Усталость от классовой борьбы

Ползут крестьяне в полосатых робах,
уставшие, как бурлаки на Волге,
изнемогая под палящим солнцем,
в пустыне полной яда и смолы,
а где-то говорят о впечатленьях,
и льют варенье на вкуснопеченье,
как льдинка тонок смысл у каламбура,
и там же терпок вкус у антрекота,
переходящий вброд бред бутерброда,
где вяло пьют шампанское в антракте,
и пепел падает в тарелку из буклета,
и барышня обижена, и кавалер угрюм,
и речь идет о высшем зле искусства
в каюте капитана в никотине
по пояс, по очки, по брови в кофе,
а может в кофеине, все равно.
Тем временем в пыли июля зуда
ползут крестьяне трезво и угрюмо,
безумно, как в просонке под гипнозом,
похожие на механизмы трюма,
на безрассудный бешеный пропеллер,
на вентилятор и на мотороллер,
ползут крестьяне пашней коммунизма,
погрязшие в грязи капитализма,
вдали сияет глянец чернослива,
похожий на крыло машины Бенца
на шинах из шиншилл и шимпанзе,
и на рессорах мышцы росомахи.
И блеет потребление как образ,
как цель, как высь, немая идиома,
как истина лучистая простая,
похожая на девушку Наташку,
невинную, как в детской песне нотка,
ничем не огорченную с рожденья,
святую и простую идиотку.
И ропщет классовый инстинкт на пашне Гоби,
согнувшись в три погибели в наклоне,
и клацает затвором преступлета
рефлекс, простой, как будто содроганье
привязанного Сакко Иванцетти,
нашедшего бессмертье в шоколаде,
и все это летит в пустом пространстве
увязши в гравитационной тине,
как в пластилине в звездной дисциплине,
привязанное скучным тяготеньем
к ядру большой Галактики отверстой,
дробящейся ветвистым коромыслом,
и нет ни здесь, ни там, ни капли смысла,
как в лошади ни капли никотина.