быть оттого, что и свою вину, в какой-то мере, я чувствовала. Кто знает, если бы мы жили вместе, пошёл бы он именно в этот день на эту рыбалку? Я думаю, об этом станет известно позже, когда наступит момент путешествия души по мирозданию. Куда, в какие неведомые дали этих параллельных миров попадают они — наши души после того, как оставляют наше тело, никто не знает! Эта тайна нам, простым смертным, неподвластна, пока мы в этом мире, так же как неподвластна тайна рождения наших душ.

 Так как мы с младшим сыном ежедневно гуляли во дворе (ему в то время было три годика), я вновь встретилась с бабушкой, которой поведала о своём сне. На мой вопрос о том, как же такой сон мне приснился, я ведь давно уже в разводе с отцом Толика, а мне снится дважды этот сон, бабушка мне ответила вопросом на вопрос: ”А ты разве не знаешь, что кровь людская не водица? А у тебя его кровинка растёт”. В этом и есть глубина непостижимой божьей премудрости. Высшая реальность, находящаяся за пределами звука и времени. Возможно... мы ничего не знаем. 

 

 Однажды у нас в гостях была мама с моей бабушкой, которой на тот момент было уже восемьдесят три года. Виталя, которому шёл уже четвёртый год, увязался со своим дружком проводить их, благо, остановка была у нас под окнами дома. Услышав немецкую речь от бабушек (обычно, когда они были вдвоём, они говорили на немецком), Виталя, то есть родной внук, хватает с земли первую хворостину и начинает ею бить обеих женщин по ногам. Дружок с удивлением одёргивает внука:
— Ты что? Бабушек нельзя обижать!
— А это немцы, ты что не слышишь, они по-немецки разговаривают! Их надо бить! Бить! — вот так он ответил другу...
 Толик, узнав обо всём, стал ругать, совестить Виталю. Тогда я Толе рассказала случай из его “молодой” жизни. Ему в то время было тоже столько лет, как Виталику. Он у меня спрашивает:
— Мама, а почему тебя наши во время войны не убили?
 Я была в ступоре от его вопроса.
— Сынок, ты что такое говоришь? Почему это они меня должны были убить?
— Ну наши солдаты во время войны ведь всех немцев поубивали, а тебя и Валюшу не убили, почему? (Валюшей он называл свою бабушку).
 Не зная, с чего начать объяснение ребёнку, сказала, что мы — “другие немцы”. При этом, чувствуя, что ему совсем не нравится быть сыном немки, начала оправдываться:
— Во-первых, меня ещё тогда не было, сынок! Я родилась спустя шесть лет после войны.
 Мне было даже как-то обидно, что мой ребёнок так запросто, “по-предательски” что ли, задаёт мне эти вопросы, даже не переживая, что меня могли бы “наши” убить. Вот такие “идейные” ребята у меня были в детстве их сопливом. Два “Павлика Морозовых”. Я рассказала Толе об этом случае, мы вместе с ним посмеялись.

 Ребёнок всегда ведёт себя так, как он чувствует. Он не может ещё отличить добро и зло. Дети всегда поступают как любят. В них нет фальши. За это мы их любим. И, конечно же, ни о каких обидах речи быть не может. Мы, родители, прощаем своим детям даже проступки, потому что прежде всего это не их, а наша вина в этих проступках. Мы их воспитали, значит мы в ответе за их будущее. За их удачи и неудачи. “Что посеешь”, как говорится.

 Вспоминаю, как Толя поступил в педагогический. Когда сынок окончил школу, я у него спросила:
— Сынок, куда теперь? Что дальше будешь делать?
— Пока, мама, не знаю. Пока не определился!
 Я не наставала. Никогда в отношении учёбы у нас не было такого, чтобы его нужно было подтолкнуть, поругать или заставить сесть за уроки. Я была спокойна за него всегда. С детства он был ответственным. Сам знает, сам решит! Единственное, что меня тревожило — его чтение по ночам. Иногда до утра. Этим он пошёл в отца, который буквально “проглатывал” книги и всегда по ночам, днём нужно было работать. Однажды я увидела у Толи в руках библию. Вначале удивилась, но, подумав, решила, что это даже хорошо. Библия плохому не учит! Через некоторое время сын признаётся:
— Мама, я хочу покреститься. 
 Тут, конечно, я уже задумалась. Если сын принял такое решение — это серьёзно. Толя покрестился в русской православной церкви, которая находится у нас в Семипалатинске. К окончанию школы, то есть, когда уже аттестат был на руках, он мне признаётся:
— Мама, в этом году я, наверное, поступать не буду. Надо подготовиться. Я, наверное, буду поступать в духовную семинарию, а там большой конкурс. У нас их всего две в России. Я удивилась:
— Сынок, это твоя жизнь, твой выбор, но почему в духовную семинарию? Ты должен знать, что жизнь священника очень ограничена. Они её посвящают Богу, подумай, это так серьёзно! Почему ты выбрал этот нелёгкий путь по жизни? Ты должен прежде знать ещё и то, что они не имеют права жить для себя — иметь семью, детей! Это так серьёзно...
— Мама, я всё понимаю. Я много думал и понял: у меня есть что сказать людям! Я хочу, чтобы не было на земле войн, чтобы у каждого была еда, одежда и кров. Чтобы люди не плакали! Посмотри вокруг! 
 В его глазах горел такой огонь в этот момент, что я поняла: это не сиюминутное, а выстраданное, продуманное решение и я не имею права его переубеждать. Через некоторое время Толя стал пропадать в русской церкви, то есть стал чаще посещать её. Познакомился там с ребятами, такими же верующими. Наступил день, когда Толя стал нас убеждать покрестить Виталика — младшего брата, что мы, конечно, исполнили. Отныне у моих детей имеется “Свидетельство о крещении”.

 Однажды сынок сказал:
— Мама, мы с ребятами на несколько дней поедем в Алма-Ату, мы будем там жить при церкви, исполнять работу, какую дадут. Для того, чтобы понять, сможем ли мы на всю жизнь посвятить себя служению Богу. Одно дело — ходить в церковь, другое — жить, отрекшись от внешнего мира. 
 Через некоторое время чувствую в нём перемену какую-то. Он замкнулся. В душу не лезу, сам расскажет. Ему нужно время. Я знаю своего ребёнка. Однажды, не выдержав, спрашиваю осторожно:
— Сынок, по-моему, ты стал реже ходить в церковь.
Немного помолчав, Толя ответил:
— Я, мама, не буду поступать в семинарию.
— А что случилось? Почему ты передумал?
— Мама, пожалуйста, ни о чём не спрашивай. Я даже не знаю, смогу ли я тебе когда-то рассказать. В общем, я понял, там нужно смирение, даже если ты видишь несправедливость и ложь. А у меня этого качества нет. Бог должен быть в душе! Его не надо искать нигде, он в нас самих!
 Я не расстроилась, наоборот! Это лучше, чем если бы это пришлось сделать позже, когда уже понимание приходит через много лет. Уж лучше так! Это решение пришло уже после того, как они с ребятами вернулись из Алма-Аты.

 Желание стать священником по неизвестным мне причинам у сына прошло, уступив место другой мечте. Отныне сын стал работать, а в свободное время так же, хотя реже, ходил в церковь. Вскоре, когда наступила пора приёма экзаменов в институты, стал готовиться к поступлению. Однажды утром сын надел белую рубашку, джинсы и сказал:
— Мама, я иду сдавать первый экзамен!
— Сынок, а всё-таки, куда ты поступать решил?
— Мама, сколько бы ты ни спрашивала, я говорить не буду. Ты будешь расстраиваться, переживать. Я видел уже, что творится возле институтов, столько родителей там, как будто на войну провожают. Зачем? Если поступлю, значить узнаешь. А если нет, зачем будешь напрасно переживать? Всё, не переживай и ни о чём не думай! К чёрту меня!
— К чёрту! — повторила я, а про себя вспомнила, как мой ребёнок когда-то пошёл устраиваться в нулевой класс самостоятельно и на глазах навернулись слёзы. 

 Всегда сам! Мне было жалко сына, а с другой стороны, я была горда за него. Он вырос самостоятельным, хотя, в душе он был совершенно ребёнок. В то, что он поступит я очень сомневалась. Это не секрет, что уже с давних пор в институтах брали взятки — у кого деньгами, у кого — баранами. Моему сыну дать “на лапу” денег и баранов не было, а значит и надежды на его поступление были равны нулю. Другое дело, если бы у сына аттестат был из одних пятёрок, ещё бы был шанс. В общем, я думаю у сына в мыслях было то же самое. Он шёл поступать, конечно, с надеждой, но, по мере приближения экзаменов, видя и слыша, какой ажиотаж творился вокруг институтов, его надежда таяла. Всё-таки, наступил однажды день, когда мой сын не без гордости сказал:
— Ну что, можете меня поздравить! Отныне я принадлежу к студентам Семипалатинского педагогического института! Я всех люб-лю-у-у-у!
 Мы были счастливы вместе с сыном!

 В институте Толя обрёл друга, с которым они долгое время дружили. Однажды, вернувшись с работы домой, я услышала новые записи В. Высоцкого. Я вошла в комнату к сыну и поразилась! Невысокий молодой человек играл на гитаре и пел “один в один” голосом В. Высоцкого. В те времена многие подражали ему, но тут не было ничего подобного. У человека был “его” голос, то есть голос Володи Высоцкого. Потом я узнала, что Виктора (так звали друга Толи) приглашали к себе на праздничные мероприятия, появившиеся, как грибы после дождя, новые русские. Желая, чтобы Виктор поражал публику, они предлагали ему немалые деньги за вечер исполнения песен Высоцкого. К чести Толиного друга, хочу сказать, он — молодец, такие деньги его не прельщали, он считал, что это бесславно, зарабатывать таким образом. Хотя, Толя рассказывал, что Витя с мамой и братом очень нуждались в деньгах в то время. Мама его работала в то время на стройке, “тянула” ребят сама, без помощи. Что там было с отцом ребят, Толя не спрашивал. Часто Витя приезжал к нам и Толя часто уезжал с Витей, и они готовились к занятиям. Потом пути их разошлись. Мы уехали в Германию, Толя институт не закончил, но продолжал учиться, поступив в университет в Лейпциге. С Виктором они общались по компьютеру. Виктор женился, и они с женой живут где-то на севере. Он сейчас директор школы, жена тоже педагог. Виктор тоже увлекался поэзией и печатался так же, как и Толя. 

 Когда сынок окончил университет в Лейпциге, сразу работу найти не смог. Леночка закончила университет с отличием, ей предложили работу в этом же университете в качестве педагога. Позже они жили с Толей раздельно, но всегда общались. Если сын что-либо готовил на обед, звал Лену, так как знал, что её день перегружен. Так же и Лена приглашала Толю к себе, они всегда поддерживали друг друга, были близки духовно. Я была, конечно, спокойна за сына. Несмотря на развод, они не оставили друг друга, Лена приходила к нам на праздники с Толей, на дни рождения.

 Однажды, незадолго перед тем, как случилась трагедия с сыном, он у меня спросил:
— Мама, ты умеешь разгадывать сны?
— Разгадывать не умею, но иногда по сну могу что-либо сказать, знаю значение сказуемых, либо значение существительных. А почему ты спрашиваешь?
— Да мне какой-то неприятный сон приснился.
— Сынок, мне свекровь, то есть твоя бабушка говорила, что чтобы плохой или неприятный сон не исполнился, нужно утром встать лицом к окну, помолиться и, смотря в небо, сказать: ”Куда ночь, туда и сон”. Просто нужно его отпустить, никому не рассказывая.
 Толю этот ответ не удовлетворил. Видимо, слишком сон был тяжёлый или неприятный. Он спросил вновь:
— А к чему во сне все зубы выпадают?
— Сынок, зачем ты рассказываешь? Это что, тебе такой сон приснился?
— Да, мама, мне снился сон, как будто я смотрюсь в зеркало, у меня полный рот крови, я её выплюнул, а во рту нет ни одного зуба.
— Сыночка, а тебе больно было?
— Да нет, не больно...
— Знаешь, Толя, я тебе скажу так. Не задумывайся над этим сном. Что-то же должно сниться нам, вот и приснилось, — сказала я ему, стараясь скрыть тревогу в голосе, но сама, конечно, очень расстроилась.

 Я знаю, что, когда во сне “выпадают зубы”, это очень плохо. Конечно же, я тут же помолилась “Отче наш”. Но, видимо, то, что мы читаем на земле, написано нам уже на небесах. “Сон в руку”, так говорят в народе, когда сон исполняется. Такой же сон в руку приснился мне, и не один, а снова два. Как в случае с Толиным отцом. Только это были два совершенно разных сна. В первом сне, который мне приснился почти за полгода до случившегося, я видела ночь и прямую, едва освещаемую луной улицу. Улица была обозначена многочисленными лужами, которые образовались после длительного или очень сильного дождя, так как земля не смогла впитать в себя всю воду. Жуткая тишина чёрного ночного города и вдруг, я вижу, далеко впереди идёт мужчина-карлик. Он идёт, переваливаясь с ноги на ногу и при этом очень быстро. Я не вижу его лица, так как темно и причём идёт он по направлению от меня впереди. Своим сознанием чувствую, что это Толя. Почему я в этом человеке его чувствую, не могу даже ответить самой себе, но я чувствую, что это он! Я начинаю его звать, он не слышит. Я бегу за ним и тут я вижу, он от меня убегает. Я не могу его догнать, хотя, уже чувствую, что он устал и расстояние между нами сокращается. Вдруг я его теряю, но чувствую его прерывистое дыхание. Я сажусь на корточки и наощупь начинаю его искать у заборов, которые по обе стороны дороги примыкают к чёрным многоэтажным домам. Я нахожу его, своего сына, лежащим у забора справа. Руками, как слепая, натыкаюсь, ощупываю его и тормошу: ”Вставай, сынок, вставай, ты ведь простынешь, ты в луже лежишь! Вставай!” — умоляю я его снова и снова. У меня страх и одновременно какое-то отторжение этого карлика. Я просыпаюсь, конечно, это был такой неприятный сон, который хотелось побыстрее забыть и никогда не вспоминать. Я помолилась, как меня учила моя добрая свекровь, послала свой сон вслед за ночью.
О таких снах в народе говорят, “Вещий сон”. 

 А насколько вещим может быть сон кто-нибудь хочет убедиться? Кажется, это бред? Кто-то, возможно, покрутит у виска, кто-то из вежливости к женщине может прочесть, как ему покажется “галиматью”. Я же хочу сказать: ”Хотите верьте, хотите нет!” Право каждого на выбор. Могу лишь сказать в своё оправдание: перед лицом смерти не лгут. Это был самый страшный сон, который мне показал и доказал неопровержимость самого понятия “Вещий”. Он действительно поведал мне будущую трагедию случившегося с моим сыном! 

 До трагедии было уже совсем близко. И вновь я вижу сон. Я нахожусь в огромном зале, заполненном людьми. Мужчины в чёрных фраках, женщины в длинных чёрных платьях в пол. Вдруг, среди незнакомых, чужих лиц я вижу лицо своего младшего сына Виталия, улыбающегося при встрече с моим взглядом. “Как он красив, — думаю я про себя. — Высокий, молодой!” Все почему-то стоят полукругом и общаются шепотом между собой. Вдруг толпа людей начинает сдвигаться и в образовавшемся полукруге я вижу своего второго сына Толика. Он почему-то в одних плавках и настолько пьяный, что его бросает от одного человека в толпе к другому. Мне страшно, очень страшно видеть его в этом состоянии и очень стыдно... В довершение я вижу, как он, соединив кисти рук, как нищий у церкви для подаяния, обходит толпу людей по кругу, с дурашливым видом обращается к собравшимся: ”Дайте, пожалуйста, копеечку”. Я сгораю со стыда и в отчаянии обращаюсь к нему мысленно: ”Сынок, не надо! Что с тобой? Где твоя одежда? Пожалуйста, не надо просить деньги! Иди, оденься, пожалуйста!” Но сын меня не слышит или не хочет слышать. Обходит всех с напускным дурачеством, проявляя все признаки юродивого. Я это понимаю только тогда, когда вижу его взгляд, когда он приближается ко мне. Его грустные глаза и взгляд, пронзающий меня всю, говорят мне об этом. Я в отчаянии ищу поддержку взглядом у Виталика в надежде, что он сможет помочь разрядить обстановку. Но сын улыбается. Я в отчаянии. Неужели они не понимают, что это стыдно?
 Просыпаюсь от ужаса, всю меня охватившего, с трясущимися руками, больной головой, которая ещё чуть-чуть и взорвётся. Конечно, я эти сны никому не рассказывала, помня наставления свекрови и в очередной раз надеясь, что они не исполнятся, опять прошу: ”Куда ночь, туда и сон”. Однако, всё время после этого сна я жила с предчувствием беды, как прежде, не находя себе места. И она пришла...

 

 В жизни можно вернуть всё, кроме времени и смерти. Время необратимо, но человечество его научилось “реабилитировать” в книгах, песнях, стихах, кино. Его видно отражением наших потерь — на лицах, в грустных выцветших глазах, седых волосах. А смерть — лишь миг нашего перехода в неведомый нам мир. Мы её не видим, ни тогда, когда она пришла за нами, ни тогда, когда мы с нею уходим. Никто и никогда из того мира ещё не возвращался, чтобы поведать человечеству, пока ещё живущему не поверхности земли о том, о чём каждый из нас в душе надеется, что смерти нет! Наши души живы! Мы не напрасно пришли в этот мир! Иначе зачем всё с нами было? Если верить, то по вере будет дано! Так говорится в Библии. Но в нас живут сомнения. Нам почему-то не совсем и не всем верится в то, о чём написано в Библии, хотя, в доказательство Бог отдал нам, глупым детям, Сына своего на растерзание. Может быть оттого живёт в нас неверие, что мы просто не умеем любить ближнего? Посмотрите, сколько войн вокруг, сколько детей и взрослых гибнет от них, а сколько гибнут от нехватки воды, от болезней? У кого-то нет крова, а кто-то владеет замками. Кому-то, чтобы спасти жизнь достаточно пол-литра воды выпить, но он умирает от жажды, а кто-то владеет целыми озёрами. Разве мы не все пришли в этот мир одинаковыми? Где любовь к ближнему мы потеряли?

 В одном из своих стихотворений (это одно из первых) сын пишет о мальчике, о голодном ребёнке, который смотрит в витрины магазинов, на которых красуется для рекламы еда. Он может лишь смотреть глазами, он может лишь мечтать о ней, а мама спит в пьяном угаре и даже, если проснётся, он ничего от неё не получит, кроме ремня, потому что в доме всё, скорее всего, уже пропито. Мама в запое, а женщина, которая на углу торгует пирожками, ему не откажет, но ему уже стыдно просить, лезть в глаза. Хотя, он знает, что так оно и будет, он не впервые получал от неё поддержку. У неё доброе сердце и, хотя, он ещё очень мал, но он уже знает, что такое стыд. Ему, возможно, чуть больше трёх лет (считать он научен до трёх). Есть ещё добрый человек в его жизни — соседка, которая едет на юг. Едет или только собралась ехать, неизвестно, но ему ясно одно — женщине сейчас не до него. Она занята своими делами, предстоящей поездкой, либо она уже в поезде. Ребёнок это понимает, такие дети рано взрослеют.
 

 Мальчик вышел на улицу, он не ел три дня.
 Возможно, больше, чем три, но считать он научен до трёх.
 Мама в запое и, если что даст, то ремня.
 Соседка, кормившая супом — на юге. Горох

 Из жестянки, подобранной рядом с бачком,
 По виду не свеж, тем не менее — это еда,
 Поделен на равных с окрестным одним дурачком:
 Мессией, спустившимся с неба сюда для суда.

 У женщины, что на углу продаёт пироги,
 Есть доброе сердце, но хватит его лишь на раз.
 Они не друзья и, покуда ещё не враги,
 Но лучше уйти от беды с намозоленных глаз.

 Витрина напротив богаче, чем праздничный стол,
 И можно смотреть за бесплатно, но трогать нельзя,
 Как можно смотреть, но не трогать под чей-то подол,
 Бубня: "Нам не надо", но ногти при этом грызя.

 Он знает, что лишний — его научили так знать;
 Но мама бывает добра, и, к тому же, есть друг —
 Мессия, спустившийся с неба сюда для суда.
 Ещё есть соседка, которая едет на юг.


 Это стихотворение сын написал после того, как однажды зимой привёл в дом с улицы насквозь продрогшего мальчика, которого, по совпадению звали, как и сына Толей. Ребёнку на вид было годика три, но, когда он стал с нами говорить — оказалось ему уже четыре с половиной года. Нас поразило, как выглядел это ребёнок. Зима. А зимы в Казахстане очень холодные! На ребёнке надето явно с чужого плеча пальтецо, совершенно на голое тело. Кроме трусиков на нём ничего не было. На босые, грязные ножки надеты рванные сапожки, которым давно пора быть на помойке. Мы были в шоке. Помыла ему ручки и сразу усадила за стол. Невозможно было не понять, как голоден был ребёнок, хотя, старались не смотреть на него, чтобы не смущать.
 Затем, вымыв ему ножки, я отыскала среди старых мальчуковых вещиц, отложенных на тряпки для хозяйства, самые маленькие колготки, которые, к счастью, ещё сохранились, они оказались безразмерными и оказались ему как раз. Фланелевая рубашка, ранее с Виталиного плеча, ему была почти в пору, только немного рукава закатала. Слава богу, хоть что-то надели на ребёнка. Я его спросила:
— Что же ты совсем голый ходишь, зима же! У тебя нет одежды? С кем ты живёшь?
— Свитер не нашёл, а мамка спит со своим хахалем, а я по-быстрому из дома убежал! Надо им бычков насобирать, всё равно отправят, когда проснутся!
 Мы с мужем опешили. Ну что тут скажешь? Сленг мальчика говорил о многом. (Для людей некурящих, поясню. Бычки, это недокуренные сигареты, то есть окурки. Ну а кто такой “хахаль”, я думаю, знает каждый.)
 Ребёнок отогрелся, покушал. Толя пообщался с ним и затем, когда ребёнок ушёл, спросил:
— Как ты думаешь, он ещё к нам придёт?
— Думаю, да. Человек возвращается всегда туда, где ему было хорошо. Я думаю, он у нас отогрелся не только от холода, но и душой. Тем более, что живут они в двухэтажке рядом с нашим домом, как стало известно. 

 Толику-гостю муж дал несколько сигарет “Прима”, чтобы ребёнку не пришлось подбирать заразу по подъездам. На следующий день перед обедом слышу стук в дверь. Открываю. Вчерашний гость! Маленький Толя вошёл к нам так, как будто он был членом нашей семьи. Он, не стесняясь, сказал сразу:
— Хочу жрать! У вас есть что-нибудь?
— Конечно, мы тебя ждём, мы ведь тебя приглашали, так что ты можешь всегда к нам приходить, когда голоден! Только давай договоримся, слово “жрать” больше говорить не надо, вместо него говори “поесть” или “покушать”. Хорошо?
— Хорошо!
 Когда Толя уходил, он спросил:
— А сигареты у вас есть?
— Сигареты у дяди Валеры, он их с собой забрал на работу. Что, мама снова тебя заставила собирать окурки?
— Да нет, у неё сегодня есть! Хахаль принёс! Это я для себя!
 Я думала, что ослышалась.
— Ты что, куришь, что ли?
— Да, курю! И Наташка, моя сестра, курит!
— А давно ты куришь?
 Он мне показал два пальца.
— Я же мужик! — с гордостью закончил он.
 Я понимала, что с двух лет ребёнок курить не мог, но что он брал сигареты в рот давно, я допускала. 
— А сколько лет Наташе? - спросила я.
— Она такая как я! Только ей уже скоро пять!
— А ты вчера говорил, что у тебя только братик есть старший, а про Наташу ничего не говорил.
— Да она с нами не живёт! Она с мамкиной сестрой живёт. Мы к ним часто ходим. Только уже давно не были.
— А что так?
— Да, эта Наташкина мамка напилась и на мать наболтала, что мать у неё деньги украла! Сами всегда к нам ходили... и драться кинулись, — добавил ребёнок в раздумье.
— Ну ничего! Ты не переживай! Они помирятся, опять будешь с Наташей вместе играть! Только давай с тобой договоримся. Смотри, какой ты маленький ростом. А знаешь почему? Потому что куришь.
— Да я не маленький, я ещё вырасту. Ты что думаешь, навсегда я такой останусь? Вон у меня брат — вырос! А он курит тоже! — Победно закончил ребёнок наш диалог. Что же делать, как объяснить ему, что курить с этих пор вредно, нужно обязательно бросать эту привычку. И я вспомнила, что нужно сделать.
— Знаешь, Толик, давай с тобой договоримся. Если ты бросишь курить, я тебе сделаю подарок! Но ты меня не обманывай, потому что я сразу же об этом узнаю!
— А как ты узнаешь, я же с тобой не живу? — хитро сощурившись сказал он.
— Да, не живёшь, но у меня есть подзорная труба, в которой я всё вижу. Где бы ты не был, стоит мне в неё только посмотреть, я в любом месте смогу тебя увидеть и сразу узнать, чем ты занят.
— И даже на луне? — недоверчиво спросил Толя.
— Ну до луны долететь надо, — закончила я наш диалог.
— Да мне ничё ни стоит! Я уже бросал курить, несколько раз даже! — с победным выражением лица поведал он мне свою тайну.

 Почему я вспомнила об этом ребёнке сегодня? Наверное, потому что Толя его тогда привёл в наш дом, даже не подозревая, что этот мальчик станет главным героем его первого серьёзного и проблемного стихотворения. Вам, наверное, хочется узнать о судьбе ребёнка? Да и сама я хочу поведать о том, что мне известно. Мальчик ещё долго ходил к нам, покушав, он просил что-нибудь дать с собой — для мамы. Мы не отказывали. Часто приходил с просьбами, то спичек надо, то хлеба, то сахара с заваркой. Однажды он привёл к нам свою маму. Симпатичная моложавая женщина, но следы неправильного образа жизни уже оставили свой след на её одутловатом лице. Она с порога, заплетающимся языком, попросила у меня плитку, так как газа у них не было (не помню, почему, врать не буду). Она благодарила за сына и за поддержку. Рассказала, что старший сын живёт в интернате, доучивается в средней школе, что в жизни ей не повезло. Мужа посадили, а она стала выпивать с горя. Я её так же покормила, но попросила, чтобы она больше не приходила, так как я не могу быть ей подружкой, а кормиться далее она должна сама. Бросить пить и найти какую-нибудь работу. У неё был большой долг по квартплате, и они держались на “честном слове” и жили в страхе быть в любой день выселенными за долги. Толик, узнав, что мы собираемся уезжать в Германию, плакал и просился с нами, чего мы, по понятным причинам, сделать не могли. Потом внезапно они исчезли с нашего поля зрения. Толя — сынок, правда, однажды сказал, что видел его. Он был с девочкой постарше Толи, видимо, с сестрёнкой. Но они его не видели, а он их не окликнул — торопился по делам. Сейчас, по всем подсчётам, ему уже где-то двадцать шесть лет. Интересно, вспоминает ли он нас? Как сложилась его жизнь?

 Про подзорную трубу — это тоже из Толиного детства. Тогда мне пришлось включить всю мою фантазию. Однажды воспитательница мне пожаловалась, что они с нянечкой искали Толю полдня, оббегав полгорода. Хотели заявить в милицию об исчезновении ребёнка, но его выдал друг, который указал на место, где находился сынок. А место “схрона” ребёнок устроил в густой кроне ветвей и листьев огромного старого дерева, растущего у детского сада. Удобно там устроившись, он наблюдал за агонией воспитательниц, а в последствии, примкнувшего к поискам, всего персонала детского сада. Причиной, по которой Толик устроил это происшествие явилась... манная каша, которую ребёнок не мог есть, да плюс воспитательница, которая накануне грозилась тем, кто не будет есть, “вылить за шиворот” горячую кашу и пока не придут родители, поставить виновника в угол.

 

 Буквально в один из последних дней перед трагедией сынок спросил:
— Мама, как ты смотришь на то, что я перееду жить в Берлин? Тут для меня нет перспективы. Берлин — это другие возможности, тут даже невозможно сравнивать, это как другая планета. И потом, невозможно быть непонятым художником всю жизнь.

 До этого у нас был подобный разговор, но я даже не могла этого слышать. Я не представляла себе Толю, живущим вдалеке от нас. Толю, неприспособленного к жизни, в том смысле, что сынок, что уж скрывать, совершенно по хозяйственной части был беспомощным. Он без мужа или без помощи брата не мог собрать мебель, купить что-либо стоящее для дома. Если у него что-то случалось, чаще всего на кухне с канализационной системой, либо с электроприборами, он звонил. Я, конечно же, зная эту слабую сторону сына переживала: как он будет сам? Без нашей помощи? Какое-то время проходило, вроде всё успокаивалось, всё продолжалось по-прежнему. Однако, в пятницу (накануне 11 сентября) он мне вечером позвонил и твёрдо, не предполагавшим возражений голосом, сказал:
— Я с другом был в Arbeitsamte, насчёт переезда спрашивал. Короче, мне бератор сказал, что переезд мне оплатят, а квартиру я смотрел, “однушку” найти очень тяжело, а двухкомнатную, скорее всего, не оплатят, так как они в Берлине дорогие. Пока эти дни буду искать и, наверное, потихоньку собираться. С работой проблемы нет. Пока не скажу — где, но уже мне обещали место. Ты же знаешь, я заранее не люблю говорить, чтобы не сглазить.

 Да, конечно, я знала. Так же Толя поступал в институт, так же женился! Всё, когда уже точно ему известно, становилось известно нам. Я вновь принялась было “канючить”, то есть уговаривать, но в этот раз Толя был полон решимости, и я замолчала, видя, что смысла больше нет сопротивляться. Ну что же, когда-то это должно было случиться. Детей нужно отпускать от себя, я это всегда знала. В воскресенье мы с ним поговорили, он мне рассказал, что был у Лены в гостях на новой квартире, поздравил её с переездом, а также был у Витали, видел третьего племянника, которому уже исполнился месяц с “капелькой”. 
— У Витали здорово получается, как в сказке! “Было у отца три сына!” — с гордостью за брата сообщил он мне.
 В конце нашего разговора сын сказал:
— Ну что ещё? Я люблю тебя, мама!
 Я ему в ответ:
— Я тоже люблю тебя, сынок. Мы все тебя любим!

 Это был наш последний разговор. Если бы кто-то из нас мог знать при нашем “пока”, какая нам разлука назначена судьбой. На миг или навсегда? После нашего последнего “пока” до самого донышка сердца дошли слова: ”И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг!”, или:“Кто может знать при слове “расставанье”, какая нам разлука предстоит...”


 Всё суета. Ненужность дел и слов
 Пронизывает мир до основанья.
 Благое оборачивалось злом,
 Кричало на углах: ”Я есть добро!”
 Искало для себя иных названий
 И ударяло мудрецам в ребро...
 Не спрашивай себя, судьбы какой
 Достойно избирать для человека:
 Тщеславие и скорбь — болезни века —
 Их избегай. Ищи в себе покой.


 С какими мудрыми мыслями обращается молодой поэт к человечеству! 

Нужно избегать тщеславия, скорби...

Искать в себе покой...

 А ведь не получается. Когда нам плохо, мы скорбим. Иначе никак... Разве может мать, потерявшая сына, не скорбеть?
 Ты прости меня, сынок, конечно же, я не потеряла тебя, ты во мне живёшь и будешь всегда во мне жить, просто иногда бывает так подступит к горлу...
 Но ты не печалься, сын мой, я знаю: скоро день нашей встречи настанет и поплывём мы с тобою рядышком в синем небе белыми облачками — счастливые, забывшиеся. Все страдания пережившие!

                Дай-то Бог! Дай-то Бог!

                Дай-то Бог!

 

  “А напоследок я скажу...”

 Каждый из нас барахтается в уроках жизни, которые нам даны для того, чтобы мы научились принимать окружающих такими, какими они созданы Создателем. Пока мы этого не поймём, мы будем барахтаться, подобно той лягушке в кувшине. Не принимая других такими, какие они есть, мы разрушаем себя. И даже понимая это, мы не можем смириться. Потому так тяжело, не нарушив заповедь Божию, жить в этом мире. Казалось бы, нет ничего сложного, жить, соблюдая её. А не всегда получается! Жизнь иногда создаёт такие сложные комбинации, что не сразу поймёшь, как жить дальше. По этому поводу кто-то с иронией сказал, что из любой ситуации есть три выхода:

 1. Изменить ситуацию
 2. Измениться самому
 3. Сдохнуть в этой ситуации.

 Наши беды от того, что мы не даём себе труда поставить себя иногда на место другого. Живя с человеком всю жизнь, мы иногда понимаем вдруг, что этот человек остаётся чужим, неразгаданным. (А пытаемся разгадать загадку мироздания.) Мы не понимаем, как важно нашей душе любить других, не отпуская ни на минуту их из вида. А вдруг следующий миг перевернёт всю нашу жизнь?
 “И каждый раз навек прощайтесь
 Когда уходите на миг...”

 

  Здесь был Толя.

 Когда горе вошло в наш дом, Лена была рядом с первой минуты. “Бывшей” женой она никогда не была. Несмотря на то, что они с Толей были в разводе, они до последнего дня общались. А иначе быть не может, когда люди уважают и ценят друг друга!

 Накануне (за несколько часов) Толя позвонил мне и восторгался новой квартирой Лены. Не прошло и суток, и сына не стало...

 “Кто может знать при слове “расставанье” — какая нам разлука предстоит?”

 Разве могла я предвидеть, что это был наш с ним последний разговор?

 С первой минуты страшной вести Лена была рядом с нами. Лена оказалась мудрой не по годам, а по сердцу. Спасибо ей, что за все годы, прожитые рядом с моим сыном, они сумели сохранить уважение и благодарность друг к другу. Не потеряли себя в обидах и упрёках и далее. Спасибо от всего сердца этой девочке, что она не оставила его и даже после жизни. Никогда не забуду, как однажды поздней осенью Лена позвонила, спросила, можно ли ей зайти.
— Конечно, мы дома, заходи непременно! Ты где-то рядом?
— Да, я сейчас куплю цветы и к Толе поеду, а затем, после кладбища, зайду к вам.
 Прошло около двух часов, на улице уже стемнело. Лены нет. “Видимо уже не придёт. Зря блины затеяла. Кто их будет есть? Ладно, соседям отнесу, пусть сына помянут. Видимо забыла, что уже рано темнеет, пока за цветами ходила — стемнело”, — это я так про себя рассуждаю. И вдруг звонок! Да, это Лена! Неужели она потемну на кладбище была?
— Лена, ты неужели с кладбища?
— Конечно, я же вам сказала, что потом к вам заеду!
— Боже мой, девочка, тебе не страшно было, уже темно?
— Мама, вы же знаете, с Толей рядом я ничего и никого не боюсь!
 Да мой ты ребёнок! Я смотрю на неё и восхищаюсь силой её уверенности в их любви, она уверена, что Толя её оберегает и рядом с нею, даже сейчас — после жизни! Какая глубина в их отношениях должна быть, чтобы нести в себе такое самопожертвование! Я на неё смотрю, впервые открыв в ней ещё одну сторону, о которой не подозревала ранее. А какая она красавица сейчас! Щёки горят, волосы разметались (это её даже красит), а глаза светятся, как будто она пришла с первого свидания... Можно сойти с ума! Лена, девочка моя, я никогда тебя такой красивой раньше не знала! Наверное, такой же ты была, когда мой сын тебя увидел впервые! Невозможно ему было не влюбиться в тебя! Этого я ей не сказала, лишь предложила пойти помыть после посещения кладбища руки и ушла на кухню, чтобы скрыть предательские слёзы. 

 Говорят, что мужчина интуитивно, подсознательно выбирает жену, похожую на мать. Ни внешне, а по каким-то духовным, душевным качествам. Я не хочу приписывать себе достоинства своих девчат, которых привели в дом мои сыновья, но уже одно то, что мы все трое рождены под знаком Стрельца — думаю, не напрасно! Спасибо вам, ребята, за них, я никогда и ни разу не разочаровалась в вашем выборе! Люблю вас, всех! Люблю!

 

 Хочу передать свою и от всех родных благодарность редакции журнала “Берлин.Берега”, а также всем, кто подготовил и принимал участие в памятном прощальном вечере, состоявшемся в берлинском театре “Панда” 4 ноября 2017 года, и, посвящённом творчеству сына! Большое всем, всем спасибо от всех родственников Толи. Это был незабываемый трёхчасовой вечер, на котором вы вспоминали сына, читали его стихи, исполняли песни на стихи сына. Это было незабываемо! Сколько было труда вложено, чтобы провести такой вечер! Огромное, просто до неба от самой земли — спа-си-бо!

 И ещё... пользуясь случаем, хочу передать свою благодарность актрисе Ирине Платон, с которой я имела честь познакомиться ещё заочно (сын говорил о ней). Они часами беседовали с Толей на разные больные темы, сын любил порассуждать иногда о жизни, но это было не часто. Довериться он редко кому мог (не считая избранных). Ирине он доверял. Спасибо, Ирочка, спасибо!

 Большое спасибо всем вам люди — знакомые и незнакомые! Всем вам желаем здоровья, душевной радости, бесконечной Веры и Надежды на вашем пути! И побольше новых друзей, весёлых, счастливых дней, потому что наша жизнь — не то, что прошло, а то, что запомнилось!

 Поэтому, прошу вас, вспоминайте иногда моего сына! Он жил среди нас, любил, мечтал, писал свои стихи в надежде, что кто-то их прочтёт и поймёт, а может добавит к прочитанному, задумавшись:

                Здесь был Толя.

 

                Лейпциг, декабрь 2019