Имя на поэтической поверке. Юлия Нейман

  В столице Калмыкии, Элисте, трудно представить, но  так оно есть, одна из центральных улиц называется - улица Юлии Нейман.

По своей основной литературной профессии Юлия Моисеевна Нейман, на протяжении всей своей долгой жизни (09.07.1907-01.01.1994) была поэтом - переводчиком.
 
То есть превращала прозаические подстрочники-переводы стихотворений и поэм, на разных языках сочинённых, в русские стихи.

«Кто я? Только безымянный голос
Переводчик чувств чужих и вопль
На свою отзывчивую боль»
- писала Юлия Нейман.

  Профессия эта специфически советская – где ещё столько переводили?

И переводили, причём великолепно, за это платили, потому что было, немало тех, кто умел « с нанайского переводить на сберкнижку».

Хотя, кроме шуток, это был единственный способ выжить талантливым поэтам, которым со своими стихами – были не ко двору, в книжных издательствах , в редакциях журналов и газет.

   Примеры, из жизни талантливых поэтов- переводчиков, говорят сами за себя:

Арсений Тарковский смог опубликовать свою книгу только – в 55 лет, Семён Липкин – в 56 лет, Мария Петровых – в 60 лет, Юлия Нейман – в 67 лет, а у Аркадия Штейнберга первая книга стихотворений вышла в 1997 году, при содействии сына Эдуарда, когда самого автора не было в живых уже 13 лет.

  Были, мастера, что из ничего создавали изумительные стихи, даже на суде над молодым Иосифом Бродским, ему пришлось разъяснять малограмотным заседателям, кто такой поэт-переводчик и чем он занимается – хотя ему это не помогло – ведь он не был членом Союза писателей.

Между тем, благодаря переводам имели средства на жизнь и существовали великие поэты своего времени, как Борис Пастернак и Анна Ахматова, собственные стихи, которых издавались раз в десятилетие с позволения начальства.

Переводы заказывались и весьма известным мастерам, которых по тем или иным причинам не печатали - Арсению Тарковскому, однокурсника Юлии Нейман по Высшим литературным курсам, Анне Ахматовой, Юнне Мориц.

  Многие превосходные поэты – те же, к примеру, Семён Липкин, Наум Коржавин, Яков Хелемский, Яков Козловский – читательской общественностью долгое время не замечались - из-за отсутствия своих произведений в печати.

Парадокс: ни в одной стране мира не было такой высокой куль
туры поэтического перевода, в ХХ веке, как в СССР.

 Но эта культура и это мастерство стали следствием запретов и ограничений, произвольных чиновно-партийных решений, кому «положено» издавать свои книжки, кто, так и быть, пусть трудится во славу торжества многонациональной литературы, а кому среди советских поэтов не место.

  Уход поэтов в перевод был вынужденным, только так они могли прожить литературным трудом, к тому же за переводы неплохо платили.

И стоит сказать, что зачастую они не столько переводили, сколько писали стихи за поэтов из различных национальных республик, лишь изредка заглядывая в подстрочник. Об этом в своё время, необычайно точно, сказал поэт Юрий Левитанский:

«Кругом поют, кругом ликуют.
Какие дни, какие годы!
А нас опять не публикуют.
А мы у моря ждём погоды…
…И мы уходим в переводы,
Идём в киргизы и в казахи,
Как под песок уходят воды,
Как Дон Жуан идёт в монахи…»

  В советские времена широко афишировался так называемый «расцвет культуры народов СССР».

Время от времени проводились «дни» и «декады» культуры разных республик, целью которых было показать всему миру достижения национальной политики в стране социализма.

Поощрялись также появление национальных поэтов и писателей, что подтверждало бы наличие этого расцвета.

И если их недоставало, находить способы создавать таковых, пусть, даже «на голом месте».

 Юлия Моисеевна иронически говорила: «Вокруг Джамбула человек десять русских поэтов кормились, а великий, неграмотный, акын, звеня домброй, одно тянул – Ста-лин, Ста-лин».

А таких «Джанбулов», я помню, был с  десяток, которых мы изучали в школе на уроках литературы, в 60-тые годы.

Достаточно вспомнить имя лезгинского поэта-ашуга Сулеймана Стальского  (Гасанбеков), безграмотный бродячий певец. Стихи, посвящённые революции, партии большевиков и Сталину он слагал устно.

  Как говорил Арсений Тарковский, по этому поводу: «Заткнули поэтам рты и радуются, что у нас возникла первоклассная переводческая школа!» и ещё «Ах восточные переводы, Как болит от них голова».

Поэтам- переводчикам повезло ещё, что в Гослитиздате работал редактором отдела «Творчества народов СССР» и «Сектора западных классиков» Шенгели Георгий Аркадьевич, с 1933 года и до начала войны.

Он сочувственно относившийся к опальным поэтам, оттого пригласил и давал, лишённым публиковаться, переводить стихи и вынужденно кормиться переводами, Юлии Нейман, Марии Петровых, Арсению Тарковскому, Семёну Липкину, Аркадию Штейнбергу, Владимиру Державину и другим, многие из которых впоследствии называли себя гордо учениками Георгия Шенгели.

Надо отдать должное, умелому руководству Георгию Львовичу Шенгели, откуда и пошло переводческое мастерство.

  Дед у Георгия Шенгели был грузинским священником, отец – адвокат, мать Анна Андреевна Дыбская - русская.
 Жил в Керчи, учился в гимназии и в Московском университете на юридическом факультете.

Широко известны теоретические работы Георгия Шенгели по стиховедению «Трактат о русском стихе»-1921 год и «Практическое стиховедение»-1923 год, сыгравшие важную роль в изучении русского стиха.

  В истории русской литературы известна также его острая полемика с Маяковским – памфлет «Маяковский во весь рост»-1927 год. В 1925-1927 году находился на посту председателя Всероссийского союза поэтов.

  Кстати, Шенгели Георгий(1894-1956),переводчик, критик, филолог - стиховед, по праву считается ещё и талантливым поэтом Серебряного века.

К младшему, последнему поколению которых причислял себя сам Шенгели Георгий.

Со многими поэтами Серебряного века он был лично знаком: Валерий Брюсов, Андрей Белый, Константин Бальмонт, Максимилиан Волошин, Осип Мандельштам. Борис Пастернак, Иван Бунин, Игорь Северянин, Сергей Есенин, Анна Ахматова. Владимир Соловьёв, Марина Цветаева, Вячеслав Иванов, Александр Блок.

 В 1958 году Арсений Тарковский, вспоминая, о Георгии Шенгели, которого, считал учителем и добрым другом сказал: «Дружба для него была понятием священным. Я уверен, что ради дружбы он мог, броситься в огонь не моргнув глазом».

 Чтобы яснее было понимать Георгия Шенгели, как поэта Серебряного века, процитирую его, одно из многих, самобытное стихотворение:

       «Надпись на томике Пушкина».

Теперь навек он мой: вот этот старый, скромный
И как молитвенник переплетённый том.
С любовью тихою. С тревогой неуёмной
К нему задумчивым склоняюсь я челом.
И первые листы: сияет лоб высокий,
И кудри буйствуют, - а утомлённый взор
И слабым почерком начертанные строки
Неуловляемый бросают мне укор.
Томлюсь раскаяньем. Прости, что не умею
Весь мой тебе отдать пустой и шумный день.
Прости, что робок я и перейти не смею
Туда, где носится твоя святая тень.
1918 год.

Возвращаясь к переводческой деятельности поэтов, надо сказать, что благодаря Юлии Нейман страна и узнала многих, калмыцких, аварских, башкирских и балкарских поэтов, начиная с1934 года.

Она переложила отменным русским стихом крупные поэмы и стихотворения литературных генералов, калмыка Давида Кугультинова  и аварца Расула Гамзатова, его поэму «Берегите матерей», стихотворения башкира Мустафу Карима.

Поэма Расула Гамзатова «Берегите матерей» вызвала широкий отклик, многократно переиздавалась и принадлежит к наивысшим достижениям аварского поэта.

  Стихотворение «Журавли» Расула Гамзатова, перевёл на русский язык товарищ по поэтическому цеху Юлии Нейман, поэт-фронтовик Наум Гребнев, которые стали песней по инициативе и в исполнении Марка Бернеса.

 Знатоки, правда, утверждали, что в оригинале, до перевода, стихотворение вовсе не звучало и не впечатляло.

  А ведь когда Леонид Брежнев  слушал песню «Журавли» он всегда плакал.

Спустя годы, известный калмыцкий поэт Давид Кугультинов, прочитав свои стихи в переводе Юлии Нейман, простодушно признался:

 «Вот уж не знал, что я оказывается, такой хороший поэт», и в благодарность добился, чтобы одной из центральных улиц в городе Элиста присвоили имя Юлии Нейман.

Согласимся, что не часто встретишь такую благодарность своему переводчику.

Благо ему это было сделать нетрудно, при желании, он был друг семьи Президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова (1993-2005), а сам Давид Кугультинов был депутатом Верховного Совета Калмыцкой АССР и народным депутатом СССР (1989-1991).

Конечно  жизнь,  у Давида Кугультинова(1922-2006), была нелёгкая, впрочем, как и у всех литературных генералов, советской эпохи: Расула Гамзатова, Кайсына Кулиева, Мустафы Карима.

Учился в Калмыцком педучилище. Был на фронте, участвовал в форсировании Днепра. В мае 1944 года, он был  отозван с фронта в рамках депортации калмыков и сослан в Сибирь. Работал преподавателем в автодорожном техникуме в Бийске.

   В апреле 1945 года был арестован и осуждён за стихи и выступления в защиту калмыцкого народа и сослан в Норильск, где находился 10-ть лет.

В сентябре 1956 года был реабилитирован и вернулся в Калмыкию.

В сентябре 1957 года стал слушателем Высших литературных курсов при Литературном институте.

   В 1961 году закончил экстерном Литературный институт имени А.М.Горького.
С июня 1961 года избирался председателем Союза писателей Калмыкии.

  С 1970 по 1990 год был секретарём правления Союза писателей РСФСР. Народный поэт Калмыкии -1969 год.

Герой Социалистического Труда -1976 год.

Лауреат Государственной премии СССР -1976 год.

Полпредом Давида  Никитича Кугультинова в русской поэзии, Юлия Нейман стала по собственному выбору, по дружеской и профессиональной расположенности к калмыку Давиду Кугультинову.

И Давид Никитич Кугультинов, чувствуя, реально, в душе благодарность своему талантливому переводчику его стихов, увековечил название  центральной улицы своей столицы Элисты, именем Юлии Нейман.

Юлия Моисеевна Нейман, русский поэт, переводчик, родилась в 1907 году, в Уфе, в семье врача-терапевта Моисея Соломоновича Неймана  и врача стоматолога Марии Борисовны Буровой.

В школе Юлия увлекалась поэзией влиятельного поэта-модерниста, австрийца, Райнер Мария Рильке, переводила его стихи на русский язык, читала на немецком.

Уехав из Уфы в Москву, Юлия Нейман окончила Высшие литературные курсы при МГУ,  в 1930 году. Училась четыре года.

  Юлии Моисеевне повезло с сокурсниками. Это были главным образом выходцы из интеллигентных семей, не сумевших поступить в другие учебные заведения из-за своих социальных корней.

  Лучшие из них обладали незаурядным интеллектом и явными литературными способностями  – Арсений Тарковский, Мария Петровых, Даниил Андреев, Юрий Домбровский. Даниил Андреев и Юрий Домбровский впоследствии достались « университеты» ГУЛАГа.

Перечень, предметов подлежавших  изучению изумляло - стиховедение, критика, древнерусская литература.

Поэты пушкинской поры, отечественная классика, западная литература, античность,  эстетика, искусство перевода.

  Менялись времена. Курсы, рассчитанные на пятилетний срок обучения, на четвёртом году, в 1930, внезапно были закрыты.

Вероятно, до начальства дошли слухи о неслыханном свободомыслии, царившем в стане этих неунывающих студентов.

После вынужденного окончания учёбы, Юлии Нейман удалось устроиться внештатным сотрудником журналов «Смена» и «Пионер», но, несмотря на это возникла нешуточная забота о хлебе насущном.

Мария Петровых вспоминала: «Я не носила стихи по редакциям. Было без слов понятно, что они «не в том ключе». Да и в голову не приходило моим друзьям печатать свои стихи. Важно было писать».

Однажды в редакцию журнала «Пионер» пожаловал Самуил Маршак.

Подружки по редакции уговорили Юлию почитать мэтру свои стихи. Самуил Яковлевич охотно согласился послушать.

 Внимал благожелательно. Высказался кратко:

- Вот ещё одна «звонкогорлая» появилась!
Произнося это, он задумался и не без лукавства изрёк:

- А почему бы вам, голубушка, не попробовать писать для детей?
Вдруг получится.

В этом вопросе, как рассказывала Юлия Моисеевна, ей послышалось не только стремление Самуила Маршака завлечь ещё одного автора в свой излюбленный жанр, но и реалистическое соображение.

Ведь стихи для дошкольников открывают особые возможности.

Здесь естественно писать о природе, о зверюшках. О курьёзных приключениях вымышленного персонажа. Уютная ниша.

Слово «звонкогорлая» Юлия с благодарностью запомнила.

А писать для детей не смогла. Видимо, этот жанр был несвойствен её дарованию. Между тем, друзья Юлии и она сама успешно постигли переводческое искусство.

  Лирика Юлии Нейман, Арсения Тарковского и Марии Петровых, никак не вписывалась в периодику тридцатых годов, они были полны раздумий о пережитом, о поэзии, о природе.

Переводы поэзии народов союзных республик, в буквальном смысле спасли жизнь и сохранили творчество талантливых поэтов.

Юлия Нейман писала о том периоде творческой жизни:

«Когда же светоч юности потух,
Мы всё ж не утеряли прежних качеств,
И в темноте мы сохранили зрячесть,
И в оголтелом гвалте – верный слух.
Молчальники – не воины отнюдь! –
Не до конца мы поддались растленью.
Мы были – то глухое противленье,
Какое правде облегчает путь».

   В середине 30-х годов Юлия Моисеевна вышла замуж за военного, уехала в гарнизон чуть ли не на Дальний Восток, родила дочь. «Гарнизонная звезда» фонетически удачно, но дикое по- своему словосочетание. Разлюбила, вырвалась, умотала… Дочку, воспитывала бабушка, Юлина мать.

Советский поэт Семён Липкин в своих мемуарах вспоминает:

«Однажды Мария Петровых рассказала мне о том, как нелегко живётся Юлии Нейман, её подруге. Она растит одна дочь, имея скудный заработок.

«Нельзя ли ей основательно помощь в переводческом деле? Как и мы, Юлия пишет стихи в стол».

  Мы условились, что Нейман познакомит меня со своим творчество…

Встреча с ней и чтения состоялись. И меня поразила её лирика, не только зрелостью, но и живописностью изображения, что далеко не всегда совпадает. Открылся талант.

Я свёл Юлию с Давидом Кугультиновым. Так было положено начало её активной переводческой деятельности, которая оказалась взаимно плодотворной».

Мария Петровых пригласила давнишнюю подругу Юлию Моисеевну встретить Новый год у неё на Хорошевском шоссе.

Это было в ночь на 1958 год.

  Юлия Нейман с радостью приняла приглашение, тем более, что у Марии Петровых в это время обитала Анна Ахматова, кочевавшая по московским друзьям, не имея своего угла.
 Анна Андреевна, наслышанная от Петровых о Нейман, тут же попросила новую знакомую прочитать стихи.

Выслушав прочитанное, Ахматова радостно улыбнулась, облегчённо вздохнула и произнесла:

- Как хорошо! Как будто крепкой водки выпила.

Услышать такое от самой Анны Ахматовой – величайшее счастье.
Но это было ещё не всё.

- И при этом никаких двойственных ужимок, - добавила Анна Андреевна, имея в виду тех сочинителей, которые стремятся и видимость порядочности соблюсти, и к окружающему приспособиться.

Услышать похвалу самой Ахматовой – памятное событие для скромной Юлии Нейман.
Когда Юлия Нейман, в поздние годы, наконец, вступила в Союз писателей, щедрую рекомендацию ей дала Анна Андреевна.

В один невесёлый день, когда у Ахматовой случился инфаркт,  и после реанимации больная оказалась в обычной палате, Юлия Моисеевна навестила больную. Анна Андреевна очень обрадовалась ей.

В это время в палату вошёл рыжеватый юноша. Он почтительно склонил голову перед Ахматовой и её пожилой гостьей.

- Знакомьтесь, - сказала Анна Андреевна, - Нейман – Бродский.

- О! – воскликнула Юлия Моисеевна, - я много слышала о Вас, но стихов Ваших почти не знаю. Зато мне знакомы Ваши прекрасные переводы из Элиота.

Юноша улыбнулся. – Аналогичный случай. Мне, к сожалению. Тоже не пришлось читать Ваши стихи, но переводы Рильке знаю. Истинная удача.

  Юлия Моисеевна  Нейман, изредка печатавшаяся в периодической печати с 20-х годов, увидела свою первую книжку стихов «Костёр на снегу» в 1974 году, в 67 лет.

Второй сборник «Мысли в пути» был издан в Элисте стараниями Давида Кугультинова, а книга «Причуды памяти», ставшая итоговой, увидела свет в 1988 году, когда поэтессе было за восемьдесят.

  Скончалась талантливая поэт-переводчик Юлия Моисеевна Нейман 1-го января 1994 года, на 87 году жизни.

Похоронена на Востряковском еврейском кладбище Москвы.

Знакомства с поэзией Юлии Нейман, как правило, приносит любителям российской словесности, большое эстетическое наслаждение и незабываемое впечатление от её самобытного поэтического творчества.

Это лучшая память для Юлии Моисеевны Нейман, достойной поэтессы  и прекрасной переводчице.

Из поэтического наследия Юлии Нейман.

   «Эпитафия поколению».

Не шибко нас нежили:
Жили, служили.
И более не жили,
Нежели жили.
1970 год.

Юлия Нейман, всю жизнь стихи читала, стихи писала, стихами спасалась, стихами жила. Но печатно выразилась так:

     ***

На судьбу я сетовать не вправе:
Мне она отпущена сполна.
Под густыми ветками бесславья
Самопостиженья тишина.
Типографские тугие знаки
Не теснили вас, мечты мои.
Со стихами не в законном браке
Жизнь я провела, а по любви.

В телефоном разговоре в 1992 году более приземлено:

«Существовала я, главным образом, с помощью переводов… Тоска какая…» Потом рассмеялась:

«Но оказалось, что переводы – всё-таки половина моей души!».

     «Из дорожного блокнота».

Кто отойдёт в могилу, кто - к другим,
кого отринешь ты сама сурово.
Под старость всё понятно с полуслова,
Мир предстаёт контрастным и нагим,

С кого, душа, спросить в глухой ночи?!
С младых ногтей тебя пытали ложью,
Плетьми стегали. И сожгли в печи.

Что можешь ты сказать во славу Божью,
Ты – чёрный пепел? Ты, душа?.. Молчи!

     «О родословной».

Был беден и ничем не знаменит
Мой предок – безымянный тот семит,
Отнюдь не из разряда фарисеев.
Он сеял хлеб. И собирал, посеяв,

Скупую жатву. Так ему велел
его закон. Был прост его удел.

Но умудрённый зрелыми годами
Другими предок занялся трудами
И стал в обитель познаванья вхож…
Я вижу своды. Слышу запах кож.

Там пишет он с восхода до звката
Склонился низко профиль хрящеватый.
Мессию зрит настороженный глаз,
А ухо вопиющий слышит глас.

     ***

Жалуясь ещё и негодуя,
Выгребая и садясь на мель,
Я уже – по сторону другую,
Больше чем на полпути отсель.

Есть ещё привязанности (мало!)
К здешним, что на этой стороне,
К милым тем, что – сколько сил хватало –
Забивали всё моё во мне.

Есть ещё привычной жизни клочья
(Больше – то заботы и дела),
Но всё чаще, просыпаясь ночью,
Думаю спокойно: «Я – была».

       "Хрустальная ночь"*
        (9 ноября 1938 года)
Всё длится, длится... Хоть минули сроки
Но что он ей - полувековой срок?!
Какой эстет - разнузданно-жестокий -
"Хрустальною" такую ночь нарёк?!

Ночь подлецов, кого никто не судит,
Которых терпит на себе Земля.
Ночь битых стёкол. Разможжённых судеб...
При чём тут блеск весёлый хрусталя?!

Ночь помраченья. Ночь, когда. зверея,
Культуры лоск отшвыривают прочь...
Балкарцы ли, армяне ли, евреи -
Кто - новой жертвою в такую ночь?!

В ту, давешнюю, извивалось пламя
Повязкой жёлтой из конца в конец...
Прислушайтесь - вопит под сапогами
Живая боль растоптанных сердец...

1988 год.

* Хрустальная ночь - организованный нацистами 9-10 ноября 1938 года антисемитский погром в Германии, в результате которого 20 000 человек были отправлены в лагеря; погром стал поворотным пунктом к "окончательному решению" Гитлнром так называемого "еврейского вопроса".


       «1941».

Как штукатурка сыпались уловки
И в силу обнажившихся причин
В год затемнения и маскировки
Мы увидали ближних без личин.
И, отшвырнув сомнительные меры:
Анкеты, стажи, должности, лета,
Мы полной мерой храбрости и веры
Измерили, чем жизнь была чиста.

   «Бабий Яр. Два года спустя».

Травы цепляются за песок,
Крючась, как пальчики за висок.
Лунным пейзажем – чёрен и бел –
Выем ложбины. Овраг на ней.
Склонов мертвокрошащийся мел
Угольная чернота теней.

Были ведь звуки в ложбине той?..
Ветер шнырял по кустам вокруг…
Мне же она – сплошной немотой,
Будто тогда в ней убили звук.
Будто стенания, крики, бред
Падающих, свергаясь вниз
В дикую немоту слились,
В ужас беззвучия. В белый цвет.
Доглуха, добела выжжен след.

       «Ровесникам».

Ровесники! Мы близимся к концу,
Вот-вот сойдём с утоптанного круга.
Обманывать себя или друг друга
Нам – не ко времени и – не к лицу.
Чем нам гордиться? И чего стыдиться?
Как все, мы жили с горем пополам,
И счастья кроветворные частицы
Лишь в юности перепадали нам.
Когда же светоч юности потух,
Мы всё ж не утеряли прежних качеств,
И в темноте мы сохранили зрячесть,
И в оголтелом гвалте – верный слух.
Молчальники – не воины отнюдь! –
Не до конца мы поддались растленью,
Мы были – то глухое противленье,
Какое правде облегчает путь.

       «России».

Да не ты ли руками чистыми
Нас поила водой живой?!
Вместе с Пушкиным, с декабристами
Он по смерти во мне – голос твой.
Пусть по паспорту – инородка я,
Не твоя ли во мне печаль?
Не в тебе ли я – сердцем кроткая
И гневливая – не в тебя ль?!
Одного мы Бога и дьявола,
Это помню. Этим горжусь!
Сколько б сору вокруг ни плавало,
Ты ни в чём не повинна, Русь!