blue

Тополь, вымерзший в камень, прижатые ветки к стволу,
напряжение, ветер подует - он всё неподвижен.
Только бельма квадратных окошек сквозь мутное blue
и размытый закат в пятнах летних раздавленных вишен.
Blue сгущается так по-английски до синих времён,
что сливается с вишнями в небе - темнеть фиолетом.
Этот каменный тополь, извечный дворовый мормон,
возвещает - пора по квартирам согласно билетам -
он так шутит, конечно, зимой, неуёмный хохмач,
многоженец гнездовий, покинутых семенем юным.
Где же дети твои? Отпустил их на юг? Хау мач
за путёвку в чужие края оперившимся гуннам?
У тебя под корнями застыли мои декабри,
капли выпитых вин да чинарики батиной Примы.
Я спросил - что мне взять? Ты сказал - ничего не бери,
уезжай налегке, ничего не берут пилигримы,
отправляясь на юг, за вишнёвый закат со двора
изучать языки, забывая свой собственный быстро.
Мой оставленный тополь, тебя закалили ветра,
и скрипящие ноты остались в составе регистра
деревянных словечек, трескучего - не про-па-ди,
безъязыкий подкидыш, любитель заморской поживы,
этих blue, по-английски хрипящих во впалой груди,
этих белых окошек из пластика, мутных и лживых.
Приспособишься там, приживёшься, глядишь, и - оп-ля!
те же вишни заката и точно такие же дивы,
тот же двор, да не тот и другие совсем тополя -
нет гнездовий на них, лишь кормушки для птиц нерадивых.
Ничего своего, но уже понемногу привык,
потихоньку втянулся, теперь же одна из отдушин
это стихосложение, сбор смысловых заковык,
потому и не спишь, и ночник у стола не потушен.