из неизданного 366

Плита пыхтит, пылает жаром.
Пирог с визигой дразнит нос.
Печник дровами кочегарит.
Буфетчик тащит граммофон.

От лука поварёнок плачет -
Над ним смеётся половой,
Который сам - вот незадача!
Об угол стукнулся ногой.

Свист, пар от самовара.
Ножом жонглирует мясник.
Кому-то дурно от угара.
Свинья на вертеле скворчит...

А на дворе мороз лютует,
Колючим ветром режет глаз.
В церквях попы молебен служат
И Богу молятся за нас.

Закончилось богослужение,
И все спешат скорей домой.
А кто в трактир на разговление
Весёлой, дружною гурьбой.

Кто медленно сквозь ночь крадётся,
А кто на санках с ветерком.
И колокольный звон несётся
Меж туч под снежным потолком...

Девица наша - тоже в санках.
Под тёплой волчею дохой.
Через Стремянную на Невский,
А там и до Сенной - рукой.

Лицо недвижно, будто маска,
И вся горит больным огнём.
В своём безумии - прекрасна.
Летит, как ведьма в сне моём...

Вернёмся в дебри лабиринта,
Где в нише Храма я стоял.
И размышлял, не сняв цилиндра -
Кто колдовское зелье дал?

Кто охмурил меня в трактире,
Когда мадеру с дамой пил?
Как очутился в этом мире?
Как в сон кошмарный угодил?

Давным-давно в одном приюте
Учил латыни юных дев.
Душой был чист и целомудрен.
Не знал, что значит Божий гнев.

Ходил по воскресеньям в церковь.
Посты все свято соблюдал.
И без сомнений верил в Вечность,
Но что есть Вечность - сам не знал...

Среди приютских была Таня -
Подросток надцати годков.
С пригожим личиком, румяна,
Летала выше облаков.

Мы незаметно подружились.
Гулять ходили в Летний сад.
Птиц ситным калачом кормили.
У Вольфа пили шоколад.

И Надсона стихи читали
Про тень в задумчивом саду.
И судьб своих ещё не знали,
Что кто-то сплёл в ночном бреду.

И я влюбился - бес попутал!
И разум каждый раз терял,
Когда шептали её губы:
"Ах, Надсон! Ты меня украл!"

Терпел проказы с наслаждением,
Готов был подвиги свершать...
А из глубин вставали тени,
Которых лучше б мне не знать.

Вмиг всё в девице изменилось.
И Таня сделалась чужой.
Холодной стала. Отстранилась.
И что больнее всего - злой.

Запрятала себя в корсеты.
Лицом осунулась. Бледна.
Уединилась в своей келье,
Сказав всем, что она - больна.

Но в ночь Святого Воскресенья
В приюте том давали бал.
Сам Государь, как исключение,
Явился в блеске из зеркал.

С Ним свита - знатные особы
И кавалеры всех мастей.
Княгиня, вставшая из гроба,
Под пудрой с мопсом средь гостей.

Лишь Таня держится в сторонке
От нервотрёпной суеты.
Сомнамбулической походкой
Обходит тени темноты.

И вдруг, как гром на чистом небе,
Слух облетел сиротский дом -
Княгиня N, приметив Таню,
Похитила её тайком.

Шептались, что дала та денег,
И обещала дать ещё.
Что ночью приходил священник,
Но был девицами смущён...

Так Таня для меня пропала.
Молва ходила, что она
Княгине вскоре дочкой стала
И в завещание внесена...

Я лекции свои забросил.
Латынь забыл. Нещадно пил.
А только наступила осень -
Хотел податься в Монастырь.

Потом скитался. Был в Европах.
Там колдуна раз повстречал.
И в Баден-Бадене на водах
Ему про Таню рассказал.

И про любовь, и про подмену,
Как дева стала вмиг чужой.
Как жизнь жгутом стянула вену,
И колет с морфием иглой.

Как сил нет по; миру скитаться
И всюду видеть тень её.
Боялся сам себе признаться:
Готов на всё уже давно!

Колдун бьёт в лоб рукой костлявой.
Углём сжигает мою бровь.
И в зеркало меня швыряет.
И чёрная приходит ночь.