Ночь перед дуэлью. Продолжение. 10

Чуть охладев от страсти, Иван подумал трезво,
Куда теперь деваться, да при жене–то верной?
Тут думать было нечего – беременна она.
Животик выделяется, не портя красоты.
Дорога к дому, в Ярополец, всё ещё верна,
А там, как сбудется от «бабьей суеты».
 
Там жёнушка сердечная бедняжку приняла
Как младшую сестрёнку. Спасая от беды,
С домашними беседы всякие вела,
Чтоб никому ни слова: ни «эдак», ни «кабы».
При первом взгляде Александра, жена Ивана,
У девушки беременность легко признала.
А тот, не задержавшись и минуты,
Помчался покорять какие-то редуты.
Сначала Ульрика не понимала,
Куда завёз её Иван, и где он сам…
Какой–то бред. Женщина с детьми встречала…
И кто она ему? Сестра? Сплошной бедлам!
Когда та женщина, в слезах, всё рассказала,
Красавица от шока сознанье потеряла.
 
Обманутая женщина, придя в себя,
Поверить не могла словам жены Ивана.
Теперь она осталась уж совсем одна –
Ни дома, ни родни, ни доченьки не стало.
Отвергнутая всеми, в чужой стране…
Ни тело, ни душа не вынесли удара –
В ней долго всё пылало, лежала как в огне.
Тяжёлая болезнь, не вышла б из кошмара,
Когда бы не было с ней рядом доброй «мамы»,
Той самой близкой ей тогда, той Александры.
Её уход за ней и ласковый, и чуткий
Избавил постепенно от болезни жуткой.
 
А, может быть, ей сверху дали время,
Чтобы успеть родить, продолжить племя?
Оправившись, Ульрика вскоре родила;
Все тяжести родов преодолеть смогла;
То девочка была. Наталией назвали.
Так племенная красота пошла к потомкам,
Украсив сочно дочку, о ней уже сказали,
И далее, да с филигранью тонкой,

До внучки добралась. Её Натальей звали.
Прервав теченье песни, я князю рявкнул громко:
«Да то жена моя, Вы что, не знали?!
В рассказе, я боюсь, Вы завистью дышали?»
 
Друг верный принял всплеск моих страданий,
С улыбкою ответил: «Продолжаем?»
И поступью размеренной по важным датам:
Болезнь красавицы с удара рокового
Не установлена, покрыта мраком –
Доселе не встречалося такого.
Жила ещё, терзаясь в муках, как могла
И в тридцать лет от роду тихо померла.
Опять же Александра узаконила
Рожденье дочки Ульрики в своей семье,
Да мать моей жены во фрейлины устроила,
Чтоб Гончарова Натали, в конце, досталась мне.
 
В тот час запутанный рассказ приятно оживил,
Но вспоминать сейчас, увы, мне выше сил.
Рассвет уж близится, сквозь стёкла – свежий лик;
Не спать всю ночь в метель я с детства не привык.
 
Триада из красавиц трудилася не зря:
Ульрика, дочка–мама и дочь её – жена 
Полвека, как старались, чтобы найти меня!!!
На этом засыпаю, судьбу благодаря…
 
Что происходит? Восемь утра!
Бодрость по жилам уже потекла.
Мне, знать, хватило всего трёх часов –
Энергия бьёт. К дуэли готов.
Помыться осталось, баки подправить,
Сменить, как обычно, бельё;
Мундир застегнуть, плечи расправить, –
Так камер–юнкер на службу идёт.
Как там погода? Морозно ли, ветер?
Зима на дворе. Конец января!
Стреляться придётся поздно, под вечер:
«Шубу медвежью неси для меня.
Камин поддержи, чтоб лучше пылал,
Слышишь, Алёха, тебе я сказал».
 
Раздумав, сжёг дневник свой третий,
Оставив на столе воззвание к царю.

Душа ль найдёт забвенье в Лете,
Иль я живу, люблю, неистово творю.
Да, подустал от длительных скитаний
Среди балов, приёмов, возлияний,
Включившись в касту «высший свет».
Хотел ведь некогда сбежать, так нет…
Не смог. Хотел творить и жить в Михайловском (селе)
Да и Наталья видела в том толк.
Тогда уже погряз в долгово–ямовском (…)
Спросил у друга денег. Не помог.
 
На мне лежит вина. От яростных атак
Блудливых сук и псов я разум потерял.
Рубить сплеча за правду–матку был мастак,
Но, натолкнувшись на подспудный материал,
Я должен был понять, задуматься, вконец, –
Не только эпиграммы, и не прицел в торец
Решают все проблемы и рубят все узлы.
Считаешь себя гением на фоне простоты
И ценишь своё мнение до глубины души!?
Когда есть разночтения, и ты не «молодец»,
 
Ты ищешь в суевериях: начало где, конец…
Терзаешься в сомнениях: иль быть, или уйти.
В такие думы–думные был погружён поэт…
Кто знает, может статься – в себе нашёл ответ?
 
Тогда же я подумал о качествах своих,
И, судя по источникам, разбавил «на троих»:
Про мнительность – то от отца берёт начало,
Про суеверие – от матушки любимой;
А пылкость, ярость – от арапа Ганнибала;
Оттуда же, по крови, я в душе ранимый.
И, вместе с тем, я добр и правду разумею;
Всегда был искренен в делах и честь имею.
Откуда божий дар кипит в душе поэта?
Так ведь от Бога, только что сказал, – всё это! 
         
P O S T   S C R I P T U M               
Погиб поэт-невольник чести-               
Пал, оклеветанный молвой…               
(М. Лермонтов)
 
А вскоре зашёл друг Жуковский,
Заметил, что бодр я и весел,
Что взгляд у меня бойцовский,
Адью по-французски отвесил.
В дверях задержался: «Постой,
Я всё про роман «Дубровский».
Там у тебя, глядь, полный застой.
Возьмись, доведи до концовки.»
 
Заходит Данзас, верный друг-секундант:
«Проверил, пойдём забирать
Патроны, писто'ли – новьё фирмы «Grand»,
Должны персонально по цели сыграть.
Потом перекусим в «бистро» по пути,
Поедем не быстро, куда нам спешить,
Сейчас только час, а там быть к пяти,
Есть ещё время, чтоб пыл охладить».
 
Возница исправно исполнил заказ, –
По белой дороге привёз нас как раз.
 
За Чёрную речку, где жил комендант,
«Давно», кратко молвил мой друг-секундант.
Присыпало снегом, не видно пути,
Но три силуэта маячат вдали.
Пешком, утопая в снегу, добрались,
На двадцать шагов от черты разошлись.
Кто первый стреляет, чей выстрел готов?!
К барьеру осталось лишь десять шагов…
 
И выплеснул выстрел, кто первый стрелял,
И мгла, вдруг, нависла, и Саша упал.
Мгновенье прошло, но гордый поэт
Напряг свои силы и всё-таки встал;
В снегу поискал свой пистоль, чтоб в ответ
«Врагу» хоть ответить, но смысла в том нет –
Пистоль весь в снегу, не вспыхнет запал;
Данзасу кивнул, чтоб другой ему дал.
 
Тот быстро вручил ему новый пистоль,
Рукой придержал: «Ты прицелься, постой».

Выстрел раздался, внутри горячо,
Мельком заметил… куда-то в плечо,
И в сторону клонит Дантеса притом…
«Подлечимся вскоре и снова начнём».
Дальше всё смутно: «несут ли, везут,
Домой бы скорее, меня же там ждут».
 
А дальше сказ идёт со слов Данзаса,
Единственного с той поры свидетеля,
В военном деле признанного аса,
В известной мере друга–благодетеля:
– С согласья моего наш раненый поэт
Доставлен был домой в Геккерна экипаже;
Карета атташе удобнее, слов нет,
И врач был, кстати, в этаком вояже, –
Не раз мы останавливались на пути
При обмороках, дабы в чувство привести.
 
У дома промолвил как-то тревожно:
«Ты сделай там всё, что только возможно,
Чтоб дети меня не смогли увидать,
Чтоб жёнушку верную не испугать.»
 
Чрез двери, сквозь зал я бросился стремглав,
Без спроса, молча указав, что, мол, туда…
И прямо в кабинет. И там его жена…
С тревожным чувством, будто впопыхах,
Наталья кинулась в переднюю, куда 
В то время Пушкина вносили на руках.
 
И первые слова его к жене
Про счастье были и про то, что жив он,
И что она с ним рядом, как во сне,
С душою чистой, нежной – не фальшивой,
И нет вины пред ним в ней никакой,
Про это он теперь уж точно знает.
Она дана ему самой судьбой,
И Бог им сверху чудно помогает…
И звуки эхом издали: «…не виновата,
Я знаю (Натали), что ты не виновата.»
 
Увидев мужа, и что его несли,
С двух–трёх шагов без чувств упала Натали.
Княгиня Вяземская, впредь, рядом с ней была
И видела «невыразимые» дела:

Продолжение следует ...